Подхватив треугольнички-пакеты со стола, я говорю Теду, что до нашей отважной вылазки в супермаркет ему нужно сходить в туалет и найти свои ботинки. Он хмурится, и я обещаю ему купить что-нибудь вкусненькое, шоколадные пуговки или что он захочет. Этого достаточно – Тед тут же мчится к двери.
Пока я ищу свою обувь, меня осеняет: Полли врет. То, какая взвинченная она ходит последние недели, эта озабоченность, отрешенность… Я списывала ее настроение на горе о папе и беспокойство о маме, но выражение ее лица несколько минут назад отражало вовсе не эти эмоции. А скорее то, что ее поймали на вранье.
Глава шестая
Людей пришло больше, места всем не хватило, и друзья Дуга стоят вдоль стен в ярких рубашках и пестрых галстуках, так контрастирующих с мрачными лицами. Мама наклоняется подобрать с пола Мистера Хоботовски и передает его Теду, который уже извертелся на коленях у дедушки. Полли смотрит прямо перед собой с отсутствующим выражением. Она так похожа на Эмми в том же возрасте, просто поразительно. Я никогда этого не замечала, но сейчас только и вижу Эмми, будто на дворе 1999 год и сестра злится, что я без разрешения взяла одну из ее кофточек.
Джори кивает мне, будто пытается что-то сказать. Очевидно, затянувшаяся драматическая пауза и то, как я вытирала глаза и нос рукавом платья, лучше слов говорили о моем состоянии. Я только киваю в ответ, показывая, что я в норме, я смогу – должна, ради Дуга, за ту отзывчивость и радушие, с которым он относился ко мне все эти годы, и за то, что так редко жаловался на свою маленькую сестренку-свояченицу, которая нередко заявлялась на очередной семейный ужин без приглашения или тащилась за ними в выходные, потому что сама еще совсем не определилась со своей жизнью.
Все смотрят на меня, и я стараюсь вспомнить дыхательное упражнение, о котором столько твердила Эмми, – оно, по ее словам, помогло при родах Теда и пригождалось в других ситуациях, когда ее переполняли эмоции. Вдох на 4, выдох на 8, кажется. Или наоборот, вдох на 8, выдох на 4? Узнав, сколько она заплатила за эти курсы правильного дыхания, я смеялась так, что чуть не описалась. «У тебя на лбу написано, как легко тебя надуть, и эти твои организаторы хиппи-родов все поняли!» – дразнила ее я, а она закатывала глаза и отвечала: «Это называется „гипнороды“, ты, зюзя, и это работает!» И вот до чего я докатилась: несмотря на годы насмешничания, стоя перед собравшимися на похоронах, я собираюсь произнести речь о покойном муже сестры, потому что сама она не может, и следую ее советам.
Мне никогда не поручали ничего настолько важного, и от ответственности, свалившейся на меня вместе с целой кучей других обязанностей, даже тяжело дышать. Все веселые школьные истории Дуга я с трудом, но сумела прочитать, а теперь, когда я должна рассказать о том, как он встретил мою сестру, как они жили вместе, душевное равновесие меня покидает.
Глубоко вдохнув, я читаю вслух с уже потрепанного листочка историю неподражаемого Дугласа Лэндера и моей сестры, начиная с их школьного романа и заканчивая счастливой семьей из четырех человек. Я рассказываю, как они обрадовались, узнав, что скоро родится Полли, когда им было всего по двадцать лет, и как следующие одиннадцать лет боялись, что у нее никогда не появится братика или сестрички, пока чудо ЭКО не подарило им Теда. Рассказываю, как Дуг доволен был своей жизнью, как он мечтал только о том, чтобы вместе с Эмми купить собственный дом и однажды закатить там огромную вечеринку, чтобы наконец как следует отпраздновать свадьбу, ведь та, что они сыграли, когда Полли была еще младенцем, вышла совсем скромной. Рассказываю, как горд он был назвать Эмми своей женой, вспоминаю его речь во время церемонии и их медленный танец под песню Боба Дилана в исполнении уличного музыканта сразу после того, как они расписались. Высморкавшись, я читаю последний абзац. Чернила расплылись, но это не важно. Я и так помню, что в нем.
– Дуг бы сказал, что в его жизни не было ничего выдающегося. Однако я искренне считаю, что он ошибался. У него был талант находить повод для радости в каждом дне, любить и ценить свою семью, наслаждаться теми днями, когда вроде бы ничего не происходит и он может оставаться дома в тапочках – всегда в неизменных тапочках, – и поэтому он так выделялся среди остальных. Ему никогда не было скучно, его не мучила тревога или беспокойство. «Жизнь прекрасна, Бет! Жизнь прекрасна», – говорил он, когда бы я ни появлялась у них на пороге, стеная, как же все ужасно. На самом деле в этом была основа наших отношений: я со стаканом, который наполовину пуст, и Дуг, с неизменной добротой показывающий мне, что есть множество способов его наполнить. Я знала его семнадцать лет, и большую часть из них дразнила его за то, что он постарел раньше времени. А теперь, из-за чудовищного поворота судьбы… – Сглатываю комок в горле, повторяя про себя: «Вдох на 4, выдох на 8». – Из-за чудовищного поворота судьбы Дуг никогда не сможет состариться, и мы сейчас прощаемся с ним гораздо раньше его срока. Знаю, некоторые из вас хотят установить скамейку с памятной доской на одном из пляжей, которые он так любил, и это прекрасная идея, правда… но я также считаю, что лучший способ почтить память Дуга – продолжать искать радость в этих вроде бы обычных днях, когда ничего не происходит, стараться, чтобы наши стаканы были всегда наполовину полны, как у него, и всегда, всегда ценить хорошую пару тапочек. Если не сможем, то рискуем слишком поздно понять, насколько необыкновенны обыкновенные дни.
Я сажусь, и папа сжимает мою ладонь. Отклоняюсь в сторону – посмотреть на Полли, – но она не поднимает глаз.
– Дай ей время, – шепчет Джори, и я киваю, показывая, что понимаю, но продолжаю смотреть на нее.
Не знаю, чего я ожидала. Глупо, даже, наверное, эгоистично, но меня задело это полное безразличие. Злюсь на саму себя за это чувство, она ведь ничего не должна ни мне, ни кому-либо еще, но что-то в ее поведении беспокоит меня. Возможно, я просто надеялась, что сегодня будет какой-то прорыв.
Перестаю слушать священника и подпрыгиваю от неожиданно резкого звука электрогитары. Моя первая реакция – броситься и поскорее выключить музыку, так как первые аккорды песни Rock’n’Roll Star группы Oasis совершенно не соответствуют обстановке. Хмурюсь, оглядываясь на ряды людей позади, – наверняка мама была права, сказав: «Бет, это же похороны, а не дискотека». Но улыбки на лицах самых старых и близких друзей Дуга подсказывают, что все-таки мы не ошиблись. Даже мама признала поражение и постукивает ногой в такт. Вспоминаю, как Дуг прыгал по гостиной, наводя порядок, – стирал пыль и напевал себе под нос, что сегодня он звезда рок-н-ролла. Тот же Дуг, который сам признавался, что самое рок-н-ролльное в его жизни – это двойной эспрессо после обеда, ведь потом у него сердце всю ночь колотилось как сумасшедшее: «Я никак не мог успокоиться, Бет, знаешь, как прилив адреналина».
Тед хлопает в ладоши под музыку, довольный, всем видом будто говоря: «Теперь другое дело, слава богу, что скучная часть для взрослых закончилась». Когда этим утром мама приехала и переодела его, он, гордо выпятив грудь, сообщил мне, что это его праздничная рубашка. И действительно – на нем клетчатая рубашка и галстук, комплект, который ему купила Эмми «на особый случай», и с точки зрения Теда сегодня действительно особый случай. Ему сказали, что его папа умер и что сегодня похороны, но я ни секунды не сомневаюсь, что он не видит связи между двумя событиями и вряд ли вообще понимает, что на самом деле сегодня за день. Даже когда приехал катафалк с гробом и все собравшиеся замолчали, Тед что-то весело болтал, обращаясь к бабушке.
Песня заканчивается, и гроб медленно исчезает за занавесом. Полли сгибается пополам, рухнув на руки бабушке, и я слышу, как папа произносит: «Прощай, сын», – и эти последние слова невыносимы.
После службы я машинально киваю, благодаря и повторяя: «Спасибо, что пришли» и «Рада вас видеть», пока знакомые Дуга выходят из церкви на еще прохладное апрельское солнце. В отсутствие Эмми и учитывая, что со стороны Дуга присутствует только его мама, которая при этом ведет себя довольно сдержанно, соболезнования высказывают в основном моим родителям, Полли и мне. Все сочувственно смотрят на Теда, сидящего на руках мамы, а он спрашивает, будет ли в честь особого дня торт. Мы подходим к двустворчатым дверям, у которых образовалась пробка, и, пока ждем, меня охватывает приступ клаустрофобии и кидает в жар. Я сейчас упаду. Мне срочно нужно на воздух.
Меня выручает Тед, сообщивший маме, что ему надо в туалет. К ее удивлению, я протягиваю руки и забираю его.
– Простите, извините. Надо отвести его в туалет. Простите, спасибо. – Протискиваюсь мимо людей к туалету для инвалидов прямо у входа. – Тебе же по-маленькому?
Тед кивает, и я сажаю его на унитаз, только потом схватившись за раковину. Сердце колотится, жарко, шею и затылок покалывает, будто я лишь в эту секунду осознала, что мы прощаемся с Дугом навсегда, а я присматриваю за его детьми, пока моя сестра выздоравливает – или не выздоравливает – в больнице. Натянув на Теда штанишки, я чувствую, как у меня подкашиваются ноги, и, опустив крышку унитаза, сама сажусь на его место, пытаясь восстановить самообладание. Тед включает сушилку для рук, потом выключает, потом снова включает, поток горячего воздуха раздувает ему волосы. Кажется, у меня вот-вот начнется паническая атака. Как же мне хочется оказаться дома – дома у мамы с папой, – лежать в своей детской спальне со следами пластилина на потолке, которым я приклеивала фотографии, и беспокоиться о проблемах, которые на самом деле и не проблемы. А не у Эмми с Дугом, где должны быть они, а не я.
Я так старательно уговариваю себя успокоиться, что не замечаю, как Теду уже надоела сушилка и он распахнул дверь, открывая меня, сидящую на унитазе, взглядам последних гостей в очереди на выход из церкви. Они таращатся на меня – еще бы не таращились.
– Тетя Бет делает пи-пи прямо в одежде! – сообщает им Тед, будто это все объясняет.
– Тед! – шиплю я, вскакивая, чтобы закрыть дверь, и чувствую, что ноги все еще дрожат.
Брызгаю в лицо водой чуть-чуть сбить жар, но от смущения щеки раскраснелись еще больше. Стираю пальцами расплывшуюся тушь и открываю дверь в надежде, что никто не обратил внимания на меня на унитазе – хотя я на него просто села, и все. Они просто застали момент слабости и заметили, что для этого тайм-аута я использовала потребности своего племянника в качестве прикрытия. Они, наверное, даже его не услышали.
Ухмылка Джори говорит об обратном.
– Пи-пи прямо в одежде, – тихонько повторяет он, прикрыв рот рукой. Но тут же перестает улыбаться, внимательнее всмотревшись в мое лицо. – Эй, ты как?
– Да не очень, – отвечаю я, цепляясь за его руку, хотя снаружи мне уже лучше. – Как думаешь, заметят, если я не пойду на поминки?
Это шутка, но я действительно сомневаюсь, справлюсь ли. Тед убегает вперед, догоняет маму с папой, там его встречают объятиями и новыми слезами, и уже никуда не сбежать.
– Хм-м-м, думаю, заметят. Но все закончится быстро, даже испугаться не успеешь, – отвечает он. – И я буду там, буду держать тебя за руку. А если надо будет тебя спасать, почеши ухо.
Я начинаю изо всех сил тереть оба уха:
– SOS, SOS.
– Все будет хо-ро-шо, – обещает он. – Ну же. Самое сложное уже позади.
– Ладно, – соглашаюсь я, хотя чувствую, что самое сложное еще впереди.
– Тетя Бе-е-ет! – Тед снова плачет.
Я уже четыре раза поднималась к нему наверх, с тех пор как уложила его в кроватку, но, что бы я ни делала, он все равно никак не может заснуть. Когда мы вернулись с поминок, Тед был так измотан, что я искренне считала, что он сейчас уснет без задних ног, но стоит ему задремать, как проходит несколько минут – и до меня снова доносится крик, будто ему снится один и тот же кошмар. Наверное, так и есть.
Бегу вверх по ступенькам и забираюсь на кровать рядом с ним.
– Я здесь.
– Я не мог тебя найти, – говорит он, подозрительно разглядывая меня.
– Это я в ванную забежала, – вру я.
Непохоже на него – волноваться, рядом я или нет, пока он засыпает. Может, лучше сейчас устроить себе импровизированную постель прямо тут на полу, чтобы после такого насыщенного дня он не оставался один?
– А мамочка придет? – спрашивает он, садясь в кроватке.
– Ох, Тед, твоя мамочка еще…
– И папочка должен.
Я прикусываю губу.
– Твои мамочка с папочкой не могут прийти пожелать тебе спокойной ночи.
Он мотает головой, разочарованный моим непониманием. Этот разговор происходил у нас столько раз со дня аварии, но сегодня он будто просит чего-то другого. Я пробую снова:
– Мы же попрощались сегодня с папой, верно?
– Спокойночи, мамочка. Спокойночи, папочка, – произносит он так, будто Эмми с Дугом стоят перед ним или говорят с ним по телефону. – А теперь ты скажи.
– Спокойночи, мамочка, и спокойночи, папочка, – повторяю я, и тут у меня появляется идея. – Так, чемпион, подожди две секунды, сейчас вернусь.
На стене с фотографиями висит одна, в желтой рамочке, где Эмми с Дугом в Риме. Я бегу за ней, мысленно извинившись перед сестрой, когда вместе с рамкой снимается полоска очень дорогой краски, оттенок которой называется «Дыхание слона». Эмми целую вечность выбирала цвет для прихожей, и это при мне она купила ту банку с краской, а я потом всю дорогу до машины бесила ее, повторяя, что это не «Дыхание слона», а «Чих носорога». Я бы все отдала, чтобы она сейчас злилась на мои шутки.
С рамочкой в руках я быстро поднимаюсь в комнату Теда и замираю на пороге, неожиданно засомневавшись, а такая ли это хорошая идея, как мне казалось по дороге вниз. Счистив с обратной стороны полоски двустороннего скотча вместе с краской, я передаю ему фотографию.
– Это мамочка с папочкой! – восклицает он, указывая на их лица, и так широко улыбается, что я тут же расслабляюсь.
– Да! Замечательное фото, правда? Это когда твои мама с папой поехали смотреть Колизей.
– Ли-зей? – повторяет Тед, вглядываясь в картинку. Поднимает своего слоненка, прижимая его хоботом к фотографии, чтобы он тоже мог видеть.
– Да, та огроменная штука за ними – это Колизей. Очень знаменитый.
– Ого! – Глаза у него огромные, он явно впечатлен.
– Хочешь, чтобы фото стояло у тебя? Теперь, когда будешь ложиться спать, сможешь желать папе с мамой спокойной ночи.
– И ли-зею спокойной ночи.
– Да, и Колизею тоже, если хочешь.
Он начинает целовать фото, и я изо всех сил сосредотачиваюсь на плюшевых медвежатах на подоконнике, борясь с подступающими слезами, прося их подождать хотя бы минутку, чтобы не напугать Теда, который наконец начинает засыпать. Он говорит «спокойночи» всем по очереди: «Спокойночи, мамочка, спокойночи, папочка, спокойночи, ли-зей», – и отдает мне фотографию. Я бережно ставлю ее на прикроватный столик рядом с его будильником в виде кролика Питера из сказок Беатрис Поттер, повернув к подушке так, чтобы загорелые улыбающиеся Эмми с Дугом могли наблюдать, как их мальчик ворочается под одеялом и закрывает глаза.
Глава седьмая
Когда Джори звонит узнать, не хочу ли я выбраться из дома на пару часов, я говорю, что не могу. Знаю, давным-давно надо было встретиться, обменяться новостями, но сейчас постоянно такая куча дел. Надо и пожары в духовке тушить, и за детьми приглядывать, и по три часа проводить в дороге в больницу – свободного времени не остается совсем, а я еще даже на работу не вернулась, хотя это не за горами. Скоро последние сбережения закончатся.
Мама с папой уже приехали, чтобы попозже вместе поехать к Эмми. Сегодня днем мы едем в больницу все сразу поговорить с доктором Харгривс, которая раз в две недели сообщает нам новости, и никто не хочет ничего пропустить, хотя мы знаем, что с последней встречи практически никаких изменений не было – как и с предыдущей. Мы надеемся хотя бы на крошечное улучшение и молимся о чуде. Видит бог, нашей семье оно необходимо. Знаю, это так не работает и что просто потому, что нам так не повезло, чуда не случится, но иногда только эта мысль и поддерживает меня. Эмми обязательно выживет, потому что Дуг не смог.
– Милая, это Джори? – Папа, наверное, услышал конец разговора и теперь подходит ближе с перекинутым через плечо кухонным полотенцем. – Почему бы тебе ему не перезвонить? Тебе не помешает свежий воздух.
С башенки грязной посуды у раковины сваливается чашка, и мама что-то бормочет – не слышу что, но улавливаю смысл. Сейчас мне не помешает долгий горячий душ и полноценный сон, но я все же пишу Джори, чтобы приезжал за мной. Я хочу его увидеть, да и, выбравшись из дома, хотя бы получу передышку от маминых бесконечных придирок. Вряд ли она отдает себе отчет хотя бы в половине случаев, когда так делает, но меня будто оценивают сутки напролет, без остановки. Джори как-то описал, каково это – проводить уроки истории под наблюдением инспектора из управления по стандартам в сфере образования, и это то же самое ощущение, которое у меня возникает при появлении мамы. Ей даже говорить ничего не нужно, я просто чувствую ее присутствие рядом, как она мысленно делает себе пометки. На этой неделе в списке моих преступлений ошибка с переработкой отходов и убийство фикуса лировидного.
– У Эмми он годами жил, Бет. Годами.
Ничего удивительного, что мне было не до поливания домашних растений, и вполне естественно, что о переработке отходов я тоже ничего не знаю, так как дома мама никого не подпускает к сортировке мусора. И откуда мне знать, что все, что подходит под вторсырье, надо было класть в другие мешки, разноцветные, которые Эмми держит под раковиной? Вывоз мусора и переработка отходов, похоже, занятие на весь день, и я уже подумываю, а не послать ли управление по сбору отходов куда подальше и просто в следующий раз взять и выбросить все в одно ведро, но мне это с рук не сойдет. Мама, скорее всего, проведет проверку мусорных баков, и умение сортировать отходы, без сомнения, окажется важной частью испытательного срока, который она мне назначила. Хотя я на эту «работу» изначально даже не претендовала.
В дверь звонят, и, когда Джори наклоняется меня обнять, я ему шепчу:
– Спаси меня от диктатуры Мойры!
Он смеется:
– Я взял два гидрокостюма просто на всякий случай. Только полотенец нет, можешь захватить?
Я отстраняюсь и указываю на тяжелые темные тучи, клубящиеся в небе, но он только закатывает глаза:
– Просто бери полотенце и залезай в машину.
Джори паркуется у спасательной станции и идет за талоном. Выйдя из машины, я тут же жалею, что не собрала волосы: на таком ветру они сразу летят в лицо. По сравнению с густыми кудряшками сестры мои волосы кажутся слишком прямыми и тонкими, и я всегда хотела больше объема – но не таким же способом.
– В машине есть одна, – сообщает Джори, пристроив талончик на приборную доску.
– Одна что? – не понимаю я, отплевываясь от пряди волос.
– Резинка для волос.
– Отлично! Дай, пожалуйста. Погоди, а откуда она у тебя в машине? И чья она?
– Ты серьезно спрашиваешь? – Он застегивает куртку и передает мне пальто вместе с резинкой для волос. Моей.
– Ну я же не знаю, кого ты возишь, – пожимаю плечами я. – Но надеюсь, что они все выбираются живыми. Всегда говорила, что-то тут не так: с чего бы тебе ездить на минивэне, а не на обычной машине, как нормальные люди? Ты же ничего не продаешь.
– Мы же в Бьюде [5 - Бьюд (англ. Bude) – город на северо-восточном побережье Корнуолла.], Бет. Это для моей доски для серфинга. Оглянись. – Он обводит рукой парковку, где почти все машины как раз минивэны.
– Ну да, но эти люди постоянно занимаются серфингом. А ты же просто одеваешься с ног до головы во все серферское, а потом бродишь у берега по колено в воде. – Он терпеть не может, когда я издеваюсь над его гардеробом из местного магазина для серфинга, и я пихаю его локтем, показывая, что просто шучу. – У тебя в багажнике еще и кабельные стяжки со скотчем?
Он смеется.
– Если тебе так нужно знать, эта резинка – одной вредной девчонки, которую я иногда подвожу, хотя в последнее время мы с ней редко видимся. Она носит такие резинки на запястье, но использует их вместо рогатки, когда немного подшофе. Я держу их в бардачке на ветреный день, когда она становится похожа на йети.
– И все же есть тут что-то от Теда Банди [6 - Теодор (Тед) Банди – один из самых известных серийных убийц в истории США. В 1970-х совершил многочисленные преступления, выдавая себя за обаятельного и интеллигентного мужчину, чем завоевывал доверие жертв. Был приговорен к смертной казни и казнен в 1989 году.].
Мы выходим с парковки, обходим лодочную станцию и идем через дюны вниз, к морю. До прилива еще далеко, а небо за время поездки лишь сильнее потемнело. Джори выглядит оживленным, обычно это означает, что сейчас мне расскажут какой-нибудь интересный факт. Я вздрагиваю от холода и поднимаю воротник пальто повыше, до рта, тут же улыбаясь, когда Джори начинает говорить:
– Когда Банди убивал, он водил «Фольксваген-жук», а не минивэн. И цвета он был бежевого, это потом он украл второго «жука», уже оранжевого. Конечно, полиция к тому времени уже знала, что он негодяй.
– Я бы сказала, «негодяй» – это слишком мягко, – замечаю я. – «Настоящий изверг, зло во плоти» – слова судьи [7 - Эти слова произнес судья Эдвард Дуглас Коуэрт, когда выносил приговор Теду Банди. Фраза была использована в качестве названия триллера 2019 года о Банди Extremely Wicked, Shockingly Evil and Vile, в русском переводе – «Красивый, плохой, злой».].
Джори, кажется, изумлен такими познаниями, но, узнав мой источник, смеется.
