Он отступил в сторону и ушел в свой кабинет из общей залы с опущенными шторами, чтобы дать своим кредиторам возможность посовещаться наедине и принять окончательное решение. На этом совещании были его друзья, которые выступали за него. Он ждал час, два часа, почти три часа, пока они спорили. Наконец Уолтер Лейф, судья Китчен, Эйвери Стоун из «Джей Кук и К?» и еще несколько человек пришли к нему. Их выбрали для объявления вердикта.
– Сегодня больше ничего нельзя сделать, Фрэнк, – тихо сообщил Уолтер Лейф. – Большинство высказывает желание изучить твою бухгалтерскую отчетность. Есть некое опасение в связи с твоими запутанными отношениями с городским казначеем, о которых ты упоминал. Они полагают, что тебе лучше объявить о временной неплатежеспособности, а потом, возможно, тебе и помогут, если ты сможешь возобновить операции.
– Прошу прощения, джентльмены, – отозвался Каупервуд, ничуть не расстроенный этой новостью. – Лучше я разорюсь, чем объявлю себя банкротом хотя бы на час, поскольку мне известно, что это значит. Вы обнаружите, что мои активы значительно превосходят мои обязательства, если оценить акции по нормальной рыночной стоимости, но все это ни к чему, если я закроюсь. Публика не поверит мне. Я должен продолжать работу.
– Извини, старина Фрэнк, – сказал Лейф, дружески сжав его локоть. – Если бы дело касалось лично меня, ты имел бы сколько угодно времени. Но тут толпа старых идиотов, которые не хотят слышать голос разума. Они охвачены паникой. Думаю, их тоже крепко приложило, так что ты едва ли можешь винить их. С тобой все будет в порядке, хотя мне хотелось бы, чтобы ты не закрывал лавочку. Так или иначе мы ничего не можем поделать с ними. Черт побери, старик, я и правда не верю, что ты можешь обанкротиться. Через десять дней эти акции поднимутся до нормального уровня.
Судья Китчен тоже выразил соболезнования, но что толку от этого? Его принуждали к банкротству. Опытный бухгалтер должен был прийти и проверить его расчетные книги. Батлер мог распространить слухи о его связи с городским казначейством. Стинер мог подать жалобу на его последнюю сделку с сертификатами городского займа. Полдюжины друзей Каупервуда, готовых помочь ему, оставались с ним до четырех утра, и все-таки ему пришлось объявить о приостановке операций. Когда он делал это, то понимал, что потерпел тяжелый удар, если не полное поражение в своей гонке за славой и богатством.
Оставшись наконец наедине с самим собой в спальне, он посмотрел на себя в зеркало. Он подумал, что выглядит бледным и усталым, но оставался сильным и собранным. «Ха! – сказал он себе. – Я еще молод и рано или поздно выберусь из этой заварушки. Обязательно выберусь. Я найду какой-нибудь выход».
Он устало вздохнул и начал раздеваться. Он опустился на кровать и, как ни странно, учитывая неприятности, обступившие его со всех сторон, через короткое время уснул. Он мог это сделать – заснуть и мирно похрапывать, – в то время как его отец безутешно расхаживал в своей комнате. Для пожилого человека впереди был сплошной мрак и будущее выглядело безнадежным. У его сына еще оставалась надежда.
Лилиан Каупервуд ворочалась и металась в своей постели перед лицом этой новой беды. Из новостей, полученных от его отца, самого Фрэнка, Анны и свекрови, ей вдруг стало ясно, что Фрэнк близок к банкротству или уже обанкротился, – было почти невозможно сказать, что случилось. Фрэнк был слишком занят для объяснений. Кажется, все началось из-за пожара в Чикаго. Никто еще не упоминал о городском казначействе. Фрэнк попал в ловушку и боролся за жизнь.
В этот критический момент она на время забыла о письме, сообщавшем о его измене; вернее, перестала думать о нем. Она была потрясена, испугана, ошеломлена и сбита с толку. Ее маленький, благолепный, прекрасный мир слетел со своей оси. Великолепный, богато украшенный корабль их фортуны болтался по волнам без руля и ветрил. Она чувствовала, что должна оставаться в постели и постараться заснуть, но ее глаза были широко распахнуты, а мысли причиняли боль. Еще несколько часов назад Фрэнк настаивал, что ей не о чем беспокоиться и что она не должна ничего предпринимать; она ушла от него, задаваясь доселе неведомым вопросом, в чем состоит ее долг и как лучше исполнить его. Традиция подсказывала ей держаться рядом с мужем, и она решила это сделать. Так диктовали религия и общественные нравы. У них были дети, которые не должны пострадать. Фрэнка нужно вернуть, если это еще возможно. Он это переживет. Но какой тяжкий удар!
Глава 31
Известие о временном закрытии банкирского дома «Фрэнк А. Каупервуд и К?» вызвало большой переполох на фондовой бирже и во всей Филадельфии. Оно было совершенно неожиданным, а его масштаб оказался огромным. Общая задолженность составляла миллион двести пятьдесят тысяч долларов, а активы из-за существенного падения стоимости акций едва достигали семисот пятидесяти тысяч долларов. Была проведена тщательная проверка бухгалтерского баланса, прежде чем цифры были преданы огласке; когда это случилось, акции упали еще на три пункта, а в газетах на следующий день появились скандальные заголовки. Каупервуд не собирался объявлять себя полным банкротом; он хотел временно прекратить платежи, а затем, по возможности, надавить на кредиторов и возобновить операции. Но возникли две преграды: дело о пятистах тысячах долларов, взятых из городской казны под смехотворно низкий процент, ясно показывало, как на самом деле велись дела, и вопрос о чеке на шестьдесят тысяч долларов. Коммерческое чутье подсказывало ему способы ассигнования его активов в пользу наиболее крупных кредиторов, которые впоследствии будут поддерживать возобновление его деятельности; это нужно было сделать как можно скорее. Харпер Стэджер уже составил список предпочтительных кредиторов, в который включил «Джей Кук и К?», «Эдвард Кларк и К?», «Дрексель и К?» и других. Каупервуд понимал, что хотя недовольные мелкие акционеры подадут судебные иски и потребуют пересмотра преимущественных прав или банкротства, явное предпочтение наиболее влиятельных сторонников будет иметь важное значение. Им это понравится, что может оказаться полезным для него, когда все успокоится. Кроме того, многочисленные судебные иски были превосходным способом потянуть время и дождаться, пока рынок не восстановится вместе со здравым смыслом. А судиться нужно будет со многими. Даже Харпер Стэджер саркастически улыбался, когда они оценивали свои перспективы, хотя во времена финансового хаоса редко кто улыбался.
– Фрэнк, ты просто чудо, – сказал он. – Скоро здесь возникнет такая паутина исков, которую никто не сможет порвать. Все будут судиться друг с другом.
Каупервуд улыбнулся в ответ.
– Мне нужно лишь немного времени, только и всего, – сказал он. Впервые он был немного удручен; то дело, которому он посвятил годы усердного труда и умственных затрат, завершилось.
Больше всего его беспокоили не пятьсот тысяч долларов, которые он задолжал городской казне, хотя он понимал, это взбудоражит общественную и политическую жизнь города, когда новость просочится наружу; это была законная или, по крайней мере, почти законная сделка. Нет, его беспокоили сертификаты городского займа на шестьдесят тысяч долларов, которые он не смог вернуть в амортизационный фонд и теперь уже не смог бы это сделать, даже если бы деньги упали к нему с неба. Их отсутствие было самой серьезной проблемой, и он много думал о сложившейся ситуации. Он решил, что может обратиться к Молинауэру или Симпсону либо сразу к обоим – он не был знаком с ними, но после разрыва с Батлером только они могли помочь ему, – и заверить их, что сейчас он не может вернуть в казну пятьсот тысяч долларов, но если против него не будет возбуждено дело, он дает слово спустя время вернуть все до последнего доллара. Если они откажутся и ему будет предъявлено обвинение, пусть они дожидаются, пока он не «будет готов», – чего, по всей вероятности, не произойдет никогда. На самом деле было не ясно, каким образом даже они могли бы предотвратить его судебное преследование. В его бухгалтерских книгах деньги числились как долг перед казначейством, а в книгах казначейства – как ссуда на его имя. Кроме того, существовала местная общественная организация под названием Гражданская ассоциация муниципальных реформ, которая время от времени проводила расследования в связи с публичными скандалами. Его растрата, несомненно, дойдет до сведения этого уважаемого учреждения, и будет проведено открытое расследование. Отдельные люди уже знали об этом, к примеру, его кредиторы, которые сейчас изучали его балансовые отчеты.
Вопрос встречи с Молинауэром, Симпсоном или обоими так или иначе имел важное значение, но перед этом Каупервуд решил посоветоваться с Харпером Стэджером. Поэтому через несколько дней после закрытия своего банка он послал за Стэджером и все ему рассказал о последней сделке, хотя и не дал понять, что он не собирался возвращать сертификаты в амортизационный фонд до того, как поправит свои дела.
Харпер Стэджер был высоким, подтянутым и довольно элегантным мужчиной с мягким голосом и безупречными манерами, чья походка напоминала крадущегося кота, почуявшего близость собаки. Он имел худощавое удлиненное лицо того типа, который привлекает женщин. У него были голубые глаза и каштановые волосы с рыжеватым оттенком. Его ровный, пристальный взгляд иногда был устремлен на собеседника поверх худой, изящной руки, которой он задумчиво касался своего подбородка. Он был крайне жесток, но не агрессивен и равнодушен, поскольку ни во что не верил. Он не был беден и даже родился в зажиточной семье. Он обладал врожденной чуткостью и созидательным складом ума, но почти единственным стимулом к работе для него было достижение известности и богатства. Каупервуд представлял для него прекрасную возможность добиться того и другого. Кроме того, он был замечательным собеседником. Из всех своих клиентов Стэджер больше всего восхищался Каупервудом.
– Пускай они подадут иск против тебя, – сказал он после того, как его блестящий ум мгновенно оценил юридические аспекты ситуации. – Я не вижу здесь чего-то более серьезного, чем формальное обвинение. Если дело дойдет до суда – хотя не думаю, что это случится, – обвинение может быть основано на присвоении чужой собственности или растрате. В данном случае средства были переданы тебе на ответственное хранение. Единственным выходом будет клятвенное заверение, что ты получил этот чек с ведома Стинера и при его согласии. Тогда это будет выглядеть лишь как формальное обвинение в безответственности с твоей стороны, и я не верю, что любой суд может приговорить тебя с учетом свидетельств, как были выстроены ваши отношения. Тем не менее так может случиться; никогда нельзя угадать, какое решение вынесет суд присяжных. Как мне представляется, все будет зависеть от того, кому будут более склонны поверить присяжные – тебе или Стинеру, и от того, насколько городские воротилы захотят сделать Стинера козлом отпущения. Все дело в предстоящих выборах. Если бы кризис случился в любое другое время…
Каупервуд жестом прервал его речь. Он уже все знал об этом.
– Сомневаюсь, что все будет зависеть от того, какое решение примут политические круги, – сказал он. – Ситуация слишком сложная, и ее будет трудно замять. Что будет, то и будет.
Они сидели в кабинете Каупервуда на втором этаже его особняка.
– Я хочу знать, Харпер, какие юридические последствия мне грозят, если, как ты выразился, против меня выдвинут обвинение в незаконном присвоении имущества и признают виновным, – продолжал он. – Каков максимальный срок заключения в данном случае?
Стэджер немного подумал, потирая подбородок длинными пальцами.
– Давай посмотрим, – сказал он. – Это серьезный вопрос, не так ли? По закону полагается от одного до пяти лет, но в случае растраты средний срок колеблется от одного до трех лет. Разумеется, в данном случае…
– Мне все известно об этом, – раздраженно перебил Каупервуд. – Мой случай не слишком отличается от остальных, и ты это знаешь. Растрата есть растрата, если так захотят местные политиканы.
Он глубоко задумался, а Стэджер встал и стал небрежно расхаживать по комнате. Он тоже размышлял.
– И я могу отправиться в тюрьму в любое время судебного разбирательства еще до того, как будет вынесено окончательное решение в высших инстанциях? – угрюмо спросил Каупервуд через некоторое время.
– Да, во всех судебных процедурах такого рода есть одно обстоятельство, – осторожно ответил Стэджер, который теперь теребил мочку уха и старался выражаться как можно деликатнее. – Ты можешь избегать тюремного приговора на всех ранних этапах слушаний такого дела, но когда тебя признают виновным и выносят промежуточный приговор, чертовски трудно что-либо поделать. Фактически тогда ты обязан отправиться в тюрьму на пять-шесть дней, пока не будет подано ходатайство о пересмотре дела и получено свидетельство обоснованного сомнения в приговоре[30 - Примерный аналог кассационной жалобы. Тогда в США она разделялась на две процедуры: ходатайство о пересмотре дела в суде текущей или высшей инстанции и «свидетельство обоснованного сомнения» со ссылками на соответствующие статьи законодательства.]. Обычно это требует примерно столько же времени.
Молодой банкир выпрямился, глядя в окно.
– Все довольно сложно, не так ли? – заметил Стэджер.
– Да, я бы так сказал, – отозвался Фрэнк и тихо добавил: – Тюрьма! Пять дней в тюрьме!
Что ни говори, это будет жуткая оплеуха. Пять дней до подачи ходатайства и получения свидетельства, если оно вообще будет получено! Сесть за решетку? Он должен избежать этого! Его коммерческая репутация не переживет такого позора.
Глава 32
Необходимость в последнем совещании между Батлером, Молинауэром и Симпсоном стремительно нарастала, так как ситуация ухудшалась с каждым часом. Третья улица полнилась слухами о том, что, помимо невозможности возместить крупные убытки, понесенные в результате еще не улегшейся паники на фондовом рынке после пожара в Чикаго, Каупервуд и Стинер либо Стинер при соучастии Каупервуда пробили в городской казне дыру размером в пятьсот тысяч долларов. Вопрос заключался в том, как замять это дело, так как до выборов оставалось еще несколько недель. Банкиры и брокеры обменивались друг с другом странными слухами о чеке, полученном в городском казначействе без согласия Стинера уже после того, как Каупервуд осознал свое грядущее банкротство. Существовала опасность, что это дойдет до сведения очень неудобной политической организации, известной как Гражданская ассоциация муниципальных реформ, президентом которой был известный сталелитейщик и человек кристальной честности и нравственности, некий Скелтон К. Уит. Этот Уит годами следовал по пятам городской администрации, где преобладали республиканцы, тщетно пытаясь пресечь творившееся там беззаконие. Он был серьезным и суровым человеком, одним из тех лицемерных праведников, которые смотрят на жизнь через призму гражданского долга и, нечувствительные к любым плотским страстям или увлечениям, доходят до крайностей в своей поддержке десяти заповедей в том виде, как они это понимают.
Ассоциация была сформирована для борьбы со злоупотреблениями в налоговом департаменте и с тех пор перед каждыми очередными выборами старалась подтвердить свою полезность в газетных публикациях или несмелым «исправлением» какого-нибудь мелкого чиновника, которое обычно завершалось вдали от всеобщих глаз за кулисами высших политических кругов в лице Батлера, Симпсона и Молинауэра. Сейчас ей не хватало необходимого топлива и боеприпасов, но обвинение в преступной связи Каупервуда с городским казначейством, по мнению некоторых политиков и банкиров, могло снабдить ее долгожданной дубиной для праведного гнева.
Однако решающая встреча между влиятельными политическими силами произошла через пять дней после объявления о его неплатежеспособности в доме сенатора Симпсона, находившемся на Риттенхаус-сквер – центральном районе потомственных богачей Филадельфии. Симпсон, из квакерской семьи, обладал отменным художественным вкусом и огромным влиянием, которым он пользовался для построения своей политической карьеры. Он мог быть необыкновенно щедрым, если за деньги можно было получить могущественных союзников и полезных приверженцев, и раздавал должности мировых судей, председателей фондов, ревизоров, делал политические и административные назначения тем, кто преданно и беспрекословно ему подчинялся. Он был более могущественным, чем Батлер и Молинауэр, ибо представлял интересы штата и государства в целом. Когда политические власти, которые пытались склонить результат общенациональных выборов в ту или иную сторону, интересовались мнением штата Пенсильвания, и Республиканской партии в частности, они обращались к сенатору Симпсону. Он досконально знал обо всем, что творится в его вотчине. Симпсон уже давно перестал быть провинциальным политиком и в масштабах политики государственной представлял собой влиятельную фигуру в сенате США в Вашингтоне, где его голос во всех официальных и финансовых вопросах обладал немалым весом.
Его четырехэтажный дом в венецианском стиле имел разнообразные следы этого увлечения: и окна с цветочным орнаментом, и дверь со стрельчатой аркой, и медальоны цветного мрамора, вделанные в стены, – сенатор был большим почитателем венецианских красот. Он часто бывал в Венеции, Риме и Афинах, привозил оттуда произведения искусства и старинные статуэтки. К примеру, ему нравились суровые скульптурные бюсты римских императоров и фрагменты статуй богов и богинь – красноречивые свидетельства высоких устремлений античной культуры. В мезонине дома находилось одно из его главных сокровищ – украшенная цветочной резьбой стела с остроконечным верхом, увенчанная козлиной головой Пана, и лепные осколки прекрасной нагой нимфы – только ножки, обломанные у лодыжек. Основание стелы у ног нимфы было покрыто резными бычьими черепами, переплетенными ветвями роз. В приемной стояли копии статуй Нерона, Калигулы и других римских императоров, а вдоль лестниц шли барельефы нимф и жрецов, подгонявших жертвенных животных к алтарям. Где-то в доме стояли часы, отбивавшие каждую четверть часа непривычным благозвучным жалостливым звоном. Стены комнат были затянуты фламандскими гобеленами, а в приемной, гостиной и библиотеке стояла резная мебель, изготовленная по образцам итальянского ренессанса. Сенатор не слишком хорошо разбирался в живописи и не вполне доверял своему вкусу, но полотна в его доме были настоящие. Он уделял большое внимание своим горкам со всевозможными безделушками, включая бронзовые статуэтки, венецианское стекло и китайский нефрит. Он не был коллекционером в общепринятом смысле, он просто был любителем редкостных вещиц. Экзотические тигровые и леопардовые шкуры, покрывало из шерсти мускусного быка на диване, выдубленная бронзовая козлиная и овечья кожа для обивки столов – все создавало впечатление элегантности и сдержанной роскоши. Столовая была устроена в стиле жакоб. Представлениям о прекрасном отвечал и винный погреб, заботливо пополняемый местными виноделами. Сенатор был человеком, привыкшим жить на широкую ногу, и когда в его резиденцию приглашали на обеды, приемы или балы, там собирались сливки городского общества.
Совещание проходило в библиотеке сенатора, он принял коллег с радушием человека, которому было нечего терять, но который мог многое получить. Были поданы бутылки виски, вина и сигары, и после того как Симпсон и Молинауэр обменялись общими фразами в ожидании прибытия Батлера, они закурили, думая каждый о своем.
Так получилось, что накануне днем Батлер узнал от окружного прокурора Дэвида Петти о чеке на шестьдесят тысяч долларов. Молинауэр узнал об этом непосредственно от Стинера. Именно Молинауэр, а не Батлер, усмотрел в этом возможность извлечь выгоду из положения Каупервуда, спасти местное отделение Республиканской партии от позора и избавить Каупервуда от его трамвайных акций втайне от Симпсона и Батлера. Нужно было лишь запугать его личной угрозой судебного преследования.
Вскоре явился Батлер с извинениями за задержку. Он, скрывая свое горе за внешним благодушием, произнес:
– Наступают веселые времена, и каждый банк хочет знать, как получить обратно свои долги.
Он взял сигару и чиркнул спичкой.
– Да, выглядит угрожающе, – с улыбкой отозвался сенатор Симпсон. – Садитесь, садитесь. Недавно я побеседовал с Эйвери Стоуном из «Джей Кук и К?», и он сказал, что слухи о связи Стинера с банкротством этого Каупервуда ходят по всей Третьей улице и что газеты скоро раструбят об этом, если не принять меры. Я также уверен, что это известие скоро дойдет до мистера Уита из Ассоциации муниципальных реформ. Джентльмены, мы должны решить, что делать. В одном я уверен: нам следует без шума вычеркнуть Стинера из списка партийных кандидатов. Мне представляется, что это может стать серьезной проблемой, и мы должны сделать все возможное, чтобы смягчить дальнейшие последствия.
Молинауэр глубоко затянулся сигарой и выдохнул клуб серо-голубого дыма. Он вдумчиво посмотрел на гобелен на противоположной стене, но ничего не сказал.
– Одно не вызывает сомнений, – продолжал Симпсон, убедившись в том, что никто не собирается говорить. – Если мы в разумные сроки не выдвинем обвинение сами, это сделает кто-нибудь другой, и дело будет иметь неприглядный вид. По моему мнению, нам нужно подождать, пока не станет совершенно ясно, что кто-то еще собирается сделать это, – возможно, Ассоциация муниципальных реформ, – и тогда мы будем готовы вмешаться и станем действовать таким образом, как будто мы собирались так поступить с самого начала. Фокус в том, чтобы выиграть время, поэтому я предлагаю максимально ограничить доступ к бухгалтерским книгам нашего казначея. Ревизия, если она вообще начнется, хотя это весьма вероятно, должна быть неспешной.
Сенатор не любил ходить вокруг да около, когда обсуждал жизненно важные вопросы с влиятельными коллегами. Он предпочитал называть вещи своими именами, хотя и не мог избавиться от велеречивости.
– По мне, это звучит здраво, – сказал Батлер, присев в кресло и пытаясь скрыть свое истинное отношение к обсуждаемому делу. – Думаю, наши люди без труда могут затянуть ревизию на три недели. Если мне не изменяет память, они вообще работают довольно медленно.
Тем временем он размышлял, как бы привлечь к делу Каупервуда и побыстрее добиться суда над ним, не пренебрегая интересами местного отделения Республиканской партии.
– Да, неплохая идея, – с серьезным видом согласился Молинауэр. Он выпустил колечко дыма и задумался, как избежать упоминания об отдельном правонарушении Каупервуда до тех пор, пока они не встретятся.
– Мы должны очень тщательно спланировать программу действий, – продолжал сенатор Симпсон. – Но когда мы будем вынуждены принять меры, мы будем действовать стремительно. Сам я считаю, что это дело определенно всплывет на поверхность через неделю или около того, и тогда нельзя будет терять времени. Если мы последуем моему совету, я попрошу мэра послать казначею вежливый запрос, а казначея – написать ответ мэру. После этого мэр с согласия городского совета временно отстранит казначея от должности – думаю, у нас есть полномочия для этого, или, по крайней мере, примет на себя его обязанности, не предавая огласке договоренность; разумеется, если мы не будем вынуждены это сделать. В крайних обстоятельствах мы должны быть готовы немедленно передать эту переписку газетам.
– Если джентльмены не возражают, я мог бы подготовить письма, – тихо, но решительно вставил Молинауэр.
– Что ж, вполне разумное решение, – легко согласился Батлер. – Это едва ли не единственное, что мы можем предпринять в таких обстоятельствах, если только не найдем другого обвиняемого, и у меня есть предложение по этому поводу. Возможно, мы не так уж беспомощны, как может показаться.
При этих словах его глаза полыхнули мрачным торжеством, а по лицу Молинауэра пробежала тень разочарования. Значит, Батлер уже знает; возможно, и Симпсон тоже.
– Что вы имеете в виду? – спросил Симпсон, заинтересованно посмотрев на Батлера. Ему не было известно о сделке на шестьдесят тысяч долларов. Он не занимался тщательным исследованием сделок городского казначейства и не разговаривал с коллегами последние несколько дней до нынешнего совещания. – В этом замешаны посторонние игроки?
Острый ум политика напряженно заработал.
– Ну, нет, – осторожно отозвался Батлер. – Я бы не назвал его посторонним игроком. Собственно, я имел в виду Каупервуда. Джентльмены, незадолго до встречи с вами я кое-что узнал, и это наводит меня на мысль, что молодой человек не так уж невиновен, как может показаться. Мне представляется, что он заправлял этими делами и пользовался Стинером как с его согласия, так и против его воли. Я лично занялся этим вопросом, и насколько можно судить, наш Стинер не так виноват в случившемся, как я думал сначала. Мне удалось узнать, что Каупервуд всячески угрожал Стинеру, если тот не выделит ему больше денег. Только позавчера он получил крупную сумму под фальшивым предлогом, что делает его не менее виновным, чем Стинера. Сертификатов городского займа на сумму шестьдесят тысяч долларов, которые он получил по этой сделке, нет в амортизационном фонде. А поскольку репутация партии находится под угрозой, я не вижу особых причин для снисхождения. – Он сделал паузу, убежденный, что выпустил опасную стрелу в направлении Каупервуда, как оно и было на самом деле. Однако сенатор и Молинауэр были немало удивлены, поскольку во время предыдущей встречи Батлер весьма дружелюбно относился к молодому банкиру, а его недавнее открытие едва ли могло служить оправданием для подобной враждебности. Молинауэр был особенно удивлен, так как рассматривал дружеские отношения между Батлером и Каупервудом как возможную помеху.
– Да что вы говорите? – задумчиво произнес сенатор Симпсон, поглаживая подбородок белой рукой.
– Да, я могу это подтвердить, – тихо сказал Молинауэр, убедившись, что его личный план запугать Каупервуда и вытряхнуть из него акции трамвайных компаний становится несбыточной мечтой. – Позавчера я поговорил со Стинером об этом деле, и он сообщил, что Каупервуд пытался получить от него триста тысяч долларов, а после отказа Каупервуду все-таки удалось получить чек на шестьдесят тысяч долларов без его ведома.
– Как это могло случиться? – недоверчиво спросил сенатор. Молинауэр объяснил суть сделки.
– Ого, – сказал сенатор, выслушав его. – Это говорит о том, что он весьма умен, не так ли? И сертификаты до сих пор не поступили в амортизационный фонд?
– Нет, – с энтузиазмом отозвался Батлер.
– Ну что же, – с видимым облегчением произнес Симпсон. – Мне кажется, это скорее хорошо, нежели плохо. У нас есть козел отпущения, который был так нужен. В текущих обстоятельствах я не вижу оснований для защиты мистера Каупервуда. Если придется, мы сошлемся на это обстоятельство. Газетчики могут разглагольствовать о нем, как и на любую другую тему. Им нужны горячие новости, и если мы преподнесем дело в нужном свете, то выборы могут пройти относительно спокойно, пока дело не прояснится окончательно даже при вмешательстве мистера Уита. Я, безусловно, посмотрю, что можно будет сделать с газетами.
– Ну, коли так, то можно считать, что мы обо всем позаботились, – сказал Батлер. – Но думаю, будет правильно, если Каупервуда накажут заодно с казначеем. Он не менее, если не более виновен, чем Стинер, и я хочу, чтобы он получил по заслугам. Если хотите знать мое мнение, то в тюрьме ему самое место.
И Симпсон и Молинауэр со сдержанным интересом поглядывали на своего обычно добродушного коллегу. Откуда взялась его внезапная решимость наказать Каупервуда? По представлению Молинауэра и Симпсона – да и самого Батлера в недавнем прошлом, – Каупервуд по-человечески, хотя и не вполне законно, имел право делать то, чем он занимался. Они и вполовину не винили его за это так, как винили Батлера за его попустительство. Но поскольку Батлер изменил свое мнение, а преступление формально было совершено, они были вполне готовы воспользоваться этим в интересах своей партии, даже если Каупервуд отправится в тюрьму.
– Возможно, вы правы, – осторожно сказал сенатор Симпсон. – Генри, вы можете подготовить письма, и если нам понадобится выдвинуть обвинение до выборов, то желательно, чтобы в роли обвиняемого выступил Каупервуд. Можно включить и Стинера, но только если без этого не обойтись. Оставляю дело на ваше усмотрение, поскольку в следующую пятницу я обязан быть в Питтсбурге. Уверен, вы все сделаете как нужно.
Сенатор встал. Он ценил свое время, и другие знали об этом. Батлер был очень доволен своим успехом. Ему удалось убедить триумвират сделать Каупервуда главной жертвой в случае общественных волнений или протестов против Республиканской партии. Судя по обстоятельствам, такие волнения могли начаться в ближайшее время. Теперь оставалось разобраться с недовольными кредиторами Каупервуда, и если с помощью денег ему удастся помешать финансисту продолжить свои дела, то положение банкира станет чрезвычайно опасным. Это был несчастливый день для Каупервуда, подумал Батлер, день, когда он впервые пытался сбить Эйлин с пути праведного, и уже не за горами то время, когда он поймет это.
Глава 33
Тем временем Каупервуд, судя по слухам и разговорам, все сильнее укреплялся во мнении, что политики в кратчайшие сроки постараются сделать из него козла отпущения. К примеру, Стайерс нанес ему визит лишь через несколько дней после того, как он объявил о банкротстве, и сообщил ему важные сведения. Альберт, как и Стинер, до сих пор работал в городском казначействе и давал разъяснения Сенгстэку и доверенному человеку Молинауэра, которые изучали бухгалтерские книги казначейства. Стайерс обратился к Каупервуду главным образом для разъяснений в связи с чеком на шестьдесят тысяч долларов и своего участия в сделке. Похоже, теперь Стинер угрожал своему главному помощнику уголовным преследованием и утверждал, что тот несет ответственность за растрату, которая распространяется на его поручителей. Каупервуд только посмеялся и заверил Стайерса, что ничего подобного нет и в помине.
– Альберт, – с улыбкой сказал он, – скажу вам точно, вы не виноваты в том, что выписали мне этот чек. Я скажу, что вам следует сделать. Отправляйтесь к моему юристу, Стэджеру, и проконсультируйтесь у него. Это не будет стоить вам ни цента, и он объяснит, как вам нужно поступить. Потом возвращайтесь на работу и ни о чем не волнуйтесь. Мне жаль, что моя просьба доставила вам неприятности, но я клянусь, что вы сохраните свое место при новом городском казначее. Если же потом я найду место, больше подходящее для вас, то дам знать об этом.
Другим обстоятельством, заставившим его взять паузу и подумать, было письмо от Эйлин с описанием разговора, который состоялся за обеденным столом как-то вечером, когда Батлера-старшего не было дома. По словам ее брата Оуэна, трое деятелей: ее отец, Молинауэр и Симпсон – собирались «докопаться до него» (то есть до Каупервуда) за какую-то преступную финансовую махинацию. Она не могла объяснить, что имелось в виду; кажется, речь шла о чеке или о чем-то еще. Эйлин сходила с ума от беспокойства. Неужели они собираются посадить его в тюрьму, спрашивала она. Ее дорогого, милого Фрэнка! Неужели такое может случиться на самом деле?
Его лицо потемнело, и он гневно стиснул зубы, когда прочитал ее письмо. Нужно что-то предпринять – встретиться с Молинауэром, Симпсоном или с обоими, – и сделать компромиссное предложение для города. Сейчас он не мог предложить деньги, только векселя, но возможно, этого будет достаточно. Конечно же, они не собирались делать его козлом отпущения из-за такого банального и незначительного дела, как чек на шестьдесят тысяч долларов! И это при том, что Стинер ссудил ему полмиллиона долларов, не говоря уже обо всех сомнительных сделках с прошлыми городскими казначеями! Какая подлость! Как это расчетливо и коварно, но вместе с тем по-настоящему опасно.
Но Симпсон уехал из города на десять дней, а Молинауэр, памятуя о предложении Батлера использовать проступок Каупервуда в партийных интересах, уже приступил к действию. Письма были написаны и дожидались своего часа. После совещания у Симпсона мелкие политиканы, получившие сигналы от своих хозяев, усиленно распространяли слухи о сделке на шестьдесят тысяч долларов, упирая на то, что бремя вины за присвоение средств из казначейства лежит исключительно на банкире.
В тот момент, когда Молинауэр впервые увидел Каупервуда, он осознал, что ему придется иметь дело с волевым человеком. Каупервуд не обнаруживал никаких признаков страха. В своей обычной невозмутимой манере он сообщил, что имел обыкновение занимать деньги из городской казны под низкую ставку, но паника на бирже нанесла ему значительный ущерб, поэтому в настоящий момент он не может вернуть ссуду.
– Мистер Молинауэр, до меня дошли слухи, что против меня как партнера мистера Стинера в этом деле будут выдвинуты некие обвинения. Надеюсь, город этого не сделает, и я полагал, что могу заручиться вашим влиянием, чтобы предотвратить такое развитие событий. Мои дела находятся в неплохом состоянии, особенно если у меня будет время уладить кое-какие вопросы. Сейчас я делаю своим кредиторам предложение по пятьдесят центов за доллар и выписываю векселя со сроком погашения от одного до трех лет. Но что касается вопроса о займах из городского казначейства, если можно будет договориться, я с радостью выплачу все сто процентов при условии небольшой отсрочки. Вы понимаете, что курс акций неизбежно восстановится, и, не считая моих нынешних убытков, я буду в полном порядке. Я понимаю, что дело уже зашло довольно далеко. Газетчики в любое время могут раструбить, если их не остановят те, кто может контролировать их шайку. (При этом он уважительно посмотрел на Молинауэра.) Но если удастся избежать разбирательства, мое положение не пострадает и я вскоре стану на ноги. Так будет лучше для города, поскольку тогда я, несомненно, выплачу все, что задолжал казне.
Каупервуд улыбнулся своей самой открытой и обаятельной улыбкой. И Молинауэр, впервые увидевший его, не остался равнодушным. В сущности, он с интересом смотрел на этого молодого Давида из мира финансов. Если бы он видел какой-то способ принять предложение Каупервуда, чтобы предложенные деньги в итоге вернулись в казну, и если бы у Каупервуда были разумные шансы скоро встать на ноги, то Молинауэр хорошо бы подумал о его предложении. Ведь тогда Каупервуд мог передать в его пользу свои активы. Но на самом деле шансов на улучшение ситуации практически не оставалось. Судя по тому, что он слышал, Гражданская ассоциация муниципальных реформ уже приступила к действию: они начали или собирались начать расследование, а после того как они вцепятся в это дело, несомненно доведут его до конца.
– Мистер Каупервуд, проблема в том, что дело зашло слишком далеко и практически вышло за пределы моего влияния, – любезным тоном сказал он. – На самом деле оно едва касается меня. Впрочем, я вижу, что вас не так беспокоит вопрос о займе на пятьсот тысяч долларов, как чек на шестьдесят тысяч долларов, который вы получили позавчера. Мистер Стинер настаивает, что вы поступили незаконно, и крайне расстроен этим обстоятельством. Теперь мэр и городские чиновники тоже знают об этом и могут предпринять определенные меры. Право, не знаю, что и сказать.
Молинауэр явно лукавил, особенно в уклончивом упоминании о мэре города, который действовал обычно по его указке, и Каупервуд хорошо понимал это. Он не на шутку разозлился, но оставался сдержанным, сохраняя вежливый и уважительный тон.
– Да, я получил чек на шестьдесят тысяч долларов за день до объявления о моем банкротстве, – откровенно признался он. – Но это был чек на оплату сертификатов, приобретенных по распоряжению мистера Стинера, и деньги причитались мне по праву. Я не вижу здесь ничего незаконного.
– Да, если сделка была совершена по всем правилам, – невозмутимо отозвался Молинауэр. – Насколько я понимаю, сертификаты были выкуплены для амортизационного фонда, но их там нет. Как вы это объясните?
– Это лишь мое упущение, – невинно и так же невозмутимо сказал Каупервуд. – Они попали бы туда, если бы я не был вынужден неожиданно приостановить расчеты. Невозможно лично уследить за каждой мелочью. Кроме того, у нас не было принято сразу же возвращать ценные бумаги городского займа в амортизационный фонд. Если вы спросите мистера Стинера, то он подтвердит это.
– Да что вы говорите? – с деланым изумлением произнес Молинауэр. – Он не произвел на меня такого впечатления. Как бы то ни было, бумаг нет на месте, и с юридической точки зрения это имеет некоторое значение. Я испытываю не больший интерес к этому делу, чем любой добропорядочный член Республиканской партии. Просто не знаю, что я мог бы сделать для вас. Как вы думаете, что бы я мог сделать?
– Не думаю, что вы можете что-то предпринять для меня, мистер Молинауэр, – с небольшой иронией ответил Каупервуд. – Если только вы не пожелаете быть со мной откровенным. Я не новичок в делах Филадельфии. Мне кое-что известно о силах, которые управляют городом. Я полагал, что вы можете остановить любые планы моего судебного преследования по этому вопросу и предоставите мне время, чтобы я мог встать на ноги. По закону я несу не большую ответственность за эти шестьдесят тысяч долларов, чем за пятьсот тысяч долларов, которые я получил в качестве займа. Не я поднял панику на фондовой бирже. Не я устроил пожар в Чикаго. Мистер Стинер и его друзья получали немалую прибыль, когда вели дела с моей помощью. Я имел право предпринять меры по своему спасению после стольких лет службы городу. Поэтому я не могу понять, почему мне не следует оказать ответную услугу от городской администрации с учетом того, сколько пользы я принес. Я довел стоимость бумаг городского займа до номинала, а что касается денег мистера Стинера, то он исправно получал свой процент и даже более того.
– Разумеется, – отозвался Молинауэр, глядя Каупервуду в глаза и оценивая энергичность и четкость молодого банкира по их реальной стоимости. – Я понимаю, как именно все произошло, мистер Каупервуд. Не сомневаюсь, что мистер Стинер многим обязан вам, как и остальные члены городской администрации. Мне известно, что вы вольно или невольно оказались в опасном положении и что общественное мнение в некоторых кругах весьма сильно настроено против вас. Лично я не занимаю ту или иную сторону, и если бы мне не показалось, что ситуация выходит из-под контроля, был бы не прочь оказать вам содействие любым разумным способом. Но как? Республиканская партия находится в уязвимом положении в связи с предстоящими выборами. Мистер Батлер по какой-то причине, о которой мне не известно, выглядит глубоко оскорбленным. А мистер Батлер, как известно, обладает большим влиянием… – (Каупервуд задался вопросом, мог ли Батлер случайно или намеренно раскрыть суть нанесенного ему оскорбления, но это казалось невероятным.) – Я искренне сочувствую вам, мистер Каупервуд, но предлагаю вам сначала встретиться с мистером Батлером и мистером Симпсоном. Если они согласятся с моими предложениями о помощи, я присоединюсь к ним. Иначе я едва ли что-то могу поделать. Я пользуюсь небольшим авторитетом в городских делах Филадельфии.
Молинауэр ожидал, что на этом этапе Каупервуд предложит передать ему в управление свои активы, но тот не сделал ничего подобного. Вместо этого он сказал:
– Мистер Молинауэр, премного благодарен вам за этот разговор. Полагаю, вы помогли бы мне, если бы это было возможно. Теперь мне придется самому бороться. Всего хорошего.
Каупервуд откланялся и ушел. Теперь он ясно понимал, насколько безнадежным был его визит.
Между тем мистер Скелтон К. Уит из Гражданской ассоциации муниципальных реформ, понимая, что слухи разрастаются, но никто не желает заняться ситуацией, наконец (но не вопреки своему желанию) был вынужден созвать комиссию из десяти достопочтенных горожан, председателем которой он являлся, и в небольшом конференц-зале на Маркет-стрит обсудить вопрос о банкротстве Каупервуда.
– Мне представляется, джентльмены, – заявил он, – что это тот случай, когда наша организация может оказать ценную услугу городу и гражданам Филадельфии и оправдать важность своего названия, проведя тщательнейшее расследование, которое выявит все обстоятельства случившегося и, опираясь на них, убедительно докажет необходимость прекращения порочных традиций, связанных с данным делом. Я понимаю, что это может оказаться непростой задачей. Республиканская партия с ее отделениями в городе и во всем штате, несомненно, будет препятствовать нам. Безусловно, ее лидеры постараются избежать огласки и беспрепятственно провести своих кандидатов, поэтому они не станут равнодушно наблюдать за нашими шагами в этом деле, но если мы проявим стойкость, это будет великим благом для всех. В общественной жизни и без того творится много беззаконий. Но в таких вопросах существуют нормы права, которые нельзя постоянно игнорировать и которые должны соблюдаться. Я оставляю это дело на ваше благожелательнее рассмотрение.
Мистер Уит опустился на свое место, и комиссия немедленно приняла предложенное дело к рассмотрению. Было решено назначить подкомиссию для расследования (и как следует из последующего публичного обращения) «определенных слухов, касающихся одного из наиболее важных и представительных органов нашего муниципального управления». Подкомиссия должна была отчитаться на следующем заседании, назначенном на девять вечера завтрашнего дня. В перерыве между заседаниями четыре члена, знатоки финансового дела, выполняли поставленную задачу. Они составили очень подробный отчет в виде заявления, не вполне соответствовавшего фактам, но настолько точного, как только можно было добиться за такой короткий промежуток времени. После преамбулы с объяснением о причине назначения подкомиссии там говорилось следующее:
«Судя по всему, в течение ряда лет у городских казначеев вошло в привычку после одобрения займов городским советом размещать их для продажи у доверенных брокеров. Брокер отвечал перед казначеем за деньги, полученные от продаж за короткое время, обычно первого числа каждого месяца. В настоящем деле Фрэнк А. Каупервуд выступал в роли такого брокера для городского казначея. Но в случае мистера Каупервуда не соблюдалась даже эта порочная и неэтичная практика. Пожар в Чикаго, последующее падение биржевых котировок и неплатежеспособность мистера Каупервуда настолько осложнили положение дел, что комиссия не смогла точно определить, с какой четкостью представлялись регулярные отчеты. Но судя по манере, в которой мистер Каупервуд распоряжался бумагами городского займа (в качестве залога и т. д.), складывается впечатление, что он не нес никакой ответственности в этих делах. В его распоряжении постоянно находилось несколько сотен тысяч долларов наличными или в виде принадлежащих городу ценных бумаг, которыми он манипулировал в различных целях, но подробности или результаты таких сделок нелегко выявить. Некоторые операции состояли в залоге крупных пакетов облигаций городского займа еще до того, как они были выпущены, причем заимодавец убеждался, что распоряжение о закладываемых бумагах обозначено в бухгалтерских книгах казначейства. Такие методы существовали в течение долгого времени, и невозможно, чтобы казначей не знал о незаконной природе этого бизнеса, что служит указанием на сговор между ним и мистером Каупервудом с целью извлечения прибыли от использования городского кредита.
Более того, пока осуществлялись эти залоговые операции и город платил проценты по займам сторонних банков, их денежный эквивалент находился в руках доверенного брокера и не приносил городу никакой прибыли. Выплаты по муниципальным обязательствам регулярно откладывались, и они с крупным дисконтом выкупались мистером Каупервудом на деньги, которые должны были находиться в городской казне. Добросовестные владельцы сертификатов городского займа теперь не в состоянии получить проценты по ним, и таким образом городскому кредиту наносится еще больший ущерб, чем при текущей растрате, которая достигает пятисот тысяч долларов. В настоящее время бухгалтер работает с казначейской отчетностью, и через несколько дней вся схема окончательно прояснится. Остается лишь надеяться, что огласка положит конец этой порочной практике».
К отчету были приложены выдержки из закона о злоупотреблении общественным доверием. Далее комиссия заявляла, что если какой-нибудь налогоплательщик не возбудит дело против вышеупомянутых персон, то она сама будет вынуждена это сделать, хотя такие меры едва ли входили в ее компетенцию.
Отчет немедленно попал в газеты. Хотя Каупервуд и городские политики предвидели вероятность какого-то заявления для общественности, это стало тяжким ударом. Стинер был вне себя от страха. Он покрылся холодным потом, когда увидел заявление под сдержанным заголовком «Заседание Гражданской ассоциации муниципальных реформ». Все газеты были так тесно связаны с политическими и финансовыми властями города, что журналисты не осмеливались выступать открыто и говорить, что они думают по этому поводу. Основные факты уже больше недели находились в руках у главных редакторов и издателей, но получили от Молинауэра, Симпсона и Батлера настоятельную просьбу не поднимать большого шума. Скандал мог повредить репутации города, местной коммерции и так далее. Честное имя Филадельфии будет запятнано. Старая история.
