Глава восьмая
В тот вечер я рано легла, всего через несколько часов после звонка. Я полулежала в подушках, потея в своей фланелевой пижаме, и смотрела на экран телефона. На фотографию руки с ладно сидящим на безымянном пальце кольцом. Оно было очень красивым, но против воли представлялось мне сделанным из веревки, арканом, способным задушить, скорее концом, нежели началом чего-то. Рука, хотя и бесспорно принадлежавшая Марни, с ее тонкими изящными пальцами и ухоженными наманикюренными ноготками, казалась чем-то чуждым, самостоятельным существом, не имеющим отношения к моей подруге.
Я проснулась резко, как от толчка, – было десять минут третьего ночи, – взмокшая от пота и дрожащая, с абсолютной уверенностью, что забыла сделать что-то ужасно важное. И тут я осознала, что Марни снова звонила мне из машины – не только в первый раз, но и во второй тоже. В трубке снова слышался дорожный шум и шуршание шин.
Я могла дать голову на отсечение, что Чарльз не стал бы – никогда в жизни – делать предложение в машине. Это было совершенно не в его стиле. Он устроил бы все иначе: цветы, и шампанское, и скрипачи, и, пожалуй, лунный свет вдобавок. Я была немного удивлена, что Марни не позвонила мне сразу.
Марни в шестнадцать лет влюбилась в парня по имени Томас. Ему было семнадцать, он был под два метра ростом и играл за сборную округа по регби. Она была без ума от его мужественного подбородка, твердого пресса, широких плеч и сильных рук. А я не могла не таращиться на его неестественно большой лоб. Но надо признать, Томас отличался исключительным обаянием, хотя кто-кто, а я не из тех, кого легко подкупить хорошими манерами, харизмой и саркастической ухмылкой.
Я не возненавидела его, хотя стоило бы. И не убила, хотя надо было.
Не надо. Не смотри на меня так.
Перестань меня осуждать и слушай дальше.
Мне нравилось, как развивались их отношения. Он надеялся благодаря своим спортивным достижениям попасть в какой-нибудь престижный университет и практически все время или тренировался, или соревновался. По сути, почти каждый вечер плюс непременный матч в выходные. Виделись они нечасто, и их роман поддерживался посредством обмена записками в школьных коридорах, километров сообщений и перемигиваний в столовой.
Настало лето с погожими утрами и длинными влажными днями. Я не придавала значения тому, что Марни по-прежнему носит толстовки, пока однажды во время обеда она рассеянно не закатала рукава и я не заметила у нее на руке повыше локтя четыре одинаковых синяка. Она перехватила мой взгляд и наплела какой-то ерунды: дескать, ударилась о спинку кровати.
Не знаю, как я могла столько времени ничего не замечать! Теперь она прятала от меня свой телефон, хотя раньше читала сообщения вслух и мы вместе сочиняли ответы. Она стала вспыльчивой и раздражительной, нервной и скрытной. Где были мои глаза?
Я поняла, что происходит. И решила положить этому конец.
Прямо под окном ее спальни на стене их дома была закреплена шпалера, увитая глицинией. Я залезла по ней в комнату. Открыла ее шкаф. Забралась туда и уселась по-турецки, удобно устроившись на куче вещей.
И стала терпеливо ждать.
Я знала, что в тот день у Томаса игра. Марни собиралась болеть за него на стадионе, и я знала, что потом они придут к ней, потому что ее родители ушли на музыкальное представление к ее брату, а в наши юные годы пустой дом был искушением слишком сильным, чтобы его игнорировать.
Щелкнул замок входной двери, и я услышала шаги в прихожей, потом в кухне пустили воду, хлопнула дверца кухонного шкафчика, звякнул стакан, выставленный на мраморную столешницу. Потом до меня донесся скрип лестничных ступеней под их ногами, прошуршала по ковролину дверь, застонали пружины кровати.
Я вытащила из кармана мобильный, включила диктофон и поднесла его к щели между дверцами, куда просачивался свет. Ту запись я до сих пор помню до последнего слова.
«Знаешь, давай лучше… – говорит она. – Давай лучше как-нибудь в другой раз».
«Ой, да брось ты», – отвечает он.
«Нет, – говорит она, – я серьезно. Давай ты просто…»
«Но ты же сама сказала, – возражает он. – Ты сказала, сегодня. А теперь что? Вот так взяла и передумала, да?»
«В следующий раз, – говорит она. – Честное слово. Просто… мои родители. Они могут вернуться в любую минуту».
«У тебя есть кто-то другой, да?» – ни с того ни с сего заявляет он.
«Нет! Честное слово, нет! – горячо возражает она. – У меня нет никого другого. Честное слово».
«Ты же знаешь, что, если бы я захотел, я бы это сделал, да? Ты ведь это знаешь, правда?»
«Пожалуйста, Том. Давай не будем…»
«Я могу сделать все, что захочу. Ты ведь это знаешь».
«Прекрати, – говорит она. – Хватит уже. Не надо мне угрожать».
«Ты считаешь, что это угроза? Это обещание».
Она начинает плакать.
«Мои родители уезжают на следующие выходные», – говорит он и поднимается (скрипят пружины матраса), открывает дверь (шорох дерева по ковролину) и уходит.
Я остановила запись, но осталась сидеть в шкафу.
Через несколько минут Марни пошла в туалет, и я вылезла из шкафа и, выбравшись из окна, спустилась по шпалере. Запись я с анонимного электронного адреса отправила тренеру сборной Томаса, и его без лишнего шума убрали из команды. Он еще некоторое время слал Марни угрожающие сообщения, но мы с ней читали их вместе, и больше она его не видела. Она предложила мне составить ей компанию на занятиях по самообороне – там преподавали смесь разных боевых искусств, – и меня очень радовала мысль, что мои действия сделали нас более сильными и стойкими, не такими уязвимыми. Приятно вспоминать до сих пор.
Должно быть, Марни догадывалась, что это я записала его угрозы и послала тот имейл. Правда, мне она никогда ничего не говорила. Но если бы она считала, что я перегнула палку, то наверняка сказала бы. И тем не менее в последующие месяцы она время от времени поворачивалась ко мне, явно собираясь о чем-то спросить, но тут же передумывала и закрывала рот.
Сейчас-то я верю и надеюсь, что она догадалась. И уже в тот момент ей стало ясно: наши корни так плотно сплетены друг с другом, толстая, заскорузлая кора в местах самых плотных сочленений так истончилась, обнажая с обеих сторон нежную сердцевину, что мы совершенно неразделимы. Меня не оставляет надежда, что Марни знала: мы обе готовы друг для друга на все – безоглядно, чего бы это ни стоило, во что бы то ни стало, на веки вечные.
Свадьба должна была состояться девять месяцев спустя после того, как Чарльз сделал предложение, в первую субботу августа. Я боялась, что их помолвка все изменит, но, к счастью, на устоявшемся порядке нашей повседневной жизни она не сказалась никак. Эти месяцы прошли как по маслу. Мы с Марни по-прежнему регулярно разговаривали друг с другом, иногда по несколько раз на неделе. Наши совместные пятничные ужины тоже никуда не делись, и, хотя застольная беседа частенько сворачивала на обсуждение приготовлений к свадьбе, откровенно говоря, я ожидала гораздо худшего. Так что, к огромному своему облегчению, я убедилась: мы по-прежнему те же, что и всегда.
В начале последнего уик-энда незамужней жизни Марни, вечером в пятницу, мы с ней сидели рядышком на полу в ее квартире и привязывали серебристые ярлычки с именами гостей к маленьким подарочным коробочкам с засахаренным миндалем. За предыдущие недели внушительный список дел, которые необходимо было закончить к свадьбе, изрядно поредел, и оставались лишь всякие мелочи, последние штрихи.
– Когда приезжает мать Чарльза? – спросила я. – Она остановится у вас?
Мне нужно было продеть тонкую серебряную нить через маленькую дырочку в бумаге, а кропотливость никогда не была моей сильной стороной.
– Эйлин? – переспросила Марни. – Ой. Я не знаю. Вряд ли. Хотя… Не знаю, где еще она может остановиться. Погоди-ка. – Она принесла из кухни ноутбук и открыла его, опустившись на диван. – Не знаю… – повторила она. – Очень надеюсь, что она будет жить в другом месте. Иначе мне придется застилать постель и все такое прочее.
– Я могу тебе помочь, – сказала я.
И мы перешли к меню, в каждом из которых следовало дыроколом пробить отверстия наверху, продеть в них ленту и завязать ее бантом.
Чарльз явился домой приблизительно через час. Было около девяти вечера. Стоило ему переступить порог, как мы немедленно поняли, что он не в духе: хлопнула входная дверь, грохнул брошенный на паркет портфель, а сам жених запыхтел, должно быть снимая пиджак и вешая его на перила лестницы.
– Схожу взгляну, как он там, – прошептала Марни.
Из коридора до меня доносился ее голос, негромкий и оживленный, мелодичный, звучавший практически как песня. И ответы Чарльза, резкие, сухие и отрывистые. И если поначалу он выплескивал на нее раздражение, накопившееся за день, то потом и ее голос изменился, в нем стали проскальзывать пронзительные нотки, и, вместо того чтобы успокоить Чарльза, она и сама начала заводиться.
– Послушай, я только что вошел в дом! – вспылил он. – И ты с порога бросаешься задавать мне какие-то вопросы про свадьбу. Я понятия не имею, Марни. Я вообще не в курсе всех этих вещей.
– Я задала тебе вопрос про твою мать, – возразила она. – Она же твоя мать, не моя.
– Ее присутствие под вопросом.
– Но она есть в плане рассадки гостей.
– Ну так зачем ты вообще ее туда внесла? – огрызнулся он.
– Затем, что она твоя мать, – не сдержалась Марни. Потом, понизив голос, уже мягче добавила: – Разве она не приедет? Мы сто лет ее не видели, и…
– Я иду в душ, – оборвал он ее и решительным шагом двинулся по лестнице на второй этаж.
Марни простонала и вышла в кухню.
До меня донесся шум бегущей воды, потом включилась конфорка, и Марни принялась говорить что-то на камеру, уже как обычно, нараспев. Я продолжала резать, продевать и завязывать ленты и складывать готовые меню в коробки.
Минут через десять Чарльз появился в гостиной, уже переодетый в джинсы, с мокрой после душа головой, и плюхнулся на диван рядом со мной. Он был такой большой, такой высокий – шесть с лишним футов роста, широкие плечи, накачанные мышцы, ради которых мужчины так убиваются в спортзале, просто потому, что хотят казаться сильными.
– Ты ее не приглашал, – произнесла я, отмеряя отрезок ленты между пальцами.
– Что? – спросил он.
– Ты врешь, – сказала я. – Ты ее не приглашал.
Не думаю, что он горел желанием признаться мне – будь у него выбор, он предпочел бы этого не делать, – но его заминка обнажила правду.
– Я не хочу, чтобы она присутствовала, ясно? – буркнул он.
– Я понимаю твое желание, – кивнула я, и это была чистая правда. – Я не стала звать своих родителей к себе на свадьбу.
– Вот именно, – заявил он.
Вероятно, он не понял меня, решил, что наши родители похожи и мы с ним думаем одинаково, в то время как это было совершенно не так.
– Потому что она больна, – продолжил он. – А я не уверен, что буду в состоянии терпеть все это в день собственной свадьбы, понимаешь? Если она там будет, это будет ее день, а не наш. Ты не представляешь себе, как люди реагируют на чужую болезнь. Стоит мне выйти с ней куда-нибудь, как все сразу же хотят поговорить про этот ее чертов парик, непрерывную тошноту и про диеты, которые излечивают рак. Это просто дурдом какой-то. Мне кажется, это ей нравится. Нравится быть в центре внимания. Думаю, оно придает ее жизни смысл. Придает смысл болезни. В общем, проще будет ее не приглашать.
– Но она же твоя мать, – сказала я.
– И что?
Он уже вытащил из кармана телефон и отвлекся на кого-то еще где-то в другом месте.
– Не можешь же ты не пригласить ее из-за того, что она больна, – проговорила я. – Она вообще в курсе того, что происходит?
– Не исключено, – отозвался он без малейшей тени смущения в голосе. – Полагаю, в какой-то момент моя сестра могла что-нибудь ляпнуть.
– И мать на тебя не обиделась?
– Понятия не имею, – пожал плечами он. – Я не интересовался. Мы с ней не особенно близки.
– Это жестоко, – сказала я.
Он положил телефон на столик и провел пальцами по влажным волосам.
– Не думаю, что ты имеешь право в чем-то меня упрекать, – заявил он, вытирая мокрую ладонь о диванную подушку. – Учитывая, что ты сама не пригласила своих родителей. И это моя свадьба, так что решать мне. А я не люблю больных людей.
– Чего ты не любишь? – спросила Марни, которая вошла в комнату со стопкой бело-голубых керамических тарелок и столовым серебром в руках и услышала лишь обрывок последней фразы.
Она поставила свою ношу на стол.
– Я не пригласил свою мать, – сказал он.
– Потому что она больна, – добавила я.
– Что? – переспросила Марни и принялась раскладывать сначала ножи, а потом вилки. – Потому что она больна? Но разве это не та причина, по которой ее нужно пригласить?
– Вот именно, – процедила я.
– Нет, – отрезал Чарльз. В его тоне не было злости, как тогда, в прихожей, но он был твердым и решительным. – Это мой выбор, – продолжил он. – А я не хочу видеть ее на своей свадьбе. Я не люблю больных людей.
– А что, если я заболею? – поинтересовалась Марни, расставляя по местам тарелки.
– Это совершенно другое дело, – сказал он.
Она посмотрела на меня и вскинула бровь, и, хотя вслух ни одна из нас не произнесла ни слова, нам обеим было совершенно ясно, что на самом деле никакой разницы нет. И тем не менее, хотя это заявление привело меня в ужас, думаю, Марни была скорее раздосадована. Теперь ей нужно было в срочном порядке менять план рассадки гостей.
– Если ты действительно так считаешь, я сделаю вид, что этого разговора никогда не было, – произнесла она невозмутимо. – Думаю, так будет лучше всего.
С этими словами она вновь скрылась в кухне, и Чарльз включил телевизор, а я вернулась к своим меню, а потом мы уселись ужинать, как будто в самом деле ничего не произошло.
Однако этот странный диалог засел у меня в голове. Поскольку для меня он стал подтверждением того, что Чарльз недостаточно хорош для Марни и что он никогда, никогда не будет и не может быть достаточно хорош. У меня был конкретный момент, к которому я могла вернуться, – момент, когда он собственноручно дал мне все основания считать, что недостоин женщины, на которой собирался жениться.
Я была крайне собой довольна.
Это плохо?
Ведь нашлось подтверждение тому, что моя ненависть к Чарльзу не была беспричинной и незаслуженной, напротив, она являлась обоснованной и справедливой. Более того, это доказывало мою невысказанную мысль: я в самом деле лучше его. Я заботилась о тех, кто во мне нуждался, – таково было мое понимание любви, долга, семьи.
Я видела, что он не был готов на все ради близких – безоглядно, чего бы это ни стоило, во что бы то ни стало.
Глава девятая
И вот этот день, первая суббота августа, наконец настал, и, вопреки неблагоприятному прогнозу, погода оказалась неожиданно теплой, а небо неожиданно ясным. Гостей было сотни, из каждого периода жизни новобрачных: из школы, университета, с работы, причем некоторые никогда раньше друг с другом не встречались – супруги дальних родственников, друзья родителей, младенцы, то вопящие, то смеющиеся без видимых причин. Гости съехались в Виндзор со всего света: сестра Чарльза с мужем только этим утром прилетели из Нью-Йорка, его тетя с дядей, прервав свой годичный отпуск, прибыли из Южной Африки, а брат Марни Эрик, оторвавшись ради свадебных торжеств от своей важной работы, – аж из Новой Зеландии.
Ты скажешь, что я кривлю душой, но я обещала тебе полную правду, и вот она: это действительно был один из лучших дней в моей жизни. Мы с Марни вместе провели утро в доме ее родителей, прямо в пижамах позавтракали тостами с джемом, потом она принимала ванну, а я сидела на кафельном полу рядом с ней, вытянув ноги, и мы говорили о том, как встретились тогда в той длинной очереди в коридоре, и о прочих вещах, которые цеплялись одна за другую и в конечном счете сложились в цепочку, что и привела к этому самому моменту.
