Половина сэндвича была уже съедена, когда мы перешли к сути разговора. Я надеялся, что она безвозмездно сравнит два текста, и кофе с сэндвичем для этого будет достаточно, ведь я думал, что ассистент преподавателя – это то же самое, что доцент или профессор, только помоложе, и ассистент, подобно иссохшим телам в римских склепах, просто ждет своей очереди, чтобы занять место в длинной, неподвижной процессии университетских лекторов. Однако, пока она жевала сэндвич, стало ясно, что молодая интеллигенция не отличается от старой и постоянно жалуется на деньги. И Валерия тоже: зарплаты ассистента ни на что не хватает, она живет с подругой в полуподвальной студии в Пеште; а доцент и университетская карьера требуют от нее так много, что времени на подработку не остается. Трогательная история, но я подумал то же, что обычно думают о писателях: не нравится – найди нормальную работу!
Она говорила о деньгах, и я видел ее отчаяние. Эти признаки были мне хорошо известны. На некоторых словах ее губы начинали дрожать, например, после слова «полуподвальный» или перед словом «подработка». Когда ее начинали захлестывать сильные эмоции, напряжение переходило на мышцы шеи, например, когда она говорила про все то, что было сделано для доцента, или о неоплаченных из-за университета счетах. Доев сэндвич, она сделала себе самокрутку и стала искать зажигалку, параллельно рассказывая о том, что доцент – единственный человек в Венгрии, который занимается ратунским языком. Однако, поскольку речь идет о чрезвычайно маргинальной этнической группе, их язык рассматривается лингвистами-исследователями скорее как набор языковых заметок, поэтому молодым и полным энтузиазма исследователям было бы очень тесно в этой сфере. Валерия тоже не проявляла энтузиазма, она скорее была настойчивой, именно тогда она дала мне понять, что не понимает ратунский язык, однако знакома с основами, а за счет своей позиции в университете может получить доступ к записям доктора Андраша Войт-Келемена. А при наличии записей не видит проблем в том, чтобы сопоставить переведенный текст хотя бы в общих чертах.
Естественно, это все не бесплатно. Кроме того, нужна предоплата, потому что у нее не оплачена аренда за прошлый месяц, и деньги ей сейчас очень нужны.
На слове «очень» у нее задрожали губы, а на слове «деньги» напряглась шея.
Естественно, я категорично заявил, что у меня нет денег, и пожалел, что именно сегодня надел дорогие часы. Тогда у Валерии проявились все нервные тики разом, и даже брови задрожали. Она сказала, что в таком случае я никогда не узнаю, что написано в переводе, потому что она не поможет мне, если я не помогу ей.
Возможно, это был последний шанс бросить поиски. Да я и хотел бросить: ведь я мог ничего не получить из этой сделки, скорее даже потерять, потому что, во-первых, это деньги, во-вторых, могла бы пострадать моя самооценка, если бы выяснилось, что рассказ даже и не пытались перевести. Я извинился перед Валерией и вышел в туалет, чтобы выиграть время. Честно говоря, ненавижу такие кофейни, у них обычно неудобная мебель и крошечный общий туалет. Здесь тоже, я еле втиснулся в узкую комнатку, мне пришлось поворачиваться в помещении с наперсток, чтобы закрыть за собой невероятно тяжелую дубовую раздвижную дверь, замок которой никак не хотел закрываться, а потом снова разворачиваться, чтобы занять нужную позу. К тому времени, когда я смог начать делать то, ради чего пришел сюда, с меня уже сошло семь потов, и я проклинал каждого хипстера, который из любой норы готов сделать кафе, чтобы получать прибыль. Я думал о том, как бы мне выйти из положения так, чтобы Валерия почувствовала, что, выполнив для меня работу, она сделает одолжение самой себе, поэтому особо не прислушивался к музыке, доносившейся из динамиков. В таких кафе она все равно не заслуживает внимания. Пока мыл руки, я начал непроизвольно напевать мелодию из динамиков, и только когда закрыл кран, понял, что это играет песня «Из праха».
Ну и конечно, как бы чертовски трудно ни было закрыть дверь, открыть ее оказалось в десятки раз труднее. Пока я пытался нащупать неподдающийся, заклинивший замок, у меня сломался ноготь, затем я долго дергал и толкал дверь, а когда вышел, в кофейне уже играл Майлз Дэвис. Песня So What.
Я был страшно раздражен, но при этом, выйдя из туалета и стоя в лучах солнечного света, проникающего сквозь окна крошечной кофейни, начал сомневаться, действительно ли слышал хит группы Partytime, пока был заперт в хипстерском туалете, или мне просто показалось. Совсем не факт, что я вообще слышал музыку, поскольку раздвижная дверь из толстого норвежского дуба – которая, очевидно, была тяжелее и дороже, чем вся остальная мебель и оборудование в кофейне вместе взятые – наверняка прекрасно изолировала звуки, а гигантская кофемашина нагревалась так, что каждый эспрессо готовился с таким свистом, как будто «порш» разгоняется с нуля до сотни. Может быть, да даже точно, я слышал песню не группы Partytime. Я не мог объяснить себе, почему мысленно называю это песней, если «Из праха» – это не песня, а повествовательный прием, часть рассказа, вымышленное произведение, у которого нет ни мелодии, ни текста, его никто не писал и не слышал, у него нет ни физических, ни цифровых копий.
И все же я тихонько напевал себе припев. Подошел к стойке и, находясь на грани нервного срыва, попросил человека за ней, которого, как мне показалось по его татуировкам, следовало бы называть бариста, включить предыдущую песню. Бариста посмотрел на меня как на идиота; я не стал его за это упрекать: обслуживающий персонал в Пеште реагирует на все именно с таким выражением лица.
Он ответил, что не может включить предыдущую песню, собственно потому, что это интернет-радио, и оно играет само по себе. Если бы от него что-то зависело, сказал он, то в таких местах ставили бы только кассеты. В другой раз я бы отшутился, но сейчас мне правда не хватало аналоговых технологий, чтобы доказать, что песни «Из праха» не существует.
Я спросил у бариста, помнит ли он, что играло до этого, но он покачал головой. Он выходил покурить, вместе с Валерией.
Ах да, точно.
Я вернулся к Валерии, которая сидела в телефоне, и сказал ей, что готов заплатить двести евро за перевод или по крайней мере за тезисное сравнение венгерской и ратунской версий. Лицо Валерии залилось краской, я подумал, от гнева, но оказалось, от радости. Двести евро были для нее большими деньгами, а я даже немного обрадовался, что избавлюсь от грязных купюр. Я подумал, что зуб тоже отдам ей, но испугался, что Валерия неправильно меня поймет.
Мы договорились, что она начнет работу как можно скорее, чтобы я быстрее с ней расплатился. Я вручил ей свой авторский экземпляр и двадцать тысяч форинтов, а затем пошел домой, мне хотелось чего-нибудь написать. Недавно я закончил роман, но терпеть не мог эту рукопись, как будто она была виновата в том, что я плохо пишу, поэтому сейчас решил взяться за рассказ. Мне хотелось попасть в сегмент художественной литературы, так как этот рынок крупнее, а читатели более толковые, но я понятия не имел, с чего начать. Я мог бы написать что-нибудь о разнице поколений: никакого действия, в каждой главе только чуткое созерцание явлений вокруг. Или я мог бы пойти на зверя покрупнее – остросоциальную литературу. Допустим, написать от лица бездомного цыгана историю о том, как паршиво жить на улице, но написать это выдуманным мной, ломаным, слегка расистским языком с долей безнадеги и пренебрежения. Он должен говорить так, как, по мнению жителей Пешта, разговаривают бездомные цыгане. А в конце нужно какое-нибудь примитивное, детское явление Иисуса или умершего родственника, вот и все, готово, элита Буды может смело покупать и проживать все эти страдания. Проблема заключалась в том, что без помощи критиков любой нормальный читатель меня раскусит, и книга отправится прямиком в «Книжный двор»[4 - Магазин дешевых книг в Будапеште.], где будет валяться на полке «все по 300». А с какой стати критикам мне помогать?
Скорее всего, или даже наверняка это был признак безумия, я вбил в поисковик слова «Partytime», «Из праха» и «слова песни», на что мне вышли страницы, где можно нелегально скачать музыку, южноамериканские сайты знакомств и порносайты.
Я немного успокоился, пока не добрался до третьей страницы поиска. Там была ссылка на венгерский маркетплейс Ватера, от которой у меня мурашки по коже побежали. Когда я нажал на нее, Гугл Хром перенаправил меня на неактивную ссылку, где можно было бы предложить свою цену, а когда я вернулся на страницу поиска, ссылка исчезла. Но клянусь, я видел, что кто-то продавал товар именно с таким названием: «ЭКСКЛЮЗИВ!!! PARTYTIME „ИЗ ПРАХА“ ВИНИЛ, 12, МАКСИ, ПРОМО (СТОРОНА А: РАДИОВЕРСИЯ/СТОРОНА Б: МИКС ОТ DJ ШУСИНСКИЙ)».
Я знаю, что объявление называлось именно так, потому что именно так я написал в рассказе. В основе истории лежала история о человеке, который недавно начал коллекционировать виниловые пластинки, нашел это объявление на маркетплейсе Ватера и, хотя песня ему неизвестна, он предлагает свою цену за пластинку, потому что его интересуют такие редкие макси-синглы. Он начинает искать песню в сети и попадает на крупный форум, где обсуждают песню «Из праха», ее историю и влияние. Постепенно рассказчик теряется в лабиринте противоречивой информации, натыкаясь на все новые и новые форумы, где песня обсуждается все глубже и глубже.
Выясняется, что женщина, исполнявшая эту песню, исчезла с поп-сцены. У нее больше не выходило альбомов, она нигде не гастролировала, не участвовала в кулинарных шоу, и, по мнению некоторых, исчезла не только как исполнитель, но и как человек. Конечно, оставалась возможность, что она вышла замуж и сменила фамилию. Некоторые утверждали, что она уехала в Германию или Швейцарию и стала петь в барах или работать проституткой. Некоторые клялись, что видели ее среди бездомных в начале двухтысячных. Однако на самых глубоких, самых оккультных форумах большинство комментаторов сошлись во мнении, что она действительно стала мертвой певицей. Умершие время от времени вселялись в нее и выражали с помощью нее, точнее с помощью ее голосовых связок свои посмертные эмоции. На интернет-форумах разгорелись споры о том, можно ли считать это карьерой или это скорее тяжелая ноша. Платят ли ей за то, что мертвые время от времени вселяются в нее и поют, и за то, что она начинает петь голосами мертвых, независимо от того, слышат ее или нет? В последнем случае почти наверняка она оказалась бы на улице или в каком-нибудь учреждении, потому что у нее бы диагностировали шизофреническое расстройство личности.
Суть рассказа заключалась в полной потере уверенности: рассказчик сам уже не знает, чему верить, а чему нет. Однако он настолько увлечен этой темой, что ставит все свои деньги на покупку 12-дюймового макси-сингла в надежде, что это поможет ему разгадать тайну. Но, конечно, вместе с винилом в его жизни появился целый ряд проблем.
Я снова вбил в строку поиска пластинку, но на этот раз Гугл ничего не выдал. Я долистал до восьмой страницы, и с каждым щелчком мое сердце колотилось все сильнее. Потом мне стало скучно, я закрыл все программы, включил телевизор и принялся смотреть вокальное шоу талантов. Но вскоре телевизор я тоже выключил, потому что боялся, как бы никто из участников случайно не исполнил песню «Из праха». И тогда как раз написала Валерия, теперь уже в соцсетях. Она сообщила, что приступила к работе, и, судя по первым предложениям текста, речь идет о человеке, который пытается украсть цветы и расплачивается за это собственными цветами. По крайней мере, Валерия так это поняла, но возможно, речь идет не о цветах, а о зубах; она сказала, что обязательно это проверит.
Цветы или зубы – это не имеет никакого значения; если речь не пойдет о певице, покойниках и виниле, мне конец. Конечно, об этом никто, кроме меня, не узнает, но мне достаточно того, что это знаю я. У меня закончились силы. Все это казалось таким бесполезным. Улегшись в постель, я продолжил искать в телефоне ратунский язык или их племена, но ничего не нашел.
Пока я копался в интернете, мне написал Йожи Томашич. Спросил, как у меня дела, он как будто знал, что плохо, и, конечно, ему что-то было нужно. Не хочу ли я написать рассказ для будущего сборника о Лавкрафте и государственном социализме? Согласно концепции, которую он возбужденно объяснял, сборник будет содержать рассказы, действие которых разворачивается во времена до смены режима,[5 - Переход от однопартийного режима к многопартийному в Венгрии в 1989 году.] конечно, в стиле космического хоррора Лавкрафта. Проспект Андраши, 60[6 - Адрес Музея террора в Будапеште.] и Старцы! Чистка чердака[7 - Изъятие урожая у крестьян в период Ракоши.] и Шуб-Ниггурат! Ракоши – слуга Ктулху! Что-то такое.
Я притворился, что мне интересно, параллельно попытался найти способ слиться, хотя какая-то часть меня уже придумала подходящую идею, и в глубине души я знал, что буду писать об украденном черепе Яноша Кадара[8 - Генеральный секретарь Венгерской социалистической рабочей партии, премьер-министр Венгерской народной республики.].
Как выглядит забастовка писателей? Они продолжают писать, но не просят за это денег. Мне было одиноко, поэтому я долго разговаривал с Йожи, который был невероятно горд тем, что весной появился выпуск «Ужасный Балатон» (Крем от загара и Шоггот! Разбавленное пиво и Ньярлатотеп! Жуткие многоножки в рыбных лавках!). Тут я сказал ему, что нашел нечто такое, что понравилось бы самому Лавкрафту. Племя в Европе, о котором едва ли кто-то слышал. Йожи это заинтересовало, он сообщил, что является участником тайных, закрытых групп, которые изучают именно такие темы, причем очень глубоко. Именно так он и написал.
Очень глубоко.
У меня не было другого выхода; я дал неуверенное обещание на участие в сборнике про космический государственный социализм в обмен на то, что Йожи поищет язык или племя ратунов в самых глубинах групп в соцсетях.
Это было большой ошибкой. Самой большой из моих многочисленных ошибок, потому что я любил Йожи, он никогда никому ничего плохого не сделал. Поэтому то, что с ним произошло, было особенно ужасно.
И снова я боялся заснуть; наверное, надо было выпить чего-нибудь крепкого, тогда бы точно ничего не снилось. Так я и уснул, раздумывая об этом.
Мне, кстати, нечасто снятся глупости. Есть такие люди, которые доходят до уровня патологической лжи, пока описывают свои нереалистично связные, полные драмы сны. Они мне до смерти надоели. Мне кажется, мои сны ничем не отличаются от снов других. Это череда путаных образов, от которых после пробуждения ничего не остается, только ощущения или смутные фрагменты воспоминаний. Однако в те дни мои сны стали похожи на сны выдумщиков, к которым я, повторюсь, относился критически. Так что теперь и к собственным снам пришлось отнестись со снисходительной критикой – но что делать, если мне действительно такое снилось?
Во сне я стоял голый на опушке леса. Кажется, я был немного толще, чем на самом деле, а может, худее – во сне это всегда трудно понять. По стандартной логике сновидений я знал, что меня окружают люди, но я их не видел. Время от времени слышал их голоса вокруг себя, они имитировали пение птиц, а я никак не мог понять, слышу ли птиц или все же людей. Является ли вообще человек человеком, если он невидим? В своем сне я не задавался этим вопросом, потому что один из невидимок, говоривших на птичьем языке, взял меня за руку и подвел к стволу дерева, у подножия которого росли маленькие красные цветочки, и, следуя какой-то логике сновидения, я заключил, что эти цветы выросли из посеянных здесь зубов. Интересно, что сказал бы по этому поводу «Сонник» Дюлы Круди[9 - Известный венгерский писатель XX века.]?
В следующее мгновение я оказался у входа в пещеру. Птичьи голоса зазывали внутрь, в темноту. Мелкие камни врезались в ступни, пока я все глубже и глубже погружался в темноту, и вот, наконец, достиг самого глубокого места пещеры.
В общем, все эти подробности ни к чему: в глубине пещеры зияла огромная впадина; пожалуй, если быть не столь строгим, можно назвать ее ямой. Во сне эта могила или яма была до краев заполнена зубами. Я посмотрел вниз и увидел, что в мои ступни вонзались не мелкие камни, а зубы, которые были разбросаны по тропинке, как лепестки цветов, по которым невесту ведут к алтарю. Сколько зубов, сотни тысяч, миллионы – неужели они никому не нужны? Сколько ртов оставили здесь свои зубы и сколько им лет?
Кто знает, насколько глубока эта яма?
Потолок пещеры был залит неоном, по стенам струился холодный свет. Посреди моря зубов – как будто эти миллионы создавали довольно прочный фундамент – стоял патологоанатомический стол. На нем лежала обнаженная женщина.
Тут мне уже захотелось проснуться, сбежать в мир бодрствования, но люди с птичьими голосами не отпускали меня. Женщина на патологоанатомическом столе медленно повернула голову в мою сторону, и я понял, что нахожусь в клипе «Из праха», в третьем припеве, и это тело принадлежало не певице, а мертвой девушке, о которой там поется, о девушке, которая была убита своим парнем, и эту трагедию превратили в поп-песню. Как только я увидел лицо женщины, то пожалел, что написал этот рассказ. Женщина разевала рот в такт припева, хотя музыки слышно не было, и сама она ничего не произносила, только выбитые зубы выпадали из ее изуродованного рта, потому что, естественно, чтобы избежать сходства с песней «Пускай идет дождь», выдуманное для рассказа «Из праха» убийство было совершено не ножом.
А молотком.
Я проснулся от собственного крика. В темной комнате еще слышал птичьи голоса людей, которые, имитируя щебетание птиц, звали меня обратно в сон. Я включил свет, почувствовав, что в комнате не один. Моя подушка пропиталась по?том, и у меня не было ни малейшего желания ложиться обратно во влажную постель. Я чувствовал, что больше никогда не смогу заснуть, тогда наконец и решил прекратить поиски перевода. Кого волнует, что написано в тексте? Мой он или нет – уже без разницы. Я даже не против, если никто не узнает о том, что у меня появилась публикация на иностранном языке, лишь бы больше не видеть этот сон. Пока я сидел на краю кровати, пытаясь успокоиться, мой страх перерос в гнев, и даже ненависть. Я ненавидел Евросоюз за то, что он пытается сохранить такие дерьмовые языки, я ненавидел это племя, которое не может мирно вымереть, не нарушив мой так-то прекрасный цикл сна. Я ненавидел свое произведение, потому что, в конечном счете, череда неправдоподобных противоречий превращалась в сон наяву.
Я пошел на кухню сварить кофе. У меня дрожали руки, потому что после пробуждения сон не рассеялся, как это обычно бывает с моими снами. Мысленным взором я ясно видел это лицо, вернее, то, что от него осталось. Все еще чувствовал зубы под ногами, а в ушах звучал птичий щебет. Я сел у окна и принялся ждать восхода солнца, потому что днем все гораздо безопаснее; днем тебя не преследует фикция.
Утром я собирался заняться своими делами, но, выйдя на улицу, понял, что забыл, зачем шел. Я остановился, мое сознание было совершенно пустым, я помнил только детали сна. Достал телефон и написал Валерии, что, пожалуй, она может спокойно забыть про перевод. Я решил прекратить поиски и не хочу знать больше никаких подробностей. Деньги я ей заплачу, и она может оставить себе авторский экземпляр сборника, просто забудем об этом. Она не видела моего сообщения, но свою позицию я изложил четко, я больше не хотел заниматься этим вопросом.
Потом написал Ботонд: у Академии писателей-фантастов появился первый клиент. Даже в тексте сообщения читалась горечь, потому что клиент хотел исключительно ко мне. Он хотел записаться на частный курс и уже перевел Академии аванс в размере ста тысяч форинтов. Итак, как член и основоположник Академии писателей-фантастов я обязан выполнить свой долг (Ботонд так точно и написал, что это мой долг) и на следующий день провести первый урок для девушки по имени Ванда, которая, судя по ее резюме, подключится к Зум-конференции из городка Кишкунхалаш, чтобы со временем, обучившись ремеслу, стать писательницей-фантастом во всех смыслах этого слова.
Я принял к сведению сообщение Ботонда, но ожидаемой радости оно не принесло. Зато подтвердило, что все мои прошлые тревоги были напрасными; несмотря на то, что моя иностранная публикация нигде не продвигалась, я был важным человеком; по сути даже незаменимым в жизни только начавшей свое становление Академии.
И все же…
Около полудня мне позвонили с будапештского номера. Терпеть не могу звонки с неизвестных номеров, но всегда беру. Иначе потом только больше нервничаешь, беспокоясь о том, кто звонил. На другом конце провода раздался осуждающий голос: зачем я это сделал?
Я не знал, в чем дело, но заранее смирился с тем, что совершил ошибку. Только тогда я узнал его: глубокий, хриплый тембр доктора Андраша Войт-Келемена. Послышался щелчок зажигалки, и я представил, как догорает сигарета «Мальборо». Тут мне стало понятно, зачем он звонит. Очевидно, Валерия попалась за переводом, и это больно ударило по кошельку доктора Андраша Войт-Келемена, ведь работу взяли по заниженной ставке. Несмотря на ночной кошмар, я почувствовал, что моя самооценка выросла, так как бизнес есть бизнес, и любая работа стоит столько, сколько готов за нее взять исполнитель. Уже в начале разговора я решил не поддаваться на уловки доцента, которыми он будет пытаться вызвать чувство вины, только потому, что у него полдюжины дипломов, докторская степень, он говорит на куче вымерших языков и воспитывает многие и многие поколения студентов. С чего это он лучше и важнее меня?
Конечно, я был прав. Валерия попалась; доцент точно знал, что она переводит мой текст, точнее перевод моего текста. Доктор Войт-Келемен дал понять, что прямо сейчас держит в руках записи Валерии. Он с одобрением отметил, что по сути они были довольно точны, несмотря на то, что вместо слова «зуб» Валерия постоянно использует слово «цветок». Хотя она еще не дошла до конца рассказа, доктор Андраш Войт-Келемен заверил меня, что Валерия более или менее ясно объяснила мне суть текста. Я подозревал, что сейчас наступит та часть разговора, когда мне придется предлагать свою цену, чтобы узнать, о чем говорится дальше в переводе, который, как я полагаю, доцент у Валерии конфисковал.
В разговоре повисла долгая пауза. Мне даже пришлось проверить экран телефона, убедиться, что связь не прервалась. Если бы я прислушался, то смог бы услышать, как доцент глубоко затягивается.
Наконец, академик спросил о том, знаю ли я, почему он запросил так много денег за обратный перевод? Я подозревал, что это не потому, что его телу были чужды материальные блага, но предпочел этого не говорить. Я ответил, что нет, не знаю, почему он запросил полтора миллиона форинтов за страницу.
Потому что это не язык, сказал он. Это орган чувств. Рука, которая в темноте ищет другую руку, и, начав читать и интерпретировать этот язык, ты позволяешь ему утянуть тебя за собой, изменить тебя.
Ты позволяешь им увидеть себя, они же при этом остаются невидимыми.
Кто они? – спросил я, но доктор Андраш Войт-Келемен не ответил, вместо этого в разговоре повисла очередная пауза. Я почитал историю, сказал он, наконец. Перевод Валерии. Ужасно, сказал он. Кошмар, добавил он. У меня внутри все съеживается, полная жуть.
Здесь я заволновался, потому что, в конце концов, эта история вышла под моим именем. Если мне удастся сделать обратный перевод на венгерский, я смогу опубликовать ее на венгерском языке под своим именем, и тогда два текста наконец-то станут одинаковыми, и мне больше не о чем будет беспокоиться, мир будет восстановлен, и так из меня выйдет писатель еще лучше, еще успешнее, в некотором смысле еще фантастичнее.
Что значит «яма с зубами»? – спросил я, наконец, смирившись с тем, что это не моя история, ни названием, ни содержанием. Доктор Андраш Войт-Келемен то ли закашлялся, то ли засмеялся, трудно было понять. Это значит, сказал он, что кто-то ворует, и за это его постигает суровое наказание. Самое суровое из всех, которые в племени ратунов могут быть назначены преступнику.
Какое? – спросил я. Какое наказание самое суровое? На это доцент снова закашлялся или засмеялся и сказал, что вообще-то он по другому поводу звонит. Ему, собственно, не следовало звонить, но он подумал, что лучше уж мне знать, иначе я буду просто зря ждать.
Доктор Андраш Войт-Келемен сообщил, что сегодня утром Валерия Хеди была найдена мертвой в своей квартире. Рано утром ее соседка вернулась с вечеринки и обнаружила тело на полу печально известной полуподвальной студии. Предположительно, причиной смерти стало отравление угарным газом. Полиция выясняет, произошло это по вине арендодателя, или неисправность клапана на бойлере в ванной можно считать несчастным случаем.
Я стоял на улице и чувствовал, как шок парализовал мои ноги. Бедная девушка. Почему-то мне вспомнилась «Победа» с красным ремешком, которая была у нее на запястье в тот день в кафе. Я представил, как часы продолжают идти, хотя их владелец уже мертв, и от этих мыслей мое сердце до краев наполнилось горечью.
Но я звоню не поэтому, добавил доцент. Валерия умерла, это трагично, сказал он. Такие несчастные случаи происходят часто, особенно в некачественных съемных квартирах. В этом деле не было бы ничего особенного, продолжил он, если бы ни один момент, который полиция никак не может объяснить, даже несмотря на то, что они установили отсутствие состава преступления.
Что это? – спросил я, но мой голос был тихим, хриплым. Умирающим.
Дело в том, сказал доктор Андраш Войт-Клемент, что у Валерии во рту не осталось ни одного зуба. В квартире зубов тоже не нашли, поэтому полиция и позвонила доценту, чтобы спросить, пользовалась ли Валерия зубными протезами. Однако до вчерашнего дня по моим данным и данным доцента, зубы у Валерии были свои.
Вам нужно знать еще одну вещь, сказал доцент. Это последнее, что вы от меня услышите, потому что потом я покидаю Пешт, и мы больше никогда не встретимся.
Я ничего не сказал, и он продолжил.
Племени ратунов, сказал он, неизвестно понятие вымысла. Все, что они записывают, происходило с ними на самом деле. Вот почему абсурдно было думать, что ваша история будет переведена. Они не переводили ее, потому что истолковали ее как реальность. Перевод в их понимании – это обмен. Они дали вам реальную историю в обмен на то, что вы дали им. Поэтому я собираюсь сжечь перевод Валерии, так как «яма с зубами» – это не вымысел, а задокументированный факт.
На этих словах доцент повесил трубку.
В интернете появилась информация о трагедии; желтая пресса публиковала ее на первой полосе, менее желтая отправила в категорию новостей.
Имя Валерии нигде указано не было. Я открыл мессенджер. Мое сообщение с просьбой забыть про перевод по-прежнему было не прочитано.
Я разрыдался прямо на улице у всех на виду.
Следующие несколько часов прошли как в тумане. В конце концов, я добрался до дома, где меня встретило напоминание Ботонда, чтобы я не забыл об ученице, которая подключится к Зум-конференции в десять утра. Мне хотелось отменить встречу, но сил на это не осталось. Было проще ее провести, чем объяснять, почему я не хочу этого делать. К концу дня я убедил себя, что не имею никакого отношения к смерти Валерии, поскольку подобные трагедии происходят довольно часто, особенно в съемных квартирах, находящихся в плохом состоянии. Зубы я никак не мог объяснить, но если бы очень сильно захотел, наверное, смог бы. Например, существуют такие заболевания десен, от которых человек еще в детском возрасте теряет все зубы.
Я вошел в спальню и, как только увидел кровать, которую с утра так и не застелил, понял, что не усну. Мне не хотелось снова проснуться в холодном поту от еще одного подобного сна. Одеяло лежало так, как будто под ним кто-то был. Я вышел из комнаты и аккуратно прикрыл за собой дверь. Сел перед телевизором в гостиной и принялся смотреть в экран; посмотрел весь выпуск новостей по каналу RTL, затем передачу, где показывают дома знаменитостей, обращая особое внимание на туалеты, затем две серии одной мыльной оперы, которую всегда показывают в это время, и, наконец, на экране появился Дэвид Аттенборо, готовый хоть в столетнем возрасте рассказывать о природе. Он стоял в лесу и своим характерным голосом рассказывал о скандинавском дятле. Знаем ли мы, например, что скандинавский дятел может откладывать до ста яиц в год? К сожалению, из-за чрезмерной охоты этот вид находится на грани исчезновения. В первую очередь на них охотится местное племя, но не ради мяса, а потому, что они представляют собой языковую конкуренцию, потому что, хотите верьте, хотите нет, но язык этого племени один в один, как песня скандинавского дятла. Прислушайтесь, сказал Аттенборо, стоя в лесу. Издалека донесся птичий свист.
Все же птица это или человек? Человек или птица? – спросил Аттенборо, и я в ужасе проснулся перед телевизором. На самом деле по телевизору шло какое-то музыкально-танцевальное шоу, где мужчины переодевались женщинами, а женщины – мужчинами, судя по всему, это были звезды.
Я проснулся, но птичий свист не умолкал. Я выключил звук телевизора, но все равно слышал его. Как будто по комнате кружили птицы. Пролетев пару кругов, они затихли; либо на самом деле я ничего не слышал, это были просто остатки сна.
Тогда я увидел, что мне пришло полдюжины сообщений от Йожи Томашича. Я проспал все, поэтому теперь пассивно наблюдал за тем, как разворачивались события получасовой давности.
Его первый вопрос был такой: «Ты же не принял от них зубы?»
Очень хороший вопрос. Если мне в почтовый ящик подкинули зуб, а я не выбросил его в мусорное ведро, считается ли, что я его принял? Даже если я не просил ни у кого зуба и не давал ничего взамен?
При этом я почувствовал, что, вероятнее всего, считается, что я его принял. Ведь зуб в спичечном коробке все еще лежал в ящике стола.
«Слушай, я не знаю, как ты в это ввязался, но о ратунах никто не смеет писать. Я все же скачал браузер TOR и пошел искать в даркнете».
Йожи просто ангел.
«Там есть несколько очень закрытых комнат, в которых говорят о ратунах, особенно те, кто женился на членах племени, а затем сбежал».
Обнадеживает.
«Большинство, правда, больше не пишут, потому что они пропали (или умерли). LOL: D».
Уже не так сильно.
«Так что информации почти нет. Кажется, они живут на севере, но где именно, неясно. Возможно, это кочевой народ, а может и нет. Долгое время их считали родственниками саамов, но саамам это не понравилось, потому что они враждуют с ратунами. Боятся их».
Я вполне мог понять чувства саамов.
«Мне удалось узнать только то, что у них очень странный язык. Вот поэтому-то саамы их и боятся, они думают, что ратунский язык создает мир вокруг. Поэтому у ратунов нет литературы или театра. Они боятся, что то, что они исполнят, воплотится в жизнь. Понимаешь?»
Я слишком хорошо все понимал.
«Есть еще одна странность: они собирают зубы. Если ратун умирает, ему выбивают зубы, и все эти зубы хранятся в каком-то общем, но скрытом месте. Старейшины ратунов еще при жизни удаляют себе зубы и добавляют их в общую коллекцию, кажется, это знак уважения или что-то в этом роде. Зубы собираются всей общиной, и с помощью этих зубов заключают сделки».
Так значит, вместе с деньгами я все же получил договор.
«И это не просто сделка. То есть ты не получаешь расписки, что на что меняется, ты просто связываешь себя с этим племенем. Мне это тоже не до конца понятно, но больше похоже на что-то религиозное или спиритическое, чем на деньги. Еще поищу, что это такое».
На самом деле Йожи больше ничего не искал.
«Еще точно то, что самое большое преступление – это кража зубов. Потому что зубы считаются священными, прикинь? То есть просто так раздавать их нельзя. Племя принимает совместное решение о том, с кем можно обменяться зубами».
Я не обменивался зубами, да и не хочу их никому отдавать.
«Если кого-то поймают на краже, слушай, вот это самое классное… Тогда о нем рассказывают историю. Так-то они вообще не рассказывают историй. Выдуманные истории, по их мнению, это соприкосновение с миром мертвых, ведь только мертвые совершают поступки, которых в реальном мире не происходит. Получается, члены племени якобы наказывают похитителей зубов, сочиняя про них истории. Для ратунов это равносильно убийству, но похитители не умирают собственной смертью, а становятся героями рассказов. И для них это вечная, адская смерть. Подчеркиваю, это все не точно! Круто, да?»
Я начал задыхаться.
«Кстати, ты будешь участвовать в сборнике про государственный социализм? Альфонс и Балаж Фаркаш уже согласились!»
Я с долей интереса вспомнил про свою идею с черепом Яноша Кадара.
«Кстати, забавно, пока я искал тебе эту штуку с племенем, наш дом облепили птицы. Чирикают тут везде».
Нет! Сказал я, смотря в экран телефона, как будто это был Йожи.
«О, кажется, на кухню залетела. Пойду выгоню. Может, ты как раз уже прочитаешь все, что я написал».
Нет!
Это я уже начал печатать в чат! Не ходи на кухню! Однако мои сообщения остались непрочитанными. Я попробовал дозвониться по мессенджеру, но слышал только гудки, потом система просто сбросила звонок.
Йожи больше не вернулся из кухни.
Что я мог еще сделать? Я даже не знал его адреса. Вдруг он просто про меня забыл. Может, открыл на кухне пиво, или к нему кто-то пришел.
