Эрнест Сетон-Томпсон "Рольф в лесах. Лесные рассказы"

– Скунсу на насест не взобраться.

– Ну так хорек.

– Хорек только высосал бы кровь, а убил бы не меньше трех.

– А почему не енот?

– Енот унес бы ее целиком. Как и лиса, и рысь. А куница ни за что не войдет ночью в жилище, построенное человеком.

Куонеб твердо знал, что убийцей была норка и что она будет прятаться вблизи дома, пока голод вновь не пошлет ее в курятник. Он прикрыл убитую курицу тремя большими камнями, так, чтобы добраться до нее можно было лишь с одной стороны, где он поставил капкан № 1[14 - Капканы различаются размерами, каждому из них присвоен свой номер; капкан № 1 предназначен для ловли белки, куницы, соболя, песца.].

В эту ночь они вновь были разбужены, но на этот раз визгом и дружным квохтаньем кур.

Быстро вскочив, они зажгли фонарь и вошли в курятник. Перед Рольфом предстало зрелище, от которого он похолодел. Норка – крупный самец – угодила в капкан передней лапой. Хищник извивался, вспененной пастью принимался кусать то капкан, то свою вчерашнюю добычу, то собственную схваченную лапу. Иногда он на секунду замирал, испускал пронзительный визг и вновь в бешенстве грыз капкан, ломая белые острые зубы, старался впиться в беспощадный металл израненными, окровавленными челюстями, брызгал пеной и исступленно рычал.

При виде своих врагов он повернул к ним изуродованную морду. Полные невыразимого страха и ненависти, ярости и ужаса дикие глаза в свете фонаря вспыхнули зеленым огнем. Зверек удвоил свои усилия вырваться. Воздух весь пропитался его резким мускусным запахом. Эта упорная, безнадежная борьба за жизнь и свободу произвела на Рольфа неизгладимое впечатление. Куонеб схватил палку и одним ударом прекратил мучения норки, но Рольф навсегда сохранил отвращение к ловле животных с помощью этих безжалостных стальных челюстей.

Неделю спустя одна курица пропала, а дверь в курятник оказалась открытой. Куонеб, внимательно осмотрев пыльную землю снаружи и внутри, объявил:

– Енот!

Налеты на курятник не входят в обычаи енотова племени. Следовательно, их посетил енот с извращенным вкусом, и можно было ожидать продолжения. Куонеб решил, что зверь явится в следующую ночь, и приготовил ловушку. Он привязал к щеколде веревку, перекинул ее через сук ближайшего дерева и снабдил противовесом. Теперь дверь захлопывалась сама. А чтобы она заодно и запиралась, он подпер ее изнутри шестом. Затем, чтобы дверь не закрывалась до времени, он изготовил упор из плашки с таким расчетом, что енот, входя, должен был наступить на упор, сбить его и высвободить дверь.

Куонеб с Рольфом не сомневались, что шум захлопывающейся двери их разбудит, но обоих сморил крепкий сон, и глаза они открыли только утром. Дверь в курятник захлопнулась, а в одном из гнездовых ящиков сжимался в комок старый, видавший виды енот. Как ни странно, вторую курицу он не задушил. Оказавшись в плену, зверь сразу пал духом, и вскоре его шкура была прибита к стенам сарая, а мясо пополнило кладовую.

– Это куничка? – спросила Аннета и, услышав, что нет, огорчилась чуть не до слез.

После некоторых расспросов выяснилось, что лавочник Уоррен обещал ей за шкурку куницы голубого ситца на платье.

– Первая, которую я добуду, будет твоей, – пообещал Рольф.

Жилось на ферме довольно приятно. Неделю спустя Марта уже хлопотала по хозяйству, а Аннета приглядывала не только за младшими братишками, но и за младенцем. Хендрик-старший благодаря нежданным помощникам мало-помалу справился со всеми недавними трудностями, а дух взаимного дружелюбия облегчал тяжелый труд. Недоверие, которое голландец вначале испытывал к индейцам, совершенно рассеялось, а к мальчику, гораздо более разговорчивому и приветливому, чем его спутник, он даже привязался. Поломав голову над необычным сочетанием смуглой кожи и голубых глаз, голландец пришел к выводу, что Рольф – метис[15 - Метис – потомок от брака между представителями различных рас.].

Дни августа текли мирно, но Куонебу, в отличие от Рольфа, не терпелось покинуть ферму. Работал он умело и добросовестно, но однообразный, нескончаемый труд земледельца был ему внутренне чужд: предки его жили иначе.

– Сколько мы заработали денег, Нибовака? – Этот вопрос, который индеец задал в середине августа, выдал его настроение.

Рольф прикинул: Куонебу за полмесяца полагалось пятнадцать долларов, ему – десять, да еще два доллара за найденных коров. Всего получалось двадцать семь долларов.

Через три дня Куонеб повторил свой вопрос, а на следующее утро заявил:

– Чтобы найти хорошие места и построить зимнее жилье, нам нужно два месяца открытой воды.

Тут Рольф доказал, что имя Нибовака получил не зря: он пошел к толстому Хендрику и объяснил ему их намерения. Им нужно купить каноэ и охотничье снаряжение, а потом они поищут незанятый охотничий участок. Закон трапперов[16 - Траппер – охотник на пушного зверя, ставящий капканы.], добывающих зимой пушнину в северных лесах, был суров. В определенных случаях нарушение границ даже каралось смертью – при условии, что пострадавший брал на себя роль и судьи, и присяжных, и палача.

Ван Трампер поспешил дать им добрый совет: ни на вермонтском берегу Шамплейна, ни в других его окрестностях далее и пробовать не стоит, как и забираться дальше на север, – там хозяйничают канадские французы, рьяные охотники. Лучше всего попытать счастья в графстве Гамильтон, да только добраться туда нелегко: ни удобных рек, ни тем более дорог. Зато сама эта недоступность и сулила надежду.

Но тут благодушного Хендрика ждал неприятный сюрприз: его новые работники намерены уйти теперь же! В конце концов он предложил следующее: если они останутся до первого сентября «приводийт все в порядок к зима», он, кроме уговоренных денег, даст им каноэ, топор, шесть капканов на норку и капкан на лисиц – те, что висят на стене в сарае, – и самолично отвезет их в фургоне по Пятимильному волоку от озера Джордж до реки Скрун. Оттуда они спустятся до Гудзона, проплывут вверх по нему сорок миль – правда, там полно быстрин и нелегких волоков – до болотистой речки, впадающей в него с северо-запада, а по ней пройдут десять миль до озера Джесепа шириной в две мили, а длиной в двенадцать. Зверья там полным-полно, но добираться в те места так трудно, что после смерти Джесепа никто туда не совался.

От такого предложения отказаться было невозможно – работники остались. Куонеб немедленно перенес каноэ в сарай и в свободные минуты теперь приводил его в порядок: кое-где содрал лишнюю тяжелую кору и парусину, снял толстые деревянные скамейки, сменил распорки, просушил его и хорошенько просмолил.

Теперь каноэ весило менее ста фунтов, то есть стало фунтов на сорок легче пропитанной водой посудины, на которой он в первый день перевез детей к соседям.

Наступил сентябрь. Рано поутру Куонеб пошел один к озеру. Там на вершине пригорка он сел, устремил взгляд на занимающуюся зарю и запел песню нового рассвета, аккомпанируя себе не на тамтаме – его он продал, – а постукивая одной палкой о другую. Когда же землю залили лучи солнца, индеец вновь запел, но уже охотничью песню:

Отец, направь наш путь,
Отец, приведи нас в края хорошей охоты.

И, продолжая петь, начал священную пляску. Закрыв глаза, откинув голову, индеец ритмично переступал ногами, почти не отрывая их от земли, и так описал три круга, символизирующие солнечный диск. Лицо его светилось высоким одухотворением, он ощущал себя сопричастным всему сущему, и мало кто в эту минуту посмел бы назвать его темным дикарем.

Глава 17

В каноэ по верховьям Гудзона

Только одного человека понять нельзя – того, кто держит язык за зубами и помалкивает.

    (Из изречений Сая Силванна)

У фермера Хаттона была баржа, и соседи одалживали ее, когда им требовалось переправить фургон с лошадьми через озеро. Утром в назначенный день фургон Хендрика был уже на барже, а Скукум, конечно, восседал на самом ее носу. Пора было сказать обитателям фермы: «Прощайте!» Но Рольф обнаружил, что ему трудно произнести это слово. По-матерински добрая фермерша завоевала его сердце, а к детям он относился как старший брат.

– Приезжайт опять, малый, приезжайт к нам опять быстро-быстро!

Фермерша поцеловала его, он поцеловал Аннету и младших детей, потом поднялся на баржу и взял шест, чтобы столкнуть ее на глубокую воду, где уже можно было сесть на весла. Поднялся восточный ветер, и они поспешили им воспользоваться, повернув верх фургона, точно парус. Через два часа баржа благополучно причалила на западном берегу к пристани перед лавкой, откуда начиналась дорога к реке Скрун.

Возле двери к стене прислонился подозрительного вида детина. Засунув руки поглубже в карманы, он смерил их презрительно-враждебным взглядом и метко сплюнул жвачку на Скукума, прицелившись так, что она чуть не задела ноги Куонеба и Рольфа.

Лавочник Уоррен не жаловал индейцев, но с Хендриком он был в приятельских отношениях, пушнину очень любил и потому оказал новоявленным трапперам самый радушный прием. Они отобрали муку, овсянку, солонину, чай, табак, сахар, соль, порох, пули, дробь, одежду, веревки, бурав, гвозди, ножи, два шила, иголки, напильники, еще один топор, жестяные тарелки и сковородку, а лавочник приписал общую сумму к счету Хендрика.

– На вашем бы месте я бы взял оконную раму, в холодную пору скажете мне спасибо, – сказал затем Уоррен и повел их в чулан, где у стены стояли застекленные оконные рамы с частым переплетом.

В результате их груз пополнился еще одной не слишком удобной ношей.

– А отличное ружьецо не хотите ли? – осведомился лавочник и снял с гвоздя элегантное охотничье ружье небольшого калибра и новейшей модели. – Всего двадцать пять долларов! – (Но Рольф покачал головой.) – Так деньгами только часть, а остальное отдадите по весне пушниной.

Рольф еле устоял перед соблазном, но мать воспитала в нем страх перед всякими долгами, и он твердо ответил «нет». Сколько раз потом доводилось ему жалеть о своей твердости!

Итог был подведен, и оставшиеся несколько долларов наличными Хендрик отдал им. Тут снаружи раздался пронзительный визг, а несколько секунд спустя в лавку, жалобно поскуливая и еле ковыляя, вошел Скукум. Куонеб выбежал наружу.

При виде его угрюмый детина переменился в лице:

– Так я ж его и пальцем не тронул! Вон на грабли напоролся.

Ложь была самая неуклюжая, но что мог сделать Куонеб? Он вернулся в лавку. Следом за ним туда ввалился детина и пробурчал:

– Эй, Уоррен, как насчет ружьишка-то? Сговоримся, что ли? Мое слово понадежней будет, чем у иных прочих.

– Нет! – отрезал Уоррен. – Сказано тебе: нет.

– Так пропади ты пропадом! И не видать тебе ни единой шкурки в расчет за прошлогоднее!

– А я и не жду, – ответил лавочник. – Теперь-то я знаю, чего стоит твое слово.

Детина вразвалку вышел за дверь, а Хендрик спросил:

– Кто это?

– Знаю только, что зовут его Джек Хог. Немножко промышляет пушниной, а вообще-то бродяга и бездельник. Надул меня в прошлом году. Сюда он редко заявляется. Говорят, охотится на западном склоне гор.

От Уоррена они почерпнули несколько полезных сведений, в том числе и очень важное: устье реки Джесепа можно узнать по орлиному гнезду на сухой сосне.

– До того места держитесь стрежня[17 - Стрежень – наиболее быстрая часть течения реки.]. Да не забудьте: весной с мехами прямо ко мне!

По Пятимильному волоку ехали они медленно, больше двух часов, и до Скруна добрались только под вечер. Тут голландец сказал:

– До свиданья. Вы приходийт опять, хорошо?

Скукум проводил фермера заключительным рычанием, и друзья остались одни на диком лесном берегу.

Солнце уже заходило, и они устроились на ночлег. Опытный человек всегда старается приготовить себе постель и укрытие еще при свете дня. Пока Рольф разводил костер и подвешивал над ним котелок, Куонеб, выбрав сухую площадку между двух деревьев, устлал ее пихтовым лапником, укрепил невысоко на стволах шест, перекинул через него полотнище парусины с вигвама, а края полотнища придавил чурбаками, которые тут же нарубил для этой цели. Теперь им был не страшен ночной дождь.

Поужинали путешественники жареной картошкой со свининой, запивая ее чаем и заедая пресными сухарями с кленовым сиропом. Потом Куонеб взял ветку душистого дерева, которую срезал еще днем, и принялся затачивать ее к одному концу так, чтобы стружки кудрявились, но не отрывались. Когда стружки завились в мохнатый шар у конца ветки, он подержал их над огнем, пока они не побурели, а потом растер в ладони с табаком, набил смесью трубку и вскоре окутался клубами душистого древесного дыма – запах этот некоторые белые, не подозревая его происхождения, называют «индейским запахом».

Рольф не курил. Он когда-то обещал матери, что не будет курить, пока не станет совсем взрослым, а сейчас она вдруг живо воскресла в его памяти. Но почему? И тут он понял: от нарубленного Куонебом лапника исходило тонкое благоухание. Это были ветки бальзамической пихты – чоко-тунь, пластырного дерева, как объяснил Куонеб. А у его матери была небольшая привезенная с севера подушка, «северная сосновая подушечка», как они ее называли, потому что набита она была хвоей, совсем не похожей на иглы коннектикутских сосен. Сколько раз Рольф, совсем малышом, утыкал курносый носишко в чехол и вдыхал исходивший от него упоительный аромат. Запах этот тесно связался в его памяти с матерью, со всеми радостями детства и сохранил над ним власть навсегда.

О сила запахов! Они врываются в ноздри, но способны тронуть душу. Христианская церковь не замедлила распознать это их свойство и обратить его себе на службу. Благоухание ладана затуманивает мысли, усыпляет сомнения, с какими человек, быть может, переступил церковный порог. Владыка воспоминаний, правящий душой. Как должны мы стараться не допустить, чтобы ничто дурное не оказалось связанным с любимым ароматом! И счастливы те, кому довелось связать настроения и мысли с чистым сосновым духом, несущим душевный покой и мир.

Так Рольф обрел свое волшебное дерево. И в эту ночь он спал блаженным сном, вдыхая душистый запах бальзамической пихты.

В путь утром они отправились не сразу – столько потребовалось предварительных приготовлений. Груз они увязали в плотные тюки и тючки, уложили их в каноэ и долго перекладывали, добиваясь, чтобы оно устойчивее держалось на воде, и располагали припасы так, чтобы их не подмочило, если где-нибудь откроется течь. Тяжелые предметы – топор, сковороду и прочее – они привязали к борту или к легким тючкам, которые, если бы каноэ перевернулось, всплыли бы. Потом выяснилось, что каноэ необходимо в двух-трех местах просмолить. Но не прошло и четырех часов, как они все-таки спустили его на воду и поплыли вниз по Скруну.

Рольф впервые в жизни путешествовал по реке. Конечно, он плавал в каноэ по Длинной запруде, когда переправлялся на другой берег, но это было совсем не то. Он поражался, как утлое суденышко отзывается на малейшее движение, как отлично сидит в воде, как слушается весла. Казалось, оно само избегало камней и угрожающе выгибало распорки, когда днище задевало топляк. Перед мальчиком распахнулся новый мир. Куонеб объяснил ему, что входить в каноэ надо только на плаву, а вставать или передвигаться в нем – только держась за борт, и ни в коем случае не делать резких движений. Кроме того, мальчик на опыте убедился, что грести куда легче, если под тобой шесть футов воды, а не шесть дюймов.

Через час путешественников вынесло в Гудзон, и вот тут-то и началась настоящая работа, потому что поплыли они против течения. Вскоре впереди показался широкий перекат. Они спрыгнули в воду, которая доставала им только до лодыжек, и потащили каноэ за собой, иногда останавливаясь и отбрасывая из-под его дна острый камень. Добравшись до верхнего края мели, они забрались в каноэ и снова принялись бодро грести, пока путь им не преградили клокочущие быстрины.

Тут Рольф изведал все прелести волока. Едва завидев препятствие, Куонеб внимательно осмотрел оба берега, ибо в таких случаях требуется ответить на два вопроса: где высадиться и далеко ли понадобится перетаскивать груз с каноэ?

В Америке, в зоне умеренного климата, пожалуй, не найдется ни единой значительной реки с быстринами и водопадами, по берегу которой не был бы проложен давний волок. Умелый гребец причалит к берегу, только заранее тщательно определив, где, в какую минуту и как это лучше всего сделать. А после него остается тот или иной след, пусть и не бросающийся в глаза, но следующий путешественник, когда судьба приведет в это место, сумеет его различить, чтобы сберечь собственное время и силы.

«Ак!» – вот все, что сказал Куонеб, направив каноэ к плоскому камню в заводи, у конца быстрины. Выбравшись на берег, они увидели заросшее кострище. Время близилось к полудню, и Рольф занялся приготовлением обеда, а Куонеб взял небольшой тюк и отправился разведывать волок. Протоптанной тропки он не обнаружил. Тут явно более двух лет не ступала нога человека, однако существуют кое-какие общие правила: держаться как можно ближе к воде, если только ее не отгораживает какое-нибудь естественное препятствие, и выбирать самый легкий путь. Куонеб все время поглядывал на реку, так как искал самого близкого места, откуда можно было бы плыть дальше, и примерно через сто шагов вышел к удобному причалу выше быстрин.

Они поели и, после того как Куонеб выкурил трубку, принялись за дело. Перенесли частями груз, а потом и каноэ, которое опустили на воду и привязали. Вновь его нагрузив, путешественники поплыли дальше, но через полчаса, преодолев еще один перекат, вновь увидели быстрины, правда не слишком стремительные, но настолько мелкие, что провести по ним каноэ оказалось невозможно, даже когда оба из него вылезли. Тут Куонеб прибегнул к способу, который французы называют деми-шарже[18 - Полунагруженный (фр.).]: часть тюков они перенесли на берег, а потом провели каноэ по воде и, добравшись до глубины, вновь загрузили.

Некоторое время они плыли спокойно, но затем добрались до места, где река сужалась между густо заросшими ольхой берегами и вода неслась стремительно, хотя глубина в два-три фута сохранялась. Индеец повернул каноэ к берегу и вырубил два легких, но крепких шеста. Упираясь шестами в дно – Куонеб на носу, Рольф на корме, – они фут за футом сумели провести каноэ против бешеного течения до спокойной воды.

Вскоре друзьям довелось испробовать еще один способ путешествия вверх по реке. Они добрались до места, где на большом протяжении течение было очень быстрым при глубокой воде. Ах, если бы они плыли вниз, а не вверх! Правда, на этот раз берег представлял собой открытый галечный пляж, и Куонеб извлек из своей походной сумки длинную веревку. Один ее конец он привязал к каноэ – не к самому носу, но ближе к середине, – а другой к широкому ремню из оленьей кожи, который затянул у себя на груди. Рольф остался на корме с веслом, а Куонеб зашагал по галечнику, буксируя каноэ, и таким образом «сильная вода» была преодолена.

Такие же трудности подстерегали их и на следующий день, и через день, и через два… Иной раз после двенадцати часов непосильного труда оказывалось, что каноэ преодолело всего пять миль. Быстрины, перекаты, волоки, «сильная вода» непрерывно сменяли друг друга, и, еще не проплыв пятидесяти миль до устья реки Джесепа, друзья прекрасно поняли, почему трапперы не жалуют эти края. Зато Рольф постиг все тонкости путешествия на каноэ.

К вечеру пятого дня путешественники увидели сухую сосну с орлиным гнездом на вершине у края длинного болота, почувствовали, что добрались до цели, и обрадовались.

Глава 18

Лесные звери у реки

Хотя об этом пока не упоминалось, не следует думать, будто на реке путешественники не встречали диких животных. Человеку в бесшумно скользящем каноэ представляется множество случаев наблюдать их, а то и заняться охотой.

Вокруг первой стоянки было немало оленьих следов, а в то утро, когда мальчик с индейцем поплыли вверх по Гудзону, Рольф впервые в жизни своими глазами увидел оленя. Они обогнули мысок, выгребая против довольно сильного течения, и вдруг Куонеб дважды стукнул по борту – сигнал, означающий: «Внимание!» – и кивнул на берег. Там, в каких-нибудь пятидесяти шагах от них, у самой воды стоял и смотрел на них самец оленя, неподвижный, как бронзовая статуя, – он еще не сменил золотисто-рыжий летний наряд.

Двумя-тремя мощными гребками Куонеб направил каноэ к берегу и потянулся за ружьем. Но олень тут же показал свой белый флаг: повернувшись, он одним скачком унесся в чащу, и последнее, что они видели, было светлое пятно у хвоста – белый олений флаг. Рольф сидел будто завороженный. Олень был так близко, казался такой легкой добычей! Мальчик глядел ему вслед, весь дрожа от возбуждения.