Выпрямившись, он услышал свое имя: мать звала его.
– Мне нужно идти, – прошептал он. – Спасибо тебе, Грейс. Ведь ты Грейс, верно? Грейс Блэкторн?
Он услышал, как девочка ахнула, затем снова выглянула в проем.
– О, прошу тебя, возвращайся завтра, – сказала Грейс. – Если вернешься завтра вечером, я смогу ускользнуть из дома и приду сюда, к воротам. Мы сможем поговорить, пока ты обрезаешь шиповник. Я уже очень давно не разговаривала ни с кем, кроме мамы.
Она протянула руку сквозь прутья, и он увидел алые царапины там, где шипы задели ее нежную кожу. Джеймс поднял руку, и на мгновение пальцы их соприкоснулись.
– Обещаю, – услышал он собственный голос. – Я вернусь.
2. Пепел розы
Смерть разожмет все руки,
Все охладит сердца,
Но нет ни вечной муки,
Ни райского венца;
Без гнева, без участья
Листву сорвет ненастье,
Не может быть у счастья
Счастливого конца.
Алджернон Чарльз Суинберн, «Сад Прозерпины»[6 - Перевод М. Донского.]
– Мэтью, – повторил Джеймс. – Мэтью, я знаю, что ты там. Вылезай, иначе, клянусь Ангелом, я наколю тебя на кинжал, как лягушку.
Джеймс лежал на животе на бильярдном столе в комнате отдыха Института и сердито смотрел вниз.
Бал начался полчаса назад, но никто не мог отыскать Мэтью. Только Джеймс догадался о том, где скрывается его парабатай: это была одна из его любимых комнат в доме, уютная, со вкусом отделанная под руководством Тессы. Ниже рейки, которая тянулась примерно на уровне пояса, стены были оклеены обоями в серую и черную полоску, а выше – выкрашены серой краской. Комнату украшали портреты и генеалогические схемы в рамках, мебель – диваны, кресла с подголовниками – была далеко не новой, но удобной. На специальной коробке для хранения сигар фирмы «Данхилл» красовались изящные полированные шахматы, напоминавшие шкатулку с драгоценностями. И еще в комнате стоял массивный бильярдный стол, под которым сейчас прятался Мэтью.
Послышался приглушенный стук и шорох, и из-под стола появилась светловолосая голова. Хлопая зелеными глазами, Мэтью уставился на Джеймса.
– Джейми, Джейми, – страдальческим тоном произнес он. – Ну почему обязательно гоняться за лучшим другом по всему дому? Я мирно спал, никого не трогал.
– Значит, просыпайся. Ты нужен в бальном зале, кавалеров для танцев не хватает, – сообщил Джеймс. – Там просто целая толпа девчонок.
– К дьяволу бальный зал, – буркнул Мэтью, выползая из-под стола. Он был облачен в великолепный светло-серый костюм с голубоватым отливом, в петлице торчала бледно-зеленая гвоздика. В руке он сжимал хрустальный графин.
– К дьяволу танцы. Я намереваюсь остаться там, где я есть, и напиться как следует. – Он посмотрел на графин, потом поднял на Джеймса взгляд, полный надежды. – Можешь ко мне присоединиться, если хочешь.
– Это портвейн моего отца, – заметил Джеймс. Он знал, что вино очень сладкое, но очень крепкое. – Завтра утром тебе будет худо.
– Carpe decanter[7 - Буквально «наслаждайся графином». Мэтью перефразирует латинское крылатое выражение «carpe diem» («лови день», «наслаждайся моментом»).], – пробормотал Мэтью. – Ничего не будет, это хороший портвейн. Знаешь, я всегда восхищался твоим отцом. Собирался в один прекрасный день стать таким, как он. Но вот однажды я познакомился с магом, у которого было три руки. Он мог одной рукой драться на дуэли, второй – тасовать колоду карт, а третьей – расшнуровывать корсет дамы, и все это одновременно. Теперь я мечтаю быть похожим на этого парня.
– Ты уже напился, – неодобрительно произнес Джеймс и протянул вниз руку, чтобы отобрать у друга выпивку. Однако Мэтью, несмотря на хмель, не утратил ловкости: он мгновенно убрал графин, вцепился в запястье Джеймса и сдернул приятеля со стола. Секунду спустя они покатились по ковру, словно дерущиеся щенки; Мэтью захлебывался от истерического хохота, а Джеймс пытался вырвать у него сосуд с вином.
– Слезь… с… меня! – прохрипел Мэтью и отпустил противника. Джеймс повалился на спину; при этом из графина вылетела пробка, и портвейн залил его одежду.
– Только посмотри, что ты наделал! – сердито воскликнул он, вытащив из кармана платок и пытаясь промокнуть алое пятно, расползавшееся по его белоснежной рубашке. – От меня воняет, как от пивовара, а выгляжу я, как мясник.
– Вздор, – фыркнул Мэтью. – В любом случае, девчонкам нет никакого дела до того, во что ты одет. Они слишком заняты, чтобы обращать внимание на тряпки: пялятся в твои бездонные золотые очи. – Он уставился в лицо Джеймсу, выпучив глаза до такой степени, что лицо у него сделалось, как у безумца. Потом собрал глаза в кучку.
Джеймс нахмурился. Действительно, глаза у него были огромные, с пушистыми черными ресницами, прозрачные и золотистые, словно некрепкий чай; но над ним столько издевались в школе из-за этих необычных глаз, что до сих пор разговоры о них вызывали у него лишь раздражение.
Мэтью поднял руки и растопырил пальцы.
– Мир! – заискивающим тоном произнес он. – Больше не ссоримся. Можешь вылить остатки портвейна мне на голову.
Джеймс невольно улыбнулся. На Мэтью невозможно было долго сердиться. На него практически невозможно было даже рассердиться.
– Пойдем со мной в бальный зал, пополним ряды кавалеров, и тогда я с тобой помирюсь.
Мэтью покорно поднялся – сколько бы он ни выпил, он всегда уверенно держался на ногах. Он протянул Джеймсу руку, которая нисколько не тряслась, без малейшего усилия помог другу подняться и поправил лацканы его смокинга, чтобы прикрыть винное пятно.
– Не желаешь принять немного портвейна внутрь, или предпочитаешь носить его на себе? – И он протянул Джеймсу пресловутый графин.
Джеймс отрицательно покачал головой. Нервы у него были натянуты, и вино могло бы помочь ему расслабиться, но оно замедляло реакцию. Ему хотелось сохранить ясность мысли – на всякий случай. Он знал, что сегодня она может и не прийти. Но, с другой стороны, она могла и появиться. Прошло шесть месяцев с того дня, как он получил ее последнее письмо, но ведь сейчас она была в Лондоне. Нужно быть готовым ко всему, думал Джеймс.
Мэтью грустно вздохнул и поставил графин на каминную полку.
– Знаешь, как говорят, – произнес он, когда они с Джеймсом вышли из комнаты и зашагали по лабиринту коридоров к бальному залу, – пей, и уснешь; спи, и не будешь грешить; не греши, и спасешься; следовательно: пей, и спасешься.
– Мэтью, ты способен грешить даже во сне, – произнес чей-то томный, вялый голос.
– Анна, – пролепетал Мэтью, вцепившись в плечо Джеймса. – Неужели тебя послали привести нас?
В коридоре, небрежно привалившись к стене, стояла кузина Джеймса Анна Лайтвуд в шикарном наряде, состоявшем из облегающих брюк и рубашки в тонкую полоску. У нее были голубые глаза Эрондейлов, взгляд которых всегда вызывал у Джеймса неопределенное беспокойство, потому что ему казалось, что на него смотрит сам отец.
– Если под словом «привести» ты подразумеваешь «приволочь обратно в бальный зал любым способом», то да, – ответила Анна. – Девушкам нужно с кем-то танцевать, нужно, чтобы кто-то повторял им, как замечательно они выглядят, и я не могу справиться со всем этим в одиночку.
В этот момент музыканты заиграли новую мелодию – веселый вальс.
– Чтоб мне провалиться, только не вальс, – в отчаянии простонал Мэтью. – Я ненавижу вальс.
Он осторожно начал пятиться, но Анна схватила его за рукав.
– Ну уж нет, не уйдешь, – рявкнула она и твердой рукой подтолкнула обоих в сторону танцевального зала.
– Хватит уже таращиться на себя в зеркало, – усталым тоном произнес Алистер. – Ну почему женщинам необходимо постоянно себя разглядывать? И почему у тебя такое недовольное лицо?
Корделия злобно уставилась в высокое зеркало на отражение брата. Они ждали начала праздника за дверьми большого бального зала Института. Алистер выглядел безупречно в черном вечернем костюме и белой сорочке; напомаженные светлые волосы были аккуратно зачесаны за уши, на руках – лайковые перчатки.
«Потому что мне наряды подбирает матушка, а тебе она позволяет одеваться по собственному вкусу», – подумала девушка, но не произнесла этих слов вслух, потому что мать стояла рядом. Сона была твердо намерена одевать Корделию по последней моде, пусть даже эта «последняя мода» совершенно не подходила ее дочери. На сегодняшний вечер она выбрала для Корделии платье бледно-лилового цвета, отделанное сверкающим стеклярусом. Медно-рыжие волосы девушки были подобраны вверх и уложены в виде мелких кудряшек, а чудовищный длинный корсет в виде буквы S стискивал тело и буквально не давал возможности дышать.
Корделия считала, что выглядит просто ужасно. Пастельные тона были последним писком моды, картинками с такими платьями были забиты модные журналы, но журналы подразумевали, что девушка должна быть светловолосой, бледной, с крошечной грудью. Корделия определенно не подходила под это описание. Бледные тона совершенно не шли к цвету ее лица, и даже корсет не мог сплющить ее бюст. Темно-рыжие волосы не были ни редкими, ни послушными: они были длинными и густыми, как у матери, и в распущенном виде достигали талии. Прическа с мелкими локонами смотрелась нелепо.
– Потому, что я вынуждена носить корсет, Алистер, – отрезала она. – Я хотела взглянуть, не стала ли я фиолетовой от натуги.
– А что здесь плохого? Фиолетовый будет отлично сочетаться с цветом твоего платья, – заметил Алистер. Корделия вспомнила отца и горько пожалела о том, что его нет здесь: он всегда говорил ей, что она прекрасна.
– Дети, – с укором в голосе произнесла мать.
У Корделии возникло ощущение, что Сона будет называть их «детьми» даже тогда, когда они оба состарятся, поседеют и будут переругиваться, сидя в креслах на колесиках.
– Корделия, корсет не только создает женственный силуэт, но и демонстрирует хорошее воспитание и тонкий вкус дамы. Алистер, оставь сестру в покое. Сегодняшний вечер очень важен для всех нас, и мы должны постараться произвести хорошее впечатление.
Корделия поняла, что матери неловко оттого, что она была здесь единственной женщиной в покрывале; кроме того, ее волновал тот факт, что она не знает почти никого из влиятельных гостей. В Тегеранском Институте она сразу сориентировалась бы и поняла, кто есть кто.
Завтра все будет иначе, повторила про себя Корделия. Не имеет никакого значения, какого цвета ее платье и как оно на ней сидит; важно только то, сумеет ли она очаровать влиятельных и могущественных Сумеречных охотников, которые могут представить ее Консулу и замолвить за нее словечко. Она заставит Шарлотту понять – она всех их заставит понять, что ее отец, может быть, и плохой стратег, но не преступник и не заслуживает тюремного заключения. Она заставит их понять, что семье Карстерс нечего скрывать.
Она сделает так, что ее мать снова будет улыбаться.
Двери бального зала распахнулись, и на пороге появилась Тесса Эрондейл в наряде из розового шифона; прическу ее украшали крошечные розы. Корделия сомневалась в том, что ей нужен корсет. Она и без того выглядела хрупкой и воздушной, как фея. Глядя на эту женщину, трудно было поверить в то, что она сокрушила армию металлических монстров.
– Благодарю, что согласились подождать, – произнесла хозяйка. – Я хотела, чтобы вы появились втроем, так будет удобнее представлять вас гостям. Все просто сгорают от желания познакомиться с вами. Идемте же!
Она провела их в зал. Корделия смутно помнила, что когда-то она играла с Люси в этой огромной заброшенной комнате. Но сейчас зал был полон света и музыки.
Исчезли тяжелые парчовые драпировки, слуги убрали темные пыльные портьеры. Все было легкое и воздушное; вдоль стен были расставлены светлые деревянные скамьи, а на скамьях были разложены подушки в золотую и белую полоску. Над занавесями тянулся фриз, расписанный золотыми деревьями и птицами – присмотревшись внимательнее, можно было разглядеть, что это цапли. Стены были украшены всевозможным декоративным оружием: здесь были мечи в ножнах, усыпанных драгоценными камнями, луки, вырезанные из слоновой кости и нефрита, кинжалы с рукоятями в виде солнца с лучами или ангельских крыльев.
Почти всю мебель вынесли, чтобы дать место танцующим, но у стены стоял буфет с бокалами и графинами холодного лимонада. В разных частях зала были расставлены столы, покрытые белыми скатертями. Замужние дамы постарше и молодые девушки, которых не пригласили на танец, собрались у стены и делились друг с другом последними сплетнями.
Корделия машинально принялась искать в толпе Люси и Джеймса. Люси она заметила сразу же – та танцевала с рыжеватым молодым человеком; но напрасно Корделия высматривала растрепанные черные кудри Джеймса. Его нигде не было.
Но у нее не оставалось времени расстраиваться. Тесса была опытной хозяйкой. Корделию и ее семью переводили от одной группы к другой, представляли незнакомцам, их достоинства и всяческие ценные качества перечислялись во всех подробностях. Ее представили темноволосой девушке, которая была на несколько лет старше и, судя по всему, чувствовала себя совершенно свободно в бледно-зеленом платье с кружевной отделкой.
– Барбара Лайтвуд, – произнесла Тесса, и Корделия насторожилась, когда они делали друг другу реверанс. Лайтвуды приходились близкой родней Джеймсу и Люси и сами по себе были могущественным семейством.
Мать сразу же завела беседу с родителями Барбары, Гидеоном и Софи Лайтвуд. Корделия пристально рассматривала Барбару и размышляла. Заинтересует ли эту девушку история ее отца? Скорее всего, нет. Новая знакомая рассеянно смотрела в сторону танцующих, и на губах ее играла высокомерная улыбка.
– А кто этот молодой человек с Люси? – спросила Корделия, и ее собеседница излишне громко рассмеялась.
– Мой братец Томас, – ответила Барбара. – И, как это ни удивительно, он сегодня не спотыкается о собственные ноги!
Корделия внимательнее взглянула на юношу с песочными волосами, который что-то со смехом рассказывал Люси. Томас был очень высоким и широкоплечим, он казался настоящим великаном рядом с миниатюрной девушкой. Неужели он нравится Люси? Время от времени она упоминала его имя в письмах, но лишь как одного из друзей своего брата.
Алистер, который стоял в стороне со скучающим видом – Корделия даже забыла о его присутствии, – внезапно просиял.
– Чарльз! – радостно воскликнул он и пригладил жилет. – Прошу меня извинить, я должен кое с кем поздороваться. Мы сто лет не виделись.
И он исчез в толпе, не дожидаясь разрешения матери. Сона тяжело вздохнула.
– Мальчишки, – произнесла она. – Сколько с ними хлопот.
Софи улыбнулась дочери, и Корделия в первый раз заметила длинный шрам от ножевой раны у нее на щеке. В манере Софи держаться, живой, энергичной, в том, как она двигалась и говорила, было что-то особенное, и люди не обращали внимания на шрам, который любую другую женщину сделал бы уродливой.
– С девочками тоже нелегко приходится, – заметила она. – Видели бы вы Барбару и ее сестру Евгению, когда они были детьми. Это был совершеннейший кошмар!
Барбара рассмеялась. Корделия почувствовала, что завидует ей, тому, как легко, почти на равных, она общается с матерью. Минуту спустя к ним приблизился темноволосый парень и пригласил Барбару танцевать; партнер увлек ее прочь, а Тесса повела Сону и Корделию к следующему столику. Там сидел дядя Люси, Габриэль Лайтвуд, в обществе прекрасной женщины с длинными темными кудрями и синими глазами – это была его супруга, Сесили. Уилл Эрондейл стоял, прислонившись к столу, скрестив руки на груди, и улыбался.
Взгляд Уилла упал на приближавшихся дам, и выражение его лица смягчилось, когда он узнал Тессу и следовавшую за ней Корделию. Корделии показалось, что она видит в нем Джеймса таким, каким он будет, когда станет старше.
– Корделия Карстерс, – произнес он, обменявшись любезностями с ее матерью. – Как мило, что ты пришла.
Корделия просияла. Если Уилл считает, что она милая, то, может быть, его сын придерживается того же мнения. А может быть, Уилл сказал так лишь потому, что любил всех Карстерсов без исключения; возможно, он даже считал Алистера красавцем и совершенством во всех отношениях.
– Говорят, вы приехали в Лондон, чтобы стать названой сестрой нашей Люси, – заговорила Сесили. Она выглядела не старше Тессы, что было удивительно, поскольку она не являлась ни чародейкой, ни бессмертной. – Я очень рада – давно уже пора нашим девушкам обзаводиться назваными сестрами. Слишком долго звание парабатай было монополизировано мужчинами.
– Но ведь первыми парабатаями были мужчины, – напомнил ей Уилл довольно занудным тоном; и Корделия подумала: неужели Сесили когда-то находила брата невыносимым, точно так же, как она сама сейчас терпеть не может Алистера.
– Времена меняются, Уилл, – улыбнулась Сесили. – Наступил новый век, а с ним и новая эпоха, современная эпоха. У нас теперь есть электрический свет, автомобили…
– Это у простых смертных есть электрический свет, – возразил Уилл. – А у нас – волшебный.
– Автомобили – это просто вздор, прихоть, преходящее увлечение, – вставил Габриэль Лайтвуд. – Скоро о них забудут.
Корделия прикусила губу. Она рассчитывала провести сегодняшний вечер совершенно иначе. Она собиралась очаровать присутствующих, чтобы оказывать на них влияние, подчинить своей воле, а вместо этого оказалась в роли ребенка, молча выслушивающего взрослые разговоры об автомобилях. И она испытала огромное облегчение, увидев, что Люси оставила Томаса на танцплощадке и устремилась к ней. Подруги обнялись, и Корделия принялась восхищаться нарядным платьем Люси из голубого кружева, в то время как Люси в ужасе уставилась на лиловый кошмар, в который была затянута Корделия.
– Можно, я возьму Корделию с собой и познакомлю ее с другими девушками? – обратилась Люси к Соне со своей самой обаятельной улыбкой.
– Конечно. – На лице Соны отразилось удовлетворение. В конце концов, разве не ради этого она привезла сюда Корделию? Для того, чтобы завести знакомства с сыновьями и дочерями влиятельных Сумеречных охотников. Но на самом деле Корделия понимала, что сыновья для ее матери сейчас гораздо важнее дочерей.
Люси взяла Корделию за руку и повела к столу с закусками и напитками, возле которого собралась стайка девушек в разноцветных платьях. Последовали представления, и из целой лавины имен, обрушившейся на нее, Корделия уловила лишь несколько: Кэтрин Таунсенд, Розамунда Уэнтворт и Ариадна Бриджсток; последняя, судя по фамилии, приходилась родственницей Инквизитору. Это была высокая, миловидная девушка, несколькими годами старше остальных, со смуглой кожей. Она была даже более смуглой, чем Корделия.
– Какое очаровательное платье, – дружелюбно обратилась Ариадна к Корделии. Сама она была одета в винно-красный шелковый наряд, который ей очень шел. – Если я не ошибаюсь, такой цвет называется «пепел розы». Исключительно популярно в Париже.
– О да, – с готовностью подхватила Корделия. За свою короткую жизнь она практически не общалась с ровесницами, если не считать Люси, и толком не знала, как произвести на девиц впечатление, что сказать, чтобы показаться обаятельной и милой. Наступил очень важный момент, но она не могла как следует собраться с мыслями и выпалила первое, что пришло в голову. – Вообще-то, это платье я как раз купила в Париже. На рю де ла Пэ. Его сшила сама Жанна Пакен[8 - Жанна Пакен (1869–1936) – модельер, владелица известного парижского дома моды.].
Во взгляде Люси промелькнуло озабоченное выражение. Розамунда поджала губы.
– Как вам повезло, – холодно процедила она. – А мы застряли здесь, в убогом лондонском Анклаве, и крайне редко выезжаем за границу. Должно быть, наше общество представляется вам очень скучным.
– О, – пролепетала Корделия, осознав свою оплошность. – Нет, что вы, нисколько…
– Моя матушка всегда говорила, что Сумеречным охотникам не пристало интересоваться тряпками, – заметила Кэтрин. – Она считает, что нам нельзя опускаться до уровня простых людишек.
– И поскольку ты чуть ли не ежедневно восхищаешься нарядами Мэтью, – язвительно вставила Ариадна, – я делаю вывод, что требования вести аскетический образ жизни распространяются только на девушек?
– Ариадна, ну что ты, право… – начала Розамунда и рассмеялась. – Кстати, а вот и он, легок на помине. Вы только взгляните на это.
Она смотрела в противоположную часть бального зала – на пороге как раз возникли двое молодых людей. Корделия, как всегда, прежде всего заметила Джеймса. Он был высоким, прекрасным, он улыбался, и блестящие локоны то и дело спадали ему на лоб: его можно было сравнить лишь с гравюрой гениального художника.
Она услышала раздосадованное восклицание Люси и перешептывания девушек, уловила имя Джеймса и другое знакомое имя: Мэтью Фэйрчайлд.
