– Я, пожалуй, минералочки, – сказал Федор, опускаясь на стул так, чтобы лишний раз не колебать мозг в голове.
Пожав плечами, Татьяна достала из холодильника бутылку боржоми и со стуком поставила перед ним.
– Стаканчик.
Появился и стаканчик.
Открывашку она подать забыла, и Федор снял крышечку с помощью обручального кольца. Несколько минут он наблюдал, как вода пузырится в стакане, слушал легкий шелест выходящего газа, а потом залпом выпил.
Жена положила себе овсянки.
– Ты надеялся, что я стану вырывать у тебя рюмку, как эти курицы? Кричать на всю деревню: «Федя, хватит! Федя, не пей!»
– Ну что ты…
– Это у них считается чуть ли не правилом хорошего тона, а между тем невыносимая пошлость.
Федор кивнул, отчего в голове слегка загудело.
– Ты же понимаешь, что с этими людьми иначе никак.
Жена напрягла губы и выпрямилась, как делала всегда, когда была им недовольна.
Ну и ладно, главное, что он, хоть и выпил довольно много, помнит все события вчерашнего вечера и может поклясться, что нигде не опростоволосился. Надо думать, проверку выдержал.
Федор не особо увлекался алкоголем и не пил, когда можно было этого не делать, но на таких встречах отказываться от рюмки равно политическому самоубийству. Не пьешь – стало быть, либо больной, либо стукач и нормальным людям от тебя лучше держаться подальше.
Нельзя не пить, но не уметь пить еще хуже. Потеряешь контроль над собой, свалишься в свинский образ – все, до свидания. Такого система тоже не прощает.
В молодости Федор не понимал, почему для определения деловых качеств и надежности человека обязательно надо его напоить, но с годами стал замечать, что действительно есть связь. Чем ничтожнее человек, тем быстрее он теряет над собой контроль, спирт будто стирает его лицо, нарисованное плохими красками на деревянной болванке, сильный же человек даже в тяжелом опьянении умеет держать себя в руках.
Он и сам нет-нет да и напаивал сотрудников, которых хотел двигать на повышение, и если они в пьяном виде теряли человеческое достоинство, то проверку не проходили.
С другой стороны, умение пить без сопутствующих качеств тоже ни к чему не пришьешь…
– Надеюсь, я держался в рамках, – сказал Федор, наливая себе еще минералки и раздумывая насчет сардельки.
– Да, дорогой, ты вел себя вполне прилично.
– А ты, как всегда, выше всяких похвал.
– Знал бы ты, чего мне это стоило. Эти боевые подруги… – Татьяна презрительно вздернула носик, – похоже, единственным критерием, которым руководствуются товарищи в выборе спутниц жизни, является отсутствие у избранниц интеллекта.
Федор ухмыльнулся.
– Особенно эта Ксения Васильевна! Царица, тоже мне еще… Из грязи в князи. Весь вечер пришлось слушать про Авдеева и его жену, сам понимаешь, какое это удовольствие.
История была громкая. Проректор педагогического института вдруг решил, что ему все можно, развелся и почти тотчас женился на своей аспирантке, и господь немедленно благословил их союз здоровеньким ребенком. Пока Авдеев наслаждался новым счастьем, старая жена носилась по инстанциям, совалась во все двери, в которые только можно, и даже кое-куда, куда нельзя. Ошельмовала беднягу по партийной линии, по административной, а в конце концов и по уголовной, слив сотрудникам ОБХСС кое-какие грешки мужа по части поступления студентов, и сделала это так грамотно, что не отмахнешься. Федор глубоко не вникал, но по всему выходило, что ближайшие несколько лет ребенку Авдеева придется расти без отца.
– И что ж Ксения Васильевна? Осуждала его жену? – спросил он как бы невзначай.
В глубине души Федор симпатизировал любвеобильному Авдееву и мог бы спустить дело на тормозах, если бы поступила соответствующая команда.
Татьяна махнула рукой:
– Да прямо! Восхищалась! Мол, раз Авдеев изменил, значит предал, а к предателям надо быть беспощадной. Типично плебейская логика, никакого понятия о чувстве собственного достоинства!
Федор растянул губы в улыбке.
Жена поправила воротничок кружевного халатика:
– Чтобы муж не изменял, надо себя держать в форме, а не разъедаться до состояния слонихи, чтобы потом носиться по инстанциям со слоновьим же упрямством!
Федор снова улыбнулся:
– Надеюсь, ты вчера не сказала этого вслух?
Татьяна покачала головой. Она была удивительно, редкостно красивая женщина, стройная, с тонкой костью и аристократическими чертами лица. Другие женщины такое редко прощают, поэтому ей приходилось быть особенно любезной.
– Когда вы ушли париться, эти тумбы еще три часа обсуждали, как бы они своим мужьям отомстили за измену… Безумно интересный разговор!
– Любопытно было бы послушать, какие наказания ты придумала для меня.
Татьяна отмахнулась:
– А потом мыли кости тому злополучному родственнику Тумановых. Просто удивляюсь, первые леди города, а рассуждают как базарные бабы, даже хуже.
Федор все же решился и положил себе в тарелку несколько ложек томатного соуса. Глубоко вдохнув острый пряный аромат, он почувствовал, что похмельная муть отступает.
– Если ты двадцать лет не общался со своей мачехой, так будь последователен, откажись от наследства, верно?
– В принципе да…
– Но нет, как же можно пронести кусок мимо рта? – жена фыркнула и разлила кофе по чашкам. – Тумановы же у нас нищие, на помойках побираются, им эта несчастная халупа прямо жизненно необходима!
Федор глотнул кофейку и поморщился. С похмелья показалось, будто жена вместо арабики заварила содержимое пепельницы. Он достал новую бутылку минеральной воды, приложил холодный мокрый бок к виску, краем уха слушая, как другой родственник, пользовавшийся мачехиной дачей и считавший ее своей, не сдавался без боя, а теперь, когда пришлось все же оставить плацдарм, применил тактику Кутузова. Удержался, не спалил дом, но залил все то ли известкой, то ли еще какой-то дрянью. Якобы для пользы дела, от комаров, но кого он этим хотел обмануть, просто смешно. Дамы резко осуждали строптивого родственника и сочувствовали Тумановым, а жена наоборот.
– Якобы он тоже не бедный, но я тебя умоляю, Федор! Кто может потягаться в достатке с торговыми работниками?
– Это уж точно.
– Эти упыри достаточно нахапали, чтобы уступить человеку, который заботился о старушке…
– И кто знает, может быть, действительно была необходимость обработать почву.
– Вот именно. Он же интеллигентный человек и не стал бы так мстить. Эти хамы просто мерят все по себе, вот и наводят напраслину на приличных людей. А еще вечно прибедняются… Вообще страшно видеть, какое быдло у руля. Наглое быдло, животные, которым лишь бы свое схватить, а там хоть трава не расти.
– Ты говоришь, будто ты великая княгиня, а на дворе восемнадцатый год, – улыбнулся Федор.
– А ты не иронизируй. За шестьдесят пять лет все стало только хуже. Раньше их хоть на конюшне пороли да в церкви урезонивали, а теперь что? Теперь это быдло в атмосфере вседозволенности воспитывает просто каких-то чудовищ, нелюдей и упырей.
– Что да, то да.
– И сейчас не сахар, но вообще страшно подумать о том, что начнется, когда к власти придут их детки.
Федор пожал плечами. Раньше жаркие политические дискуссии вели родители жены, а теперь, значит, подошла их очередь.
– Ты все же мамина дочка, – улыбнулся он.
Жена промолчала.
За разговором похмелье прошло, появился аппетит, и Федор положил себе немного каши. Она не успела остыть, была в точности такая, как надо, и пошла хорошо. Федор обрадовался, что отпустило и можно начинать ленивое воскресенье на диване. Такие бездельные дни редко выпадали на его долю, но сегодня законный отдых после вчерашнего возлияния.
Как раз лежит еще не читанная голубая книжечка «Нового мира», вдруг там найдется что-то увлекательное?
Жена затеет пироги, как обычно по воскресеньям, а он будет валяться на диване и принюхиваться, когда разольется по дому аромат ванили и яблок. А жена тем временем сложит губы кошелечком, чтобы всем было ясно, как она старается ради бездельников и лентяев, а никто в семье ее не ценит. И диван начнет припекать бока, придется скрываться в кабинете и делать вид, что погружен в работу, хоть немного ослабить действие жениных лучей укоризны.
Ладно, не на диване, так за письменным столом посидит, главное, что целый день не шелохнется, разве что вечером выйдет с Ленкой на пробежку.
Дочь вошла в кухню, как только он о ней подумал, и жена, собиравшаяся как раз что-то сказать ему, вдруг резко отвернулась, поджав губы. В гробовой тишине Лена зажгла газ под чайником.
– Доброе утро, – сказал Федор.
– Привет, папа, – буркнула она.
Лицо Татьяны совершенно окаменело.
Что ж, ясно. Опять Ленка где-то начудила. Девка вроде бы умная и с головой, но груба, эгоистична, родителей в грош не ставит.
В кухне повисло такое густое молчание, что Федор едва не задохнулся. Умеют же женщины нагнетать обстановку! Без единого слова, легким движением руки уютное семейное утро превращается в невыносимую тоску.
Он встал.
– Спасибо, Танюша. Пойду.
– Куда?
– Служба зовет.
Она холодно кивнула.
Федор быстро оделся и вышел из дому. Вдохнув душный запах нагретого асфальта, он вдруг почувствовал себя школьником, удравшим с уроков, когда ты опьянен свободой, но где-то в дальнем уголке души начинает прорастать понимание, что в конце концов тебе обязательно попадет.
Привычно сунув руку в карман, он обнаружил, что забыл ключи от машины. Вот и хорошо, прогуляется, совершит моцион, ведь сегодня на пробежку с Ленкой лучше не выходить. Она начнет жаловаться на мать, пытаться склонить его на свою сторону, он, конечно, не будет слушать, но Татьяна все равно обвинит его в предательстве. Нет уж, он себе не враг, вмешиваться в женские дрязги.
Между пыльных домов и чахлых ленинградских деревьев Федор дошел до дежурной части. Он понимал, что для успешной карьеры нужна не только поддержка сверху, но и подпорка снизу, поэтому иногда заходил в неурочное время, спрашивал людей, как дела, не нужна ли помощь, нет ли каких идей по улучшению работы.
Под тяжелым навесом крыльца, дающим густую приятную тень, ему встретился маленький кривоногий оперативник, мечтательно затягивающийся папироской. Саня Черепанов, живой пример того, что умение пить вовсе не является залогом успешной карьеры.
– Добрый день, Саша, – сказал Федор и протянул ладонь для рукопожатия, – как вы себя чувствуете после ранения?
– Спасибо, все в порядке, Федор Константинович.
– Рад за вас. А медаль? Награда нашла своего героя?
– Так точно.
Благожелательно кивнув, Федор вошел внутрь и поздоровался с дежурным по городу по имени, и улыбнулся в ответ, когда тот расплылся в улыбке. Любит народ прокурора, считает, что он душевный мужик и люди ему небезразличны, а у него просто очень хорошая память. Иногда слишком хорошая.
?
После короткой череды солнечных жарких дней наступило хмурое ленинградское лето. Небо затянуло жемчужно-серыми тучами, такими тяжелыми, что порой они опускались до самой земли и обнимали дом пеленой тумана.
Однажды вечером тучи сгустились почти до черноты, на несколько минут все замерло, а потом разразилась такая страшная гроза, что Ирина испугалась по-настоящему, прижала к себе детей, и они молча смотрели в окно, как в небе змеятся толстые молнии, похожие на корни. Молнии будто раскалывали небо пополам, такой сильный раздавался гром сразу вслед за ними, Ирина с Егором вздрагивали и втягивали головы в плечи, зато Володя с Гортензией Андреевной сохраняли полное спокойствие.
Володя на руках у матери смеялся, а Гортензия Андреевна невозмутимо вязала носок и рассказывала Егору, как интервал между вспышкой молнии и ударом грома иллюстрирует разницу между скоростью света и скоростью звука.
Ночью гроза прошла, но до утра завывал сильный ветер, и Ирина понадеялась, что он нагонит хорошую погоду.
Она ошиблась.
Утром дождь лил стеной, с шумом падал на крышу и ручейком весело журчал в пожарную бочку на крыльце.
Лужи на дорожке кипели, а на небе не видно было даже крошечного просвета.
После завтрака Егор надел резиновые сапоги, куртку, взял черный мужской зонт Кирилла, с которым смотрелся, как мультяшный гриб-поганка, и отправился играть к своему приятелю, а Ирина, сварив обед, вдруг поняла, что ей нечем заняться. Володя сидит в манежике с игрушками, стирать большого смысла нет, потому что в такую погоду белье не высохнет, а будет только киснуть, и в саду под проливным дождем тоже не покопаешься.
Ирина вздохнула. Как досадно, выпала редкая возможность почитать, а читать нечего. Наташа ничего не смогла найти ей интересного. Гортензия Андреевна получила «Грозовой перевал» и нырнула в него с головой, еще не зная, что хеппи-эндом там даже не пахнет.
Она прошлась вдоль книжных полок. Все читано-перечитано, прямо хоть носок вяжи наперегонки с Гортензией. Ирина поднялась на второй этаж, в детскую комнату Кирилла. Там стояло два магнитофона – большой, с закругленными краями, солидный бобинный, и легкий серебристый кассетник. Ирина думать боялась, сколько он стоит, не то что спрашивать.
В коробке с записями царил творческий беспорядок. Большинство кассет были не подписаны, а остальные перепутаны, Кирилл опознавал их по каким-то одному ему известным приметам. Ну да ничего, главное, что у него вся музыка хорошая, бери да слушай любую. Вот на этой, с надорванной этикеткой, Стиви Уандер, а девяностоминутная sony заполнена песнями итальянской эстрады. Это «сладкое и бабское» Кирилл записывал специально для нее, сам он слушает более возвышенные произведения.
Хорошо бы включить, но придется идти с музыкой вниз, и Гортензия начнет возмущаться, какое это безобразие и ужас, и черт знает о чем эти люди вообще поют, во всяком случае, для малыша подобная музыка точно вредна и опасна. Разрушает детскую психику со стопроцентной гарантией.
Заведет про коров, которые под музыку Моцарта дают молоко, а от современного рока дохнут, и помидоры от него тоже не растут. Мор и голод, короче говоря.
И ничего нельзя будет ей ответить, чтобы не расписаться в своем дурном вкусе и в том, что она плохая, безответственная мать.
Лучше и не заводиться.
Она спустилась вниз и застала Гортензию Андреевну в полной экипировке. Учительница собиралась к соседям, подтягивать их туповатого внука по половине предметов школьной программы.
– Куда вы в такую погоду? – промямлила Ирина.
– Ребенок должен видеть, что для исполнения долга не существует помех, – изрекла Гортензия, с хлопком открыла свой цветастый зонт и отправилась в путь.
