Мы уехали. Я смотрела в окно машины на удаляющийся дом и махала Ксюше, пока её хрупкая фигурка в развевающемся на ветру платье не превратилась в точку.
А она ещё долго стояла на пороге, провожая нас взглядом. Потом вернулась в опустевшую, притихшую квартиру, где всё ещё витал запах нашей дружбы, наших дерзких мечтаний и дешёвого шампанского. Она подошла к полке и взяла в руки старую деревянную шкатулку. Провела пальцами по резной, потрескавшейся крышке, словно пытаясь заглянуть сквозь дерево на пятнадцать лет вперёд, в тот день, когда они снова соберутся вместе.
Солнце уже полностью село, и длинные, лиловые тени, словно щупальца, поползли по полу, поглощая остатки света. На одну страшную секунду Ксюше показалось, что шкатулка стала невыносимо, свинцово тяжёлой. Словно внутри лежали не лёгкие бумажные салфетки с девичьими каракулями, а тяжёлые, как могильные плиты, камни несбывшихся надежд, горьких разочарований и непролитых слёз. Ей вдруг подумалось: а что, если они заперли в этой коробке не свои мечты, а свои приговоры?
Она вздрогнула от этой мысли и поспешно поставила шкатулку на место, рядом с фарфоровым ангелом, отгоняя глупые, тёмные предчувствия.
Это всё усталость. И шампанское.
Ведь впереди была целая жизнь. Длинная, счастливая, сказочная жизнь.
Обязательно сказочная.
Другой она быть просто не могла.
ГЛАВА 1
МАРИНА ОРЛОВА (ГОРОВАЯ)
Идеальный мир пахнет запечённой уткой с яблоками, корицей и дорогим парфюмом мужа. Мой мир, выстроенный за пятнадцать лет по кирпичику, по шёлковой скатерти, по каждому начищенному до зеркального блеска бокалу, сегодня благоухал особенно пронзительно. Годовщина. Пятнадцать лет со дня, когда Вадим Белов, тогда ещё просто блестящий студент юрфака с горящими глазами, а не восходящая звезда политического небосклона, надел мне на палец тоненькое колечко и пообещал целый мир. И ведь почти не обманул. Он подарил мне вот эту огромную, залитую светом квартиру с панорамными окнами на Москву-реку, гардеробную размером с мою девичью комнату и статус, которому завидовали многие. Мне оставалось лишь поддерживать идеальный порядок в этом мире и быть его безупречной визитной карточкой.
Я скользнула взглядом по столу, сервированному на двоих. Фарфор Villeroy & Boch, фамильное серебро, свечи в тяжёлых подсвечниках, источающие тонкий аромат сандала. В хрустальном декантере рубиновыми искрами переливалось его любимое Бургундское. Всё было идеально. Как всегда. Я поправила складку на белоснежной скатерти, и в этот момент лёгкая, едва заметная волна тошноты подкатила к горлу. Третий день уже. Наверное, из-за волнения. Я так хотела, чтобы этот вечер стал особенным, чтобы мы снова почувствовали то, что было в самом начале – не партнёрство двух успешных людей, а трепетное, всепоглощающее чувство, от которого перехватывало дыхание.
Тихий щелчок замка заставил моё сердце подпрыгнуть и забиться чаще. Он пришёл. Я поспешила в прихожую, на ходу расправляя шёлковое платье цвета грозового неба, которое так шло к моим серым глазам.
– Вадим, любимый, я уж… – начала я, готовясь обнять его, но замерла на полуслове.
Он стоял на пороге, но был не один. Рядом с ним, чуть позади, словно дорогая породистая борзая рядом с хозяином, притаилась молоденькая девушка. На вид – едва за двадцать. Длинные, платиновые волосы, пухлые, капризно изогнутые губы, огромные синие глаза, в которых плескалось откровенное любопытство с толикой пренебрежения. Одета она была в короткое розовое платье, которое больше подошло бы для ночного клуба, чем для визита в семейное гнёздышко.
Вадим же, как всегда, был безупречен. Идеально скроенное кашемировое пальто, костюм от Brioni, туфли, начищенные до блеска. Он снял пальто, небрежно бросил его на банкетку и шагнул в гостиную, даже не взглянув в мою сторону. Девица проскользнула следом за ним.
– Рина, ты превзошла себя, – его голос, ровный и бархатистый, как дорогой виски, не содержал ни капли той теплоты, которую я ожидала услышать. Он обвёл взглядом накрытый стол, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на скуку. – Очень… торжественно.
– Я старалась. У нас ведь сегодня…
Он поднял руку, останавливая меня. Этот жест, отточенный на сотнях совещаний, был мне до боли знаком. Жест, который означал: «Молчи, сейчас буду говорить я».
– Присядем, – он указал на диван, сам вальяжно опускаясь в кресло. – Лерочка, садись, не стесняйся.
Девица, которую звали Лерочкой, плюхнулась на диван, закинув ногу на ногу и демонстрируя бесконечные ноги. Она с интересом рассматривала интерьер, словно оценщик, пришедший описать имущество. Моё имущество. Мой дом.
– Вадим, что происходит? – мой голос прозвучал глухо, и я сглотнула вязкий ком, подступивший к горлу. – Кто эта девушка?
– Это Валерия, – представил её муж, будто речь шла о новом предмете мебели. – Моя невеста.
Время остановилось. Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым, как расплавленный свинец. Я смотрела на него, на его спокойное, красивое, чужое лицо, и не могла поверить. Невеста? Какое дурацкое, нелепое слово. У него есть жена. Я. Марина Белова. Пятнадцать лет.
– Невеста? – переспросила я шёпотом, чувствуя, как холодеют пальцы. – Ты, должно быть, шутишь. Очень неудачная шутка, Вадим.
Он усмехнулся. Не улыбнулся, а именно усмехнулся – уголком рта, холодно и жестоко.
– Рина, давай без драмы. Ты же умная женщина. Всё понимаешь. Наш брак – это проект. И, к сожалению, этот проект исчерпал себя. Он больше не приносит дивидендов.
– Проект? – я медленно поднялась, чувствуя, как внутри разгорается холодная ярость. – Наша жизнь, наши пятнадцать лет – это, по-твоему, проект?
– А что же ещё? – он пожал плечами, демонстрируя полное равнодушие. – Вполне успешный проект, надо сказать. Ты была идеальной женой для начинающего политика. Тихая, скромная, хозяйственная. Создала мне безупречный тыл. Я тебе за это благодарен.
– Благодарен… – я истерически рассмеялась. Смех получился сдавленным, похожим на лай. – Ты приводишь в мой дом свою… невесту… в день нашей годовщины и говоришь, что благодарен?
– А когда я должен был это сделать? – в его голосе прорезались стальные нотки. – Завтра? Послезавтра? Я не люблю откладывать деловые вопросы. Мы разводимся, Марина. Это решённый вопрос.
– Я не дам тебе развод, – выплюнула я, сама удивляясь своей твёрдости.
– Дашь, – спокойно парировал он. – Куда ты денешься.
– Папочка Леры – губернатор, – подала голос девица. Её тон был сладким, как пересахаренная вата, но с ядовитой начинкой. – А Вадику для карьеры очень нужен такой тесть. Правда, любимый?
Она посмотрела на него с собачьей преданностью, а он благосклонно кивнул, словно поощряя умного щенка.
– Лера права, – подтвердил Вадим. – Мне для дальнейшего роста нужна другая партия. Жена с перспективой. Семья с весом. Ты же понимаешь, это просто бизнес. Ничего личного. К тому же, будем откровенны, ты так и не смогла подарить мне наследника. А для политика это важно. Семья, дети, традиционные ценности. У Леры со здоровьем всё в порядке. Мы уже были у врача.
Этот удар был ниже пояса. Он знал, что тема бесплодия – моя самая страшная, самая незаживающая рана. Пятнадцать лет врачей, анализов, унизительных процедур и слёз в подушку. Пятнадцать лет он утешал меня, говорил, что мы со всем справимся, что главное – это наша любовь. И теперь он швырнул мне это в лицо, как грязную тряпку.
– Ты… мразь, – прошипела я, чувствуя, как к глазам подступают злые, горячие слёзы. Я не заплачу. Не при них. Никогда.
– Эмоции, Рина. Это непродуктивно, – он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его на журнальный столик. – Здесь немного денег. На первое время хватит. Квартира, как ты знаешь, оформлена на меня. Машина – тоже. У тебя есть неделя, чтобы собрать вещи и съехать. Мои юристы подготовят все документы. Тебе нужно будет только подписать.
Неделя. Он давал мне неделю, чтобы я исчезла из его жизни, которую я строила пятнадцать лет.
Я смотрела на этот белый конверт, потом на его холёное лицо, на самодовольную ухмылку его кукольной невесты. И в этот момент что-то внутри меня сломалось. Не с треском, а тихо, почти беззвучно. Словно тонкая фарфоровая чашка, которую я так любила, просто рассыпалась в пыль. А на её месте образовалась холодная, звенящая пустота.
– Убирайтесь, – мой голос был тихим, но твёрдым, как сталь.
– Что? – Вадим удивлённо приподнял бровь. Он явно ожидал истерики, слёз, мольбы. Чего угодно, но не этого ледяного спокойствия.
– Я сказала, убирайтесь из моего дома, – я сделала шаг вперёд, глядя ему прямо в глаза. – Оба. Вон.
– Рина, не глупи. Это мой дом, – начал он, но я его перебила.
– Сегодня – ещё мой. «У тебя есть неделя», помнишь? Так вот, эта неделя началась. Пошли вон.
Лерочка испуганно пискнула и вжалась в диван. Вадим поднялся. В его глазах впервые за вечер мелькнуло что-то похожее на злость. Он не привык, чтобы ему перечили. Особенно я.
– Пожалеешь, – бросил он, направляясь к выходу.
– Я жалею только о пятнадцати потраченных на тебя годах, – ответила я ему в спину.
Он остановился, обернулся. Его лицо исказила гримаса.
– Неблагодарная, – процедил он сквозь зубы. – Я вытащил тебя из твоей хрущёвки, сделал из тебя человека. А ты…
– Ты сделал из меня удобную мебель, – отрезала я. – Но срок эксплуатации вышел. Можешь забирать свою новую куклу и проваливать.
Он молча развернулся и вышел. Лерочка, подхватив свою сумочку, засеменила за ним. Дверь захлопнулась, и в наступившей тишине я услышала, как на кухне жалобно пискнул таймер духовки. Утка приготовилась.
Я стояла посреди гостиной, в своём красивом платье, в своей идеальной квартире, и чувствовала себя абсолютно голой. Холод пробирал до самых костей. Я медленно подошла к столу. Взяла в руки тяжёлый хрустальный бокал, наполнила его до краёв терпким Бургундским. Выпила залпом, не чувствуя вкуса. Потом взяла второй.
Руки дрожали. Я посмотрела на своё отражение в тёмном панорамном окне. Там стояла бледная, испуганная женщина с огромными серыми глазами, в которых застыл ужас. Это я? Неужели это я?
Я подошла к белому конверту, который лежал на столике, как ядовитая змея. Внутри были деньги. Не так много, как я ожидала. Насмешка. Пощёчина. Цена десяти лет моей жизни.
Я снова подошла к столу. Мой взгляд упал на сервировочный нож для мяса. Тяжёлый, с серебряной ручкой. Я взяла его в руку, ощущая приятную тяжесть. Потом, с размаху, одним движением, смахнула со стола всё. Бокалы, тарелки, свечи, декантер с вином – всё полетело на пол с оглушительным звоном. Алая жидкость, похожая на кровь, растеклась по светлому паркету.
Я смотрела на этот хаос, и мне не становилось легче. Пустота внутри лишь разрасталась, поглощая всё. Я опустилась на пол, прямо в лужу вина и осколков, не чувствуя, как острые края впиваются в кожу. Слёзы, которые я так долго сдерживала, хлынули из глаз. Я рыдала беззвучно, сотрясаясь всем телом, оплакивая не мужа-предателя, а себя. Ту наивную девочку, которая пятнадцать лет верила в сказку.
Сколько я так сидела, я не знаю. Может, час, а может, и три. Телефон, забытый на диване, завибрировал. Я тупо смотрела на светящийся экран. «Анька». Моя лучшая подруга. Анна Воронцова. Резкая, циничная, финансовый гений, которая всегда говорила, что мой Вадим – слишком скользкий тип, чтобы быть настоящим. Как же она была права.
Я с трудом поднялась, подошла к дивану. Пальцы не слушались, но я всё же смогла принять вызов.
– Привет, Рин! – бодрый голос Ани ворвался в мёртвую тишину моей разрушенной жизни. – Ты как? Готовишься принимать поздравления? Небось, твой благоверный опять подарил тебе какую-нибудь безделушку от Картье? Ты только посмотри, что мой удумал…
Её голос звенел, она явно была чем-то взбудоражена, и я не могла вставить ни слова.
– …представляешь, вызывает меня на совет директоров, я думала, бонус обсуждать будем, а этот гений кода…
Я слушала её и не слышала. Все звуки доносились словно сквозь вату. Внутри меня была только одна мысль, один крик, который рвался наружу.
– Аня… – мой голос был хриплым, чужим, словно я не говорила целую вечность.
Она мгновенно осеклась. Аня всегда умела чувствовать чужую боль.
– Рина? Что с голосом? Что случилось?
И тут меня прорвало. Я уже не плакала, я выла. Страшно, отчаянно, как раненый зверь.
– Он… он меня бросил, Анька… Он привёл другую… Сказал, что я… что я бракованная…
– Так, – в голосе подруги лязгнул металл. – Адрес. Быстро.
Я продиктовала адрес, хотя она его и так знала.
– Еду, – отрезала она. – Ничего не делай. Не пей больше. Слышишь меня, Рина? Просто сядь и жди.
Связь прервалась. Я опустила телефон и снова посмотрела на себя в отражение. Внутри, на фоне звенящей пустоты, начало зарождаться новое, незнакомое мне чувство. Холодное, острое, как осколок бокала в моей ладони. Это была не боль и не отчаяние.
Это была ненависть.
И в тот самый момент, когда я осознала это, меня снова накрыла волна дурноты, на этот раз такая сильная, что пришлось опереться о стену. Что-то было не так. И это был не только стресс. Что-то изменилось во мне самой. Но понять, что именно, я смогу гораздо позже. Пока же я просто ждала. Ждала подругу, которая, я знала, никогда не предаст. Не понимая, что её идеальный мир в эту самую минуту тоже летит в пропасть. Мы ещё не знали, что это только начало. Начало нашей войны. И первый выстрел уже прозвучал. Прямо мне в сердце.
ГЛАВА 2
АННА ВОРОНЦОВА (СОЛЬЦЕВА)
Цифры не лгут. В этом их кристальная прелесть и их беспощадная жестокость. Они – скелет мира, выверенная до сотых долей процента, неприкрытая правда, лишённая всей этой эмоциональной шелухи, в которую люди так любят кутать свои промахи и предательства. В отличие от людей, которые лгут постоянно, ежеминутно: словами, бездействием, молчанием, лицемерными взглядами. Мой мир всегда был построен на цифрах. Чётких, предсказуемых, послушных моей воле. Я могла заставить их петь, складываясь в симфонию квартальной прибыли, или кричать благим матом, обнажая финансовые дыры и серые схемы конкурентов.
Сегодня цифры на шести моих мониторах пели о триумфе. Акции «Vector-Z» ползли вверх с упорством одержимого альпиниста, штурмующего Эверест в непогоду. Наш новый алгоритм предиктивного анализа рвал рынок, как голодный питбуль – плюшевого мишку. Наш. Я мысленно усмехнулась этому короткому, но такому лживому слову. Конечно, наш. Игорь писал гениальный, запутанный, как клубок змей, код, а я превращала его гениальную абракадабру в хрустящие пачки купюр, растущие активы и довольное урчание инвесторов. Мы были идеальным тандемом. Две стороны одной медали. Мозг и деньги. Инь и ян цифровой вселенной, где богом был тот, у кого сервер мощнее и финансовый рычаг длиннее.
Мой кабинет на двадцать пятом этаже стеклянного колосса «Vector-Z-Tower» был моей крепостью, моим персональным Олимпом. Панорамное окно во всю стену открывало вид на суетливую, задыхающуюся в пробках Москву, которая отсюда, с высоты птичьего полёта, казалась всего лишь сложной, но упорядоченной микросхемой под увеличительным стеклом. Я обожала это ощущение власти и контроля. Я видела город, а он меня – нет. Я была серым кардиналом в этом царстве стекла, бетона и больших денег, и меня это более чем устраивало. В отличие от Игоря, который обожал светиться на обложках Forbes с идиотскими заголовками вроде «Гений, изменивший будущее», я предпочитала оставаться в тени. В тени лучше видно истинное положение дел. И гораздо удобнее считать деньги, особенно те, что не должны попадать в официальные отчёты.
Тихий, мелодичный звонок интеркома вырвал меня из созерцания этой финансовой симфонии на экране. Голос секретарши Игоря, Лидочки, прозвучал приторно-сладко, как сироп от кашля, от которого мгновенно першит в горле и хочется запить его чем-то очень крепким.
– Анна Андреевна, Игорь Станиславович просит вас срочно зайти в большую переговорную. Весь совет директоров уже в сборе.
Я нахмурилась, откинувшись в кресле из белоснежной кожи Nappa, которое стоило как подержанный автомобиль. Странно. Внеплановый сбор совета директоров, о котором финансовый директор узнаёт последним? Это было не просто нарушением корпоративного протокола, который я сама же и писала. Это было вопиющим дурновкусием. Игорь, при всей его гениальной социопатии и эмоциональном диапазоне как у тостера, такие вещи понимал. Обычно он предупреждал меня за сутки, чтобы я подготовила нужные отчёты, выверила каждую цифру и была готова парировать любые каверзные вопросы от наших вечно голодных инвесторов, нюхом чующих любую слабину.
– Лида, будьте добры, уточните повестку дня, – мой голос прозвучал ровно и холодно, как всегда. Эмоции – непозволительная роскошь. В бизнесе за них расплачиваешься акциями, а иногда и всей компанией.
– Простите, Анна Андреевна, мне не сообщили, – пролепетала девушка, и я почти физически ощутила её растерянное пожатие плечами на том конце провода. – Сказали лишь, что это чрезвычайно важно и касается новой стратегии развития.
Внутри шевельнулось неприятное, липкое предчувствие, похожее на прикосновение медузы. Я его решительно проигнорировала. Предчувствия – это иррационально, сбой в системе. А я верила только цифрам, фактам и выверенным прогнозам. Поправив идеально сидящий на мне брючный костюм цвета штормового неба от Brioni, я бросила последний взгляд на графики. Что ж, раз «чрезвычайно важно», значит, речь пойдёт либо о новом, крупном раунде инвестиций, либо о враждебном поглощении мелкого, но перспективного стартапа. В любом случае, без меня они и шагу не ступят. Я была не просто финансовым сердцем этой компании, я была её кровеносной системой, её позвоночником и, чёрт возьми, её стальными яйцами.
Коридор, ведущий к переговорной, был похож на футуристический тоннель – матовое стекло, холодный диодный свет, беззвучно скользящие двери с сенсорным управлением. Сотрудники, попадавшиеся мне навстречу, опускали глаза. Слишком почтительно. Слишком… виновато? Я снова отмахнулась от дурных мыслей. Паранойя. Профессиональная деформация. Когда постоянно ищешь подвох в цифрах, начинаешь видеть его и в людях.
Дверь в переговорную открылась передо мной сама, словно приглашая на эшафот. За огромным столом из чёрного вулканического стекла уже сидели все. Пятеро мужчин в одинаково дорогих костюмах – наш совет директоров, которых я знала как облупленных. Семён Маркович, вечно потеющий и трусливый, но с мёртвой хваткой, когда дело касалось его дивидендов. Братья Одинцовы, наглые выскочки из девяностых, не до конца отмывшие свой первоначальный капитал, но отчаянно пытающиеся казаться аристократами. И остальные – безликая массовка, всегда голосующая так, как скажет Игорь. Их жадность, их амбиции, их тайные страхи – всё это было отражено в финансовых документах, которые я держала в своей голове, как в швейцарском банке.
Во главе стола, разумеется, сидел Игорь. Мой муж. Вечный подросток в дизайнерском худи, которое стоило больше, чем средняя зарплата в этой стране, и кроссовках, за которые иной коллекционер продал бы душу. Его лицо, обычно выражавшее лишь скуку или гениальное озарение, было непроницаемо, как забрало рыцарского шлема.
Но не он привлёк моё внимание. Рядом с ним, на месте, которое по негласному правилу всегда, все эти годы, принадлежало мне, сидела девушка. Юная, свежая, с пухлыми, явно подкачанными губами и огромными глазами, в которых плескался восторженный идиотизм выпускницы курсов по личностному росту. На ней было обтягивающее розовое платье, которое, казалось, вот-вот лопнет от натуги на её силиконовой груди третьего размера. Я знала её. Ева. Наша новая SMM-щица, которую Игорь нанял месяц назад, заявив, что нам нужен «свежий взгляд на диджитал-пространство». Она ворковала что-то ему на ухо, кокетливо поправляя белокурый локон, а он, мой муж, который ненавидел, когда к нему прикасаются, и вздрагивал, если я случайно касалась его руки, благосклонно кивал.
Холодок предчувствия превратился в ледяной ком, застрявший где-то в солнечном сплетении. Я молча прошла к столу и остановилась, глядя на Еву выжидающе, не мигая.
– Кажется, вы заняли моё место, – проронила я, и в наступившей мёртвой тишине мой голос прозвучал, как треск ломающегося льда.
Девушка вздрогнула, как напуганная лань, и испуганно посмотрела на Игоря. Он медленно, словно делая мне одолжение, поднял на меня глаза. Пустые, холодные глаза программиста, смотрящего на устаревший, неоптимизированный код.
– Присаживайся, Аня. Вон там, с краю, есть свободное кресло, – бросил он, лениво махнув рукой в сторону самого дальнего конца стола, места для стажёров и провинившихся.
