– Я не “эта”! – возражаю я, но горничная, округлив глаза, кивает, что-то бормочет, а потом тащит меня в ближайшую комнату.
– Не зли Клотильду, – громким шепотом говорит она. – Не то потом житья не будет. А тебе ж и не уйти никуда, сама рада не будешь.
Меня затаскивают в ванную комнату, где уже стоит большая медная ванна с дымящейся водой. Видимо, готовили для дракона, но теперь достанется мне. Чему я, естественно, безмерно рада, сейчас бы вообще хорошо прогреться в горячей воде, чтобы соплей не заработать.
Только кто бы мне дал.
– Раздевайся быстрее, – торопит Улька, стягивая с меня промерзший камзол.
Жесткая ткань задевает метку на спине, она снова вспыхивает болью, и я невольно вскрикиваю.
– Ой, прости! – спохватывается горничная. – Забыла про метку-то… Давай аккуратненько.
Но “аккуратненько” у нее не получается. Когда я погружаюсь в горячую воду, Улька начинает энергично тереть мою кожу жесткой мочалкой, то и дело задевая воспаленную метку. Каждое прикосновение отдается острой болью, от которой на глазах выступают слезы.
– Да полегче же! – не выдерживаю я. – Дай я сама.
– Нельзя полегче. И самой не дам, – бубнит она себе под нос. – Клотильда велела хорошенько отмыть. А то как же – к самому дракону на обед идти. А потом и не только на обед. Не пойдешь же ты к нему в постель грязная!
Хочется спросить, кто сказал, что я вообще туда пойду. Но Марика знала, что должна быть рядом с драконом, и все равно согласилась: сестру любила, защитить хотела. Только вот что будет, когда мэр и остальные узнают?
После получаса экзекуции меня заворачивают в колючее полотенце и ведут в гардеробную. Там Улька долго роется в шкафах, пока не достает темно-синее платье из плотной шерсти.
– Вот, это должно тебе подойти, – говорит она, помогая мне одеться и подводя к ростовому напольному зеркалу. – Конечно, тебе бы подошло что-то более изысканное, но это самое лучшее.
Наконец я могу хотя бы рассмотреть тело, в которое я попала. Большие голубые глаза, вздернутый немного аккуратный носик, пухлые губки, сейчас раскрасневшиеся после ванны. А еще стройное, но фигуристое тело, тонкие щиколотки и запястья и роскошные светлые волосы.
Так и хочется спросить: “И это все мне?!” И что вот этому драконищу не понравилось-то?
Платье сидит неплохо, только жесткий корсет давит на метку, заставляя морщиться от боли. Но выбирать не приходится.
Когда мы спускаемся в столовую, Роувард уже там. Он сидит во главе длинного стола, задумчиво глядя в камин.
Столовая хоть и большая, но уже хорошо протопленная. Почти весь пол, застеленный паркетом, покрывает ковер сине-голубых цветов, хорошо сочетающихся с портьерами на двух достаточно узких окнах.
На столе стоят две глубокие керамические тарелки с дымящимся куриным супом, в котором плавают морковь, лук и редкие звездочки укропа. Рядом – ломти свежего ржаного хлеба на деревянной доске. Для каждого поставлено по бокалу из темного стекла и два кувшина: с красной и прозрачной жидкостями.
В центре стола одинокая свеча в медном подсвечнике и веточка можжевельника рядом с ней. Свеча – я вижу даже отсюда – нещадно коптит и слегка попахивает: наверное, потому и положили можжевельник рядом.
При моем появлении дракон едва заметно поворачивает голову.
– Садись, – коротко бросает он, указывая на стул справа от себя.
Я осторожно опускаюсь на указанное место, стараясь не прислоняться к спинке стула. Но все равно при каждом движении корсет впивается в воспаленную кожу, и я не могу сдержать болезненную гримасу.
Дракон замечает. Его взгляд становится острее, внимательнее.
– Что с тобой? – спрашивает он, когда я в очередной раз дергаюсь от прикосновения ткани к метке.
– Ничего, – пытаюсь солгать я, даже улыбаюсь.
Но, похоже, получается не очень убедительно.
– Не советую тебе лгать мне, – говорит он таким тоном, что мне даже не хочется переспрашивать, почему и что мне за это будет.
Я молчу, но, видимо, мое лицо говорит само за себя.
– Показывай, – приказывает он.
– Что?
– Расшнуруй корсет и сними платье, Марика, – командует он.
Глава 3
Причем дракон говорит это настолько властно и безапелляционно, что я даже дрожащими пальцами тянусь к шнуровке корсета, но тут же отдергиваю руки:
– Нет, – твердо говорю я, вскидывая подбородок.
Что я вообще делаю? Тоже мне придумал, “сними платье”.
– Что? – в его голосе звучит неприкрытое удивление.
– Вам так не терпится скрасить свой досуг? – фыркаю я. – Еще даже не ночь. Не буду я раздеваться перед вами.
Роувард медленно обходит стол, и я невольно напрягаюсь и вжимаюсь в спинку стула, морщась от боли в спине.
– Ты, кажется, забываешь свое положение, – холодно произносит он. – Кажется, это тебя подарили мне.
Руки дрожат, а пальцы до побеления сжимаются в кулаки. Я всей кожей чувствую, как Роувард остановился за моей спиной. Конечно, я сомневаюсь, что дракона обуяла страсть прямо здесь и сейчас, но все нутро протестует против того, чтобы подчиняться ему.
– А вы, кажется, забываете о приличиях, – произношу я, стараясь скрыть, что голос срывается. – То, что меня вам подарили, еще не значит, что…
– Последнее предупреждение, – почти рычит он. – И последний шанс сделать это самой.
– Нет, я же сказала, что не…
Договорить не успеваю, его рука молниеносно хватает меня за плечо, рывком поднимая на ноги. В следующий момент раздается треск ткани: дракон просто разрывает платье на спине.
– Эй! – возмущенно вскрикиваю я, пытаясь вырваться. – Да как вы…
– Молчать, – уже по-настоящему рычит он, и от этого рыка у меня мурашки бегут по коже.
Его пальцы касаются воспаленной метки. Аккуратно, едва-едва, но там все настолько растерто и раздражено, что я шиплю от боли, а на глазах появляются непрошенные слезы.
Марика просто до конца не понимала, на что пошла, ей не сказали ни о метке, ни о ее рабском статусе. Хотя даже если бы знала, все равно поступила бы так же. Да что там! Я бы тоже так поступила. Ради сестры.
– Кретины, – бормочет дракон. – А еще нас называют чудовищами.
– Как будто это неправда, – усмехаюсь я. – Огромные крылатые ящеры, плюющиеся огнем и портящие девушек.
Марика вдоволь наслушалась про этих существ в детстве. Там, где она росла, ими пугали. Их ненавидели. Хотели их истребить или хотя бы подчинить, чтобы они не держали в ужасе людей.
Несколько человек в черном пришли с целью найти девушку с ментальной магией, действующей на животных, чтобы подчинить дракона, который должен был приехать. Но для этого нужно было с ним прожить какое-то время… Естественно, удовлетворяя все похотливые желания монстра.
Марика знала, что такая магия у ее сестры. Они разыграли потрясающий спектакль, что даже никто не понял, что их обманули. Только уже на площади, когда ее поставили на колени перед драконом и подготовили все для метки, Марика осознала весь ужас своего будущего.
Только вот это будущее почему-то расхлебывать теперь мне. И у меня вовсе не покладистый характер скромной и терпеливой Марики.
– Ящеры? – хмыкает сзади дракон, пока я, как могу, придерживаю платье, чтобы оно окончательно не упало. – Возможно, хотя, похоже, ты драконов в глаза не видела. Но, по крайней мере, мы не ставим рабские метки на телах.
– Только на душах? – язвительно отзываюсь я. – И без клейма привыкли к повиновению? Ну извините, вам достался бракованный подарок.
– У тебя слишком острый язык.
– А у вас слишком грубые манеры для благородного дракона, если вы хотите им казаться.
Он неожиданно фыркает, и мне кажется, что это почти смешок.
– Стой смирно, – командует дракон, а рядом с моей тарелкой на стол опускается приоткрытая металлическая баночка с очень резким, совершенно незнакомым запахом.
– Или что? Порвете на мне еще что-нибудь?
– Не искушай меня, – с усмешкой произносит он, сжимает мое плечо своими шершавыми от натруженных мозолей пальцами, а потом предупреждает: – Сейчас будет больно. Если хочешь – кричи.
А потом он касается метки, и я понимаю, что “больно” – это мягко сказано. Я стискиваю зубы, как бы в протест дракону, но глаза застилает огненной пеленой, и из горла все же вырывается крик.
Прикосновение вряд ли длится долго, но мне оно кажется вечностью. Когда дракон убирает пальцы, ноги отказываются держать меня, и я наверняка оказалась бы на полу, но Роувард мягко поддерживает меня за талию.
– Я же предупреждал, – в его голосе слышится что-то, похожее на сочувствие.
Дракон? И сочувствует? Ерунда какая.
– Кажется, лекарь из вас отвратительный, – хрипло выдыхаю я.
– Целительство – не мой профиль, зато я хорош в другом. А ты слишком много болтаешь.
Боль постепенно стихает, сменяясь приятным холодком. Наконец я прихожу в себя, и Роувард отпускает меня. Я неудачно перехватываю платье, так что оно падает, на мгновение чуть обнажив грудь. Но дракон успевает это заметить.
В его глазах мелькает что-то, что быстро сменяется удивлением, а потом гневом. Он резко отходит от меня, словно я сделала что-то отвратительное, и отворачивается к окну.
– Убирайся, – бросает он. – И если в твоей голове есть хоть зачатки разума, то ты постараешься не мозолить мне глаза.
Зачатки?! Да я школу с золотой медалью закончила! Между прочим, единственная в параллели. А потом универ с красным дипломом. Это у кого еще зачатки!
– С удовольствием! – я разворачиваюсь к двери, теперь придерживая платье обеими руками. – Только знаете что? В следующий раз просто объясните по-человечески. Хотя куда уж вам, вы же дракон…
Выскакиваю за дверь, едва не налетев на Клотильду. Ее глаза расширяются при виде моего растерзанного платья.
– Что, уже? – ухмыляется она. – Не думала, что ты так быстро… освоишься.
– Да пошла ты! – огрызаюсь я, но чувствую, как краснею.
Как-то чувствовать, что о тебе думают, как о проститутке, не очень приятно.
– Улька, отведи эту в ее комнату, – распоряжается Клотя. – Да… дай ей что-то, чтоб стыд свой прикрыла. Хорошо, что хоть от драконов понести нельзя.
Снова появляется Улька, смотрит на меня взглядом, полным сочувствия, и показывает рукой в коридор за лестницей. Там, видимо, располагается какой-то пристроенный флигель. И, судя по тому, как оттуда тянет холодом по ногам, непрогретый.
– Клотильда сказала, что дракон распорядился тебя поселить тут, – как будто извиняясь, говорит Улька. – Его величие сказал, чтобы ты не попадалась ему на глаза, а тут… вообще никто не бывает.
И я понимаю почему. Иней хорошо, если по стенам не ползет, как в негерметичной морозилке. Дубак! Значит, дракон решил вот так со мной, да? Прекрасно.
– Мы здесь не топили, но я немного дров тебе принесла, – продолжает горничная. – Пока начинай разжигать, а я схожу за платьем, ну и ниток принесу, чтобы ты потом это зашила.
Дверь за мной закрывается, а я остаюсь в этом холодильнике наедине с камином и дровами, к которым, если честно, понятия не имею, с какой стороны подойти. Горелки зажечь – одной левой, но растопить камин?
Стаскиваю с единственной узкой кровати пыльное покрывало и натягиваю его на себя. Да, оно пока холодное, но хотя бы шерстяное, значит, быстро нагреется от тепла тела, а потом и согревать будет.
Закидываю три полена, вроде как на ощупь сухие, и осматриваюсь в поисках хотя бы чего-то, что может послужить вместо бумаги для растопки. Находится пара щепок и огниво. Простейшее, со стальным кресалом, кремнем и даже трутом.
Чувствую, как руки постепенно коченеют, движения становятся скованными, но кое-как мне удается не просто высечь искру, а даже попасть ею на трут, который начинает тлеть.
Но в этот момент внезапно раздается звон стекла, треск дерева, а в комнату врывается морозный ветер и вместе с ним еще что-то крупное.
Глава 4
Нечто белое, пушистое комком влетает в окно и на поверку оказывается… совой. Белой полярной совой, которая падает на пол у моих ног и пытается подняться.
Понимаю, что все мои потуги с тем, чтобы развести огонь пошли коту под хвост, поэтому откладываю огниво и склоняюсь к птице. Она тяжело дышит, а на ее спине видна рана.
"Только этого мне не хватало!" – думаю я, но при этом уже тянусь к сове.
У нее, похоже, нет даже сил, чтобы опасаться меня, потому что когда я касаюсь ее, она только вымученно прикрывает глаза и, кажется, смиряется со своей судьбой. Прям как Марика.
– Что ж, мы с тобой, видимо, похожи, – говорю я ей, аккуратно, кончиками пальцев поглаживая мягкие перышки на затылке. – Только давай все же вместе поборемся?
– Я принесла платье и… – Улька замирает на пороге. – Тебе стало жарко?
Она смотрит на распахнутое окно, вздрагивая от потока холодного воздуха, и только потом замечает сову. На ее лице удивление сменяется ужасом.
