– Силанти! – сказал Фирамтот неожиданно твердым, молодым голосом. – Пошли туда мысленные картины. Дурные картины.
Пальцы старого вождя, словно когти, сжали локоть Карла.
– Думай о Свейне! – чуть ли не взмолился Фирамтот. – Думай, как я проникаю в его разум. Сам я не могу туда попасть. Я плохо представляю себе это место. Думай о том, где он находится. Думай, что я там.
Стоя в темноте дверного проема под давящим взглядом Фирамтота, наблюдая за тем, как ярко-красный метеор все быстрее поднимается в небо, Карл принял решение. Он старался забыть о себе и не поддаваться обаянию этой странной, красивой, но слабой и вставшей на ошибочный путь культуры, старался думать о Конфедерации и честно рассуждать о страхе Свейна, зная, что этот страх велик и искренен.
В тот же миг, когда решение было принято, он почувствовал, как могучий ветер, исходящий из глаз Фирамтота, подхватывает его, словно перышко, и несет все выше и выше.
На мгновение наступила полная темнота.
Затем, без всякого перехода, он очутился на мостике космического корабля. Справа от него, на месте пилота, сидел Рыков, впившийся глазами в трехмерную радиолокационную карту, висевшую над его коленями и похожую на открытую коробку. Позади Рыкова, в кресле астронавигатора, сидел желтолицый Такимори. А непривычно длинные руки самого Карла зависли над боевой приборной панелью, над маленькими изящными кнопками управления пушками, торпедами и выбросом радиоактивной пыли. В первую очередь пылью – именно она была главным оружием «Гримуара». Прямо перед ними троими, за невидимым куполом, по небу растекались ручейки белого огня, и он ощущал раздирающую душу тоску, неизлечимую боль за товарищей, которым суждено умереть от его руки. Но в то же время чувствовал страх и ответственность, которые были сильнее этой тоски.
– Выровняй курс, Петя, – сказал он Рыкову. – Мы должны убедиться, что сможем накрыть деревню с первого захода. Затем перейдем на широкую орбиту и закончим работу.
Рыков не повернул головы, но, даже выполнив приказ, все-таки спросил:
– Это точно необходимо?
– Точно, – ответил Карл.
Следом, со скоростью робота-стенографа, заговорил Такимори:
– А вы уверены, что Фулсом, Фридрих и остальные…
– В полной безопасности на «Кроте», – закончил Карл, прекрасно сознавая, что лжет. – После того как мы сделаем первый заход, они взлетят сами, пройдут четверть расстояния от планеты до солнца и будут дожидаться нас.
Внезапно за куполом – вероятно, в миле впереди них – появилось что-то странное: чудовище с клыкастой драконьей пастью, из которой извергалось пламя, и многочисленными щупальцами. Оно облизывало пластик купола. Карл оглянулся на Рыкова и Такимори. Оба либо слишком увлеклись изучением карты, либо просто не видели гигантского призрака. Карл решил не обращать на него внимания. Затем он слегка склонился вправо, наблюдая, как тонкая сигара «Гримуара» проносится над кристально чистой картой джунглей.
– На орбите, – пробормотал Рыков.
Пальцы Карла Фридриха потянулись к кнопке сброса пыли.
Но не смогли дотянуться до нее.
Что-то не являющееся частью его самого мешало ему.
Он словно упирался в невидимую стену.
Его пальцы остановились в дюйме от кнопки.
Он заметил, что Рыков и Такимори наблюдают за ним.
Он подумал о черных паукообразных существах на стенах каньона далекой внегалактической планеты и едва не сошел с ума от страха, который не был его собственным страхом.
Он начал задыхаться, от напряжения по лбу градом катился пот.
Но он по-прежнему не мог дотянуться до кнопки.
Он отчаянно забился, как попавший в западню зверь.
Потом внезапно затих и покосился вправо. Рыков и Такимори все еще наблюдали за ним. В глазах у них он прочел зреющую – уже созревшую – решимость.
– Проследи за ним, – услышал он шепот Такимори. – А я посажу корабль.
Рыков кивнул, вытянул руку и выключил панель управления перед Карлом. Взгляд его был холодным и подозрительным.
– Хотя, если подумать… – сказал Рыков и, вероятно, решил оставить все как есть.
И Карл сидел и думал о черных чудовищах, схвативших его запястья с расстояния в сотни парсеков, и все еще пытался найти способ высвободиться из этой хватки.
Но в этот момент с разумом Карла что-то случилось.
У него отвалилось дно.
Карл все еще сидел на мостике «Гримуара» и в то же самое время падал все глубже и глубже в бархатно-шерстяную яму, которая была черней и ужасней любого чудовища, настолько ужасной, что, когда он выхватывал из кобуры на поясе ручной бластер, это продолжалось дольше, чем крестные муки.
– Останови его! – послышался крик Такимори, длившийся даже меньше, чем молниеносное движение Рыкова в сторону Карла.
Удар выброшенным вперед локтем отшвырнул Рыкова в кресло напротив Такимори.
В это короткое мгновение ужас бархатно-черной ямы стал просто неизмеримым.
Но Карл выстрелил вовсе не в голову Рыкова. И не в голову Такимори.
Карл осознал, что стоит перед гостевой хижиной между Фирамтотом и ошеломленным «слушателем», все еще прижимая пустую руку к виску и продолжая давить указательным пальцем на несуществующий спусковой крючок.
Низко над горизонтом рывками опускался красный метеор.
И тут он вспомнил все, что почувствовал на «Гримуаре». Тело Карла ослабело. Милосердная тьма сжалилась над его рассудком и принесла успокоение, не отправляя в бессознательное состояние.
Когда она отхлынула, Тонгев проводил Карла к праздничному столу. Красного метеора на горизонте больше не было видно, хотя яркое алое зарево показывало, где поднялся в небо гриб посадочной реактивной струи. Лица дикарей за столом были спокойными и безмятежными, словно они уже не сомневались, что угроза устранена. Их уверенность передалась и людям с «Крота», хотя те все еще не избавились от шока и напряжения.
Рядом с Карлом, сохраняя достоинство, но с крайней осторожностью, шел Фирамтот.
– Твой разум отыскал его, – сказал старый вождь, – и с этого момента ты стал Свейном. Ты проложил дорогу моему разуму, и я смог найти вас обоих.
Карл облизал губы.
– Что ты сделал со Свейном? Почему он застрелился?
– Я сожалею, что сделал это, – сказал Фирамтот слабым голосом. – И сожалею, что заставил тебя это пережить. Но я не был уверен, что смогу держать его разум под контролем. Он был смелым и умным человеком, хотя и с ошибочными взглядами, но планете грозила бы большая опасность, если бы он остался в живых.
Фирамтот помолчал немного и продолжил, на удивление мягко и бесстрастно:
– Я всего лишь показал ему часть его собственного разума, о которой он ничего не знал, – то, что вы называете подсознанием, – и ужас перед ней оказался таким огромным, что Свейну оставалось лишь уничтожить ее. Если бы он смог справиться с этим, то остался бы в живых, но даже опытному в таких делах человеку трудно выдержать всю тяжесть знания о своем разуме.
Сидящие за столом оживились и перевели взгляды с Фирамтота и Карла Фридриха на нового человека, которого даже команде «Крота» было непросто узнать, поскольку взгляд его стал ясным, а лицо – чистым. На теле капитана Джеймса Фулсома не осталось ни следа былых отеков, он шагал к товарищам бодрой походкой, без всякой поддержки, хотя в его чистых глазах еще читалось удивление. Старая ведьма загадочно улыбалась, стоя возле носилок.
Старик Фирамтот посмотрел на Фулсома и сказал все тем же непривычно отстраненным и мягким голосом:
– Он тоже увидел часть своего разума, о которой давно забыл. Разрушающее красоту напряжение, что охватило весь открытый космос, оказалось слишком тяжким для него. Старый добрый ВСС-натиск начал убивать его тело. Но Селия приоткрыла его сознание, показав, что там все еще живут и надежда, и удивление, и романтика, и юношеские мечты.
Услышав удивленное восклицание, все обернулись к Гальвесу. Худое лицо корабельного врача светилось восторгом.
– В старые времена это называли чудом. Ни я, ни любой другой врач из Конфедерации не смогли бы сделать ничего подобного. – Он резко повернулся к Фирамтоту, и в голосе его неожиданно послышалась теплота. – Сэр, вы излечили нашего вождя при помощи своих великих знаний о разуме и сердце. Позвольте нам выразить свою благодарность. Мне знакома болезнь, что убивает вас, причина ее не в вашем разуме, а в напавших на вас крохотных живых существах, и я знаю, как с ними справиться.
Старик Фирамтот опустился в кресло, устало, как человек, едва стоящий на ногах, человек, совершивший последнюю прогулку в этом мире, словно кресло было его гробом. Какое-то время он смотрел на Гальвеса с мягкой улыбкой, а затем покачал головой.
– Нет, – сказал он очень тихо, но никому не пришлось напрягать слух, чтобы разобрать его ответ. – Благодарю тебя за предложение, а еще больше – за тот дух, что побудил тебя сделать его. Я знаю, что ты можешь меня вылечить, но для лечения потребуются машины и вещи, сделанные машинами, и я не могу пойти на компромисс. – Его голос сделался еще тише, а взгляд – еще отчужденнее. – Когда юноша становится мастером духа, он должен отправиться один в темноту джунглей – джунглей собственного разума – и бесстрашно продержаться там три дня. Так и я ухожу в еще более густую темноту, из которой никто не возвращается. До моего ухода осталось совсем немного, за последние несколько часов я истратил силы, которые помогли бы мне цепляться за жизнь еще не одну неделю. – Его лицо помрачнело. – Возможно, я обязан отправиться в этот путь еще и потому, что послал туда Свейна. – Фирамтот оглядел всех суровым взглядом. – Он был хорошим человеком, лучше большинства из вас и многих из нас. Возможно, мы оба были слишком сильными и уверенными в себе, и нам не позволено жить дальше. – Его губы чуть скривились. – Я бы очень хотел пожить еще. Я хотел бы увидеть результат этой встречи – можете не сомневаться, встреч будет много – и отчасти помочь вам своими советами. Я хотел бы увидеть, сможет ли механический лев лечь рядом с мистическим ягненком. Но об этом придется позаботиться другим. Я сделал свой выбор.
На ясном голубом небе едва можно было различить метеорные следы. Свежий ветер, пробравшись сквозь прозрачные кроны деревьев, гулял по расчищенному участку вокруг «Крота». Ярко светило солнце, ничуть не затуманенное пылью. На земле перед выходной площадкой стояли члены экипажа «Крота» в парадной форме, выглаженной и начищенной до последней магнитной застежки, словно перед адмиральской проверкой. Напротив них расположилась более многочисленная группа жителей деревни в церемониальной одежде: черные ткани домашнего плетения, черные шкуры, бусы и браслеты из черного дерева, головные уборы из черных перьев, раздуваемых ветром.
Старика Фирамтота среди них не было, как не было Тауно Свейна среди людей с «Крота».
Капитан Джеймс Фулсом закончил произносить официальную часть прощальной речи и, как только напряжение спало, обратился с большей непринужденностью к Силанти, который говорил теперь от имени деревни:
– Итак, мы возвращаемся домой, унося с собой весть о вашем дружелюбии, о том, что вы не представляете опасности для Конфедерации.
Силанти улыбнулся:
– Мы благодарны вам, однако у меня есть сомнения. Вы поверили нам, но увидит ли Конфедерация все это в таком же свете?
– Мы поможем им увидеть, – мрачно пообещал Фулсом.
Силанти кивнул:
– Но, как указывал Фирамтот, за спиной у Конфедерации могут стоять другие люди – хитрые и могущественные, которые будут подталкивать ее к проявлению ненависти ради своей выгоды. Не забывайте об этом.
– Можете положиться на нас, – ответил Фулсом. – Кстати, вы по-прежнему не хотите послать одного из ваших людей с нами? Понимаешь, они очень помогли бы нам убедить Конфедерацию. И мне кажется… – он перевел взгляд на Грега и Геи, увлеченно обсуждавших что-то, и Карло Бальдини, окруженного полудюжиной детей, – прости меня за эти слова, но некоторые из них были бы счастливы полететь с нами.
– Ты говоришь чистейшую правду, – согласился Силанти. – Но из этого ничего не выйдет. Мы предлагаем Конфедерации самую теплую дружбу, но наши запреты остаются с нами. Если мы встретимся с вами, если посетим вас, то сделаем это по своей воле и своим путем, а не с помощью машин.
– Что ж, раз вы нашли свой путь, пусть будет так, – сказал Фулсом.
– Я много размышлял об этом, – вмешался Карл Фридрих. – Неужели нельзя найти компромисс? Не думаю, что машины плохи сами по себе. Единственное, что плохо в машинах, – это строгая регламентация и слишком быстрый темп жизни, достигаемый с их помощью. Больше в них нет ничего плохого, если только не запутаться в паутине самообмана, заблуждений и суеверий. Неужели не найдется способа совместить лучшие качества машин с достоинствами разума?
– Может, и найдется, – хмуро сказал Силанти. – Фирамтот говорил о том, что механический лев может возлечь рядом с мистическим ягненком. Но это в будущем. Сначала мы должны лучше узнать друг друга.
Карл кивнул.
– Думаю, на том и порешим, – ответил Фулсом.
– Никогда не забывайте, что мы на вашей стороне, – продолжил Силанти. – Мы будем наблюдать за возможными врагами, от которых вас не защитят хитрые машины. Никогда не забывайте, что даже эти враги могут стать друзьями, что для духа и любви не бывает непреодолимых барьеров.
Карл вспомнил черных паукообразных монстров из ущелья в межгалактической тьме и усомнился в его правоте.
Тут все пришло в движение. Геи обвила руками шею Грега, и их губы встретились в поцелуе.
– Разве любовь не чудесна? – заметил Такимори, обращаясь к Гальвесу, и в его словах содержалась лишь десятая доля шутки.
Это было сказано шепотом, но Геи отошла на шаг от Грега, улыбнулась Такимори и спросила:
– А разве не так?
Карло Бальдини взял Мики на руки. Тот не улыбнулся, а лишь сказал:
– Когда ты вернешься, я научу тебя, как повернуть время назад, чтобы молочный коктейль снова стал мороженым, молоком и сиропом по отдельности.
Бальдини скорчил смешную рожицу:
– Не уверен, что я хотел бы это знать, Мики. Но если ты хочешь, я попробую.
Силанти улыбнулся Фулсому и Карлу Фридриху:
– Наши мысли полетят вместе с вами.
Затем жители деревни направились обратно в джунгли, а их гости поднялись на борт «Крота», выходная площадка втянулась в трюм, и за ней закрылся люк.
Корабль отплывает в полночь[14 - Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой.]
Это рассказ о прекрасной женщине.
И о чудовище.
А еще о четверке глупых, эгоистичных, вообразивших, что постигают жизнь, обитателей планеты Земля. Эс считала себя художницей. Юджин занимался изучением атомов, сражаясь при этом сам с собой, а заодно и со всем миром. Луи – философствовал, а Ларри – это я – пытался писать книги…
Мы познакомились с Эллен душным августовским днем. Я прекрасно помню, когда это все начиналось, поскольку как раз в то время привычно сонная жизнь нашего городка на Среднем Западе была растревожена целой вереницей самых разнообразных пугающих событий. Такие события часто влекут за собой появление в газетах не совсем обычных статей – или же сами возникают вследствие публикации там сообщений о всякой невероятной всячине. Подчас совсем невозможно определить, как же обстоит дело в действительности. Кто-то из прохожих видел летящие в небе диски, сопровождаемые какими-то странными звуками. На факультете геологии местного колледжа пробовали разыскать следы метеорита. А один фермер, живущий по эту сторону заброшенных угольных ям, поднял шум из-за того, что какое-то существо, «большое и бесформенное», переполошило его курятник и напугало жену. Мужчины со всей округи даже вооружились дробовиками и группами прочесали всю местность – впрочем, без какого-либо результата. Но истории о «чудовище» остались жить в их памяти. В городе тоже не были в стороне от этих событий. Там воображение питалось рассказами о «грабителе-гипнотизере», вполне, правда, добродушном парне, который ослеплял своих жертв вспышкой каких-то невероятных огней и ночью после этого напевал перед их домами песни нежных сирен. Школьницы целую неделю вопили в два раза громче после наступления темноты, мужчины храбро расправляли плечи при виде незнакомцев, а женщины, погасив свет, выглядывали на улицу сквозь крошечные щелки в занавесках.
Луи, Эс и я зашли в библиотеку колледжа за Юджином и решили, что перекусим, прежде чем пойдем по домам.
Мы обсуждали местные страсти. Тогда интерес к ним начал постепенно стихать, но в разговоре леденящие душу намеки на нечто сверхъестественное охлаждают умы даже в самый жаркий и неподходящий для серьезных размышлений месяц года. Мы ввалились в единственный в нашем городе приличный ночной ресторан (впрочем, возможно, он потому нам так нравился, что туда ходили «дикие» студенты) – и там мы обнаружили, что у Бенни появилась новая официантка.
Она была красива, даже слишком непривычно красива для Бенни. Шапка светло-золотых кудряшек, прекрасное, аристократическое сложение (по жадному взгляду Эс я понял, что она уже видит, как станет ее лепить). А еще пара самых задумчивых и мягких в мире глаз.
Она подошла к нашему столику и молча ожидала, что мы закажем. Может быть, оттого, что ее красота потрясла нас, мы очень старательно разыгрывали наш любимый спектакль: «Интеллектуалы подробно и терпеливо разъясняют свои пожелания тупоголовому пролетарию». Она выслушала, кивнула и вскоре вернулась с нашими заказами.
Луи попросил только чашку черного кофе.
