– Понимаю, – сказала я. – Он не знал, что ты беременна, пока не увидел тебя полуодетой в день пира, дававшегося в честь герцога. И когда он это понял… Вероятно, он с полным основанием мог не считать себя отцом ребенка?
Из темного угла раздался тихий смешок. Вздрогнув, я еще плотнее прижалась к стене.
– Следовательно, по этой причине ты и решилась убить его публично, во время приема. Он бы объявил тебя изменницей… и отравительницей. Он догадывался о мышьяке?
– Он знал. Артур, конечно, не смог бы уверенно говорить об этом, во всяком случае относительно себя, но он знал. Когда мы садились за ужин глаза в глаза и я спрашивала: «Положить тебе кусочек, милый?» или «Немного эля, дорогой?» – он таращил глаза и отказывался, мол, у него нет аппетита. Отодвигал тарелку, но я слышала, как после трапезы он пихал себе в рот еду из кухонного ларя и думал, что находится в безопасности, потому что не берет ее из моих рук.
Рассказывала она спокойно и даже весело, словно передавала забавную байку. Я еще раз вздрогнула и попыталась отодвинуться от твари, делившей со мною тьму, подальше.
– Он понятия не имел, что яд содержался в укрепляющем снадобье, которое он принимал. Приготовленные мной средства он пить отказывался, выписывал укрепляющее из Лондона, причем за немалые деньги. – В голосе послышалась какая-то обида за этакую расточительность. – Как и положено, в лекарство в небольшой дозе входил мышьяк, и когда я добавила еще, Артур не заметил никакой разницы.
Мне было известно, что тщеславие – распространенный недостаток убийц; похоже, это вполне справедливо, потому что Гейлис, забыв, где мы находимся и что нам предстоит, продолжила повествование, очевидно хвалясь своей ловкостью и тем, чего она с ее помощью достигла:
– Разумеется, убивать его таким образом, при всей честной компании, было довольно рискованно, но пришлось действовать очень быстро…
Для мгновенного убийства мышьяк не годится, нужно что-то другое. Я вспомнила посиневшие губы Артура, вспомнила ощущение онемения, возникшее на моих губах после того, как я коснулась ими его рта. Быстродействующий и смертельный яд.
Когда я подслушивала разговор, я решила, что Дугал сознался в грехе с Лаогерой. Но если так, даже если Колуму это не понравилось бы, не существовало препятствий, мешавших Дугалу жениться. Он был вдов и свободен.
Но прелюбодейство, да еще с женой высокого чиновника? Это же совершенно меняет дело. Я знала, что в таком случае виновному грозила весьма суровая кара. У Колума не было никакой возможности спустить такое важное дело на тормозах, но вообразить, что он приговорит брата к публичному бичеванию или к изгнанию, я тоже была не в силах. А Гейлис сочла убийство разумной заменой клеймения лица раскаленным железом и нескольких лет тюремного заключения, во время которого ей бы пришлось по двенадцать часов в сутки трепать коноплю.
Итак, она приняла свои превентивные меры, Колум – свои. А я угодила между жерновами, попросту вляпалась.
– Хорошо, а ребенок? – спросила я. – Наверное…
Из мглы раздался следующий смешок.
– Несчастные случае нередки, дорогая, даже с лучшими из нас. И поскольку так вышло…
Я ничего не видела, но почувствовала, что она вновь пожала плечами.
– Я хотела избавиться от плода, но затем решила, что так смогу заставить его жениться на мне, поскольку Артур мертв.
Меня посетила страшная догадка.
– Но жена Дугала была еще жива, когда… Гейлис, ты…
Она покачала головой, отчего ее платье издало слабый шелест, а в темноте чуть блеснули волосы.
– Я хотела, – промолвила она, – но Господь уберег меня от этого. Я восприняла это как знак. И все могло бы выйти как нельзя лучше, если бы не Колум Маккензи.
Чтобы меньше страдать от холода, я ухватила себя за локти и, стремясь отвлечься от неудобств, продолжила расспросы.
– Ты хотела получить Дугала или только его положение и деньги?
– Ну, денег у меня было много, – уверенно сказала она. – Я знала, где Артур держал ключ ко всем своим бумагам и записям. И стоит заметить в его честь, почерк у него был прекрасный, подделать подпись было совсем не сложно. За последние два года я смогла получить около десяти тысяч фунтов.
– Но для чего? – в совершенном изумлении спросила я.
– Для Шотландии.
– Что?
В какой-то миг я решила, что слух меня обманывает, затем – что кто-то из нас сошел с ума, и, вероятнее всего, это не я.
– Что значит – для Шотландии? – с опаской спросила я и еще чуть отодвинулась: мало ли, неизвестно, какова степень ее безумия, может, это влияние беременности.
– Не бойся, я не сошла с ума.
Я покраснела от циничного веселья, которое услышала в ее ответе, к счастью, в яме было хоть глаз выколи.
– Правда? – иронически спросила я. – Ты только что призналась, что совершила мошенничество, кражу и убийство. Милосерднее думать, что ты лишилась разума, поскольку в противном случае…
– Я не безумна и не преступница, – твердо сказала она. – Я патриотка.
Наконец-то что-то стало проясняться! Я смогла с облегчением выдохнуть (я не дышала, в любой момент ожидая атаки).
– Якобитка, – сказала я. – Боже, ты чертова якобитка!
Она была якобитка, и это объясняло многие ее действия. Скажем, почему Дугал, в идеологическом отношении – отражение своего брата, с таким энтузиазмом собирал деньги для дома Стюартов. И почему Гейлис Дункан, которая могла стать женой любого мужчины, который бы ей приглянулся, выбрала таких разных людей, как Артур Дункан и Дугал Маккензи. Одного – за деньги и положение в обществе, другого – за возможность влиять на мнение публики.
– Колум подошел бы больше, – сказала она. – Жаль. Его несчастье для меня – как мое. Я бы хотела получить его, и только его, он единственный, кого я считаю под стать себе. Вместе мы могли бы… Однако ничего не поделаешь. Единственный мужчина, которого я желала, и единственный, кого я не могла победить своим оружием.
– И поэтому ты выбрала вместо него Дугала.
– А, да, – протянула она, думая о своем. – Сильный, даже влиятельный человек. Довольно богатый. Любимец простолюдинов. В действительности – только ноги и член Колума Маккензи. – Она хохотнула. – Силой владеет Колум. Почти такой же, как у меня.
Ее хвастовство стало мне неприятно.
– Колум обладает такими качествами, каких, как я вижу, у тебя нет. Скажем, состраданием.
– Да уж, он источник милосердия и сострадания, – насмешливо заметила она. – Ну и какая от них польза? За его плечом стоит смерть, сразу заметно. Ему осталось не больше двух лет, если считать от этого Рождества.
– А сколько ты проживешь? – спросила я.
Удар достиг цели, но звонкий голос не дрогнул:
– Думаю, куда меньше. Но это все равно. За время, что мне было отпущено, я много успела. Десять тысяч фунтов были переправлены во Францию, и округ выступает за принца Чарли. Когда начнется восстание, я буду знать, что внесла в него свою лепту. Если доживу.
Она стояла почти под дырой наверху. Я привыкла к темноте и различала ее силуэт; Гейлис казалась мне бледной тенью, неожиданным и неприкаянным привидением. Вдруг она обернулась ко мне.
– Что бы ни случилось на суде, я ни в чем не раскаиваюсь, Клэр.
– Жалею лишь о том, что могу отдать всего одну жизнь за мою страну?
– Отлично сказано, – заметила она, не отреагировав на иронию.
Мы замолчали. Тьма, видная в отверстии, казалась мне материальной силой, холодной тяжестью давила мне на грудь, наполняла легкие смертельным дыханием. В конце концов я села на корточки, спрятала лицо в коленях и погрузилась в тяжелый сон, не спасший меня ни от холода, ни от ужаса.
– Так ты его любишь? – раздался вдруг вопрос Гейлис.
Я подняла голову с колен. Который стоял час, понять было невозможно. Над нами слабо мигала какая-то звезда, но в нашей темнице света не прибавлялось.
– Кого, Джейми?
– Кого же еще? – сухо удивилась она. – Это его ты зовешь по имени во сне.
– Я не знала.
– Так любишь или нет?
Холод вверг меня в тупую дремоту, из которой вывел пронзительный голос Гейлис. Схватив себя за колени, я стала качаться из стороны в сторону. Церковные судьи приедут завтра или послезавтра. Времени притворяться перед собой или другими и уклоняться от ответов не оставалось. Как ни тяжело было признать, но я, вероятно, находилась на волосок от смерти и поняла, отчего узники, приговоренные к смерти, накануне казни хотят исповедаться.
– Я имею в виду, действительно любишь, – настойчиво спрашивала Гейлис, – а не просто хочешь с ним спать. Я знаю, что это ты хочешь, и он тоже. Все мужчины хотят. Но ты любишь его?
Любила ли я его? Испытывала ли нечто большее, чем плотское вожделение? Мрачная яма походила на темную кабинку для исповеди, а на пороге смерти не нужно лгать.
– Да, – кратко ответила я и вновь опустила лицо в колени.
Некоторое время в норе царила тишина, и я вновь было уснула, но услышала, как Гейлис словно про себя сказала:
– Значит, это возможно.
Судьи прибыли через день. До нашей холодной ямы доносились крики деревенских жителей по случаю их появления и топот копыт по булыжной мостовой Хай-стрит. Шум мало-помалу отдалялся; они удалялись по улице к площади.
– Приехали, – сказала Гейлис, прислушавшись к услышанным звукам.
Мы машинально схватили друг друга за руки, вражду победил страх.
– Отлично, – из последних сил хорохорясь, сообщила я. – Предпочитаю смерть на костре, это лучше, чем околеть от холода.
Однако мы так и мерзли в яме до полудня, когда неожиданно открылся вход в наше узилище, нас выволокли на белый свет и потащили на суд.
Заседание суда было устроено на площади прямо перед домом Дунканов – очевидно, чтобы могло собраться как можно больше публики. Я заметила, что Гейлис быстро взглянула на шестигранные окна своей гостиной и сразу же безразлично отвернулась.
Два церковных судьи сидели в мягких полукреслах за столом, установленным посреди площади. Один судья был очень высоким и тощим, второй – низким и полным. Я вспомнила карикатуру, которую когда-то видела в случайно доставшемся мне американском юмористическом журнале, и, не зная судей по имени, в уме назвала высокого Матт, а маленького Джефф.
На площади собралась почти вся деревня, присмотревшись, я увидела многих своих бывших пациентов, но обитателей замка не было видно.
Деревенский страж Джон Макри зачитал обвинительное заключение против Гейлис Дункан и Клэр Фрэзер, обвиняемых перед судом церкви в преступном волшебстве.
– Основываясь на свидетельских показаниях, выяснено, что обвиняемые умертвили Артура Дункана посредством колдовства, – читал Макри ровным, твердым голосом, – а кроме того, убили нерожденное дитя Джанет Робинсон, а кроме того, потопили лодку Томаса Маккензи, a кроме того, наслали на деревню Крэйнсмуир повальный желудочный недуг…
Так продолжалось очень долго. Колум подошел к делу весьма тщательно.
После того как обвинение было зачитано, начался опрос свидетелей. Большинство из них было мне неизвестно, тех, кого я лечила, среди них не было, что меня порадовало.
Некоторые несли полную ерунду, части явно заплатили за данные показания, но были и такие, кто рассказывал о реальных событиях. Скажем, бледная и трясущаяся Джанет Робинсон со свежим синяком на скуле, которую притащил на площадь отец, показала, что забеременела от женатого человека и вытравила плод при помощи Гейлис Дункан.
– Она дала мне снадобье, которое я должна была выпить, и заклинание, которое следовало трижды прочитать на восход луны, – бормотала девушка, в ужасе смотревшая то на отца, то на Гейлис, пытаясь понять, кто из них страшнее. – Она говорила, что от этого у меня снова будут месячные.
– Так и произошло? – с интересом спросил Джефф.
– Не сразу, ваша честь, – ответила девушка, нервно подергивая головой. – Но я выпила снадобье еще раз, когда месяц был на ущербе, и они пришли.
– Пришли?! Девчонка чуть не истекла кровью! – вмешалась женщина в летах, мать Джанет. – Она только тогда и сказала мне правду, как уж вовсе помирать стала.
Миссис Робинсон намеревалась поведать суду все кровавые подробности, и ее еле угомонили, чтобы предоставить слово и остальным свидетелям.
Похоже, против меня лично никто не собирался выступать, единственным расплывчатым обвинением было то, что раз я присутствовала при кончине Артура Дункана и даже до него дотрагивалась, следовательно, я имею отношение к его смерти. Я начинала признавать правоту Гейлис: цель Колума – не я. Если это действительно так, возможно, мне удастся выкрутиться. Но так я думала лишь до того мгновения, когда перед судом предстала женщина с холма.
Едва к столу подошла эта худая, сутулая женщина в желтой шали, я поняла, что нам угрожает серьезная опасность. Женщина была не из этой деревни, до того я ее не встречала. Она была босая, ее ноги покрывала дорожная пыль.
– Имеются ли у вас обвинения против этих женщин? – спросил тощий судья.
Испуганная женщина не смела поднять взгляд и лишь чуть кивнула. Толпа вся обратилась в слух. Говорила женщина еле слышно, и судье Матту приходилось просить повторить сказанное.
У них с мужем, рассказывала женщина, был хворый младенец. То есть он родился здоровым, но потом стал слабеть и хиреть. Наконец супруги пришли к выводу, что ребенка подменили эльфы, и положили его на ложе эльфов на холме Кройч Горм. Они спрятались неподалеку, чтобы забрать своего младенчика, когда его вернут эльфы, но неожиданно увидели, как к ложу эльфов подошли две леди, те самые, что стоят перед ней, взяли ребенка на руки и стали говорить что-то непонятное.
Женщина держала сложенные тощие руки под передником и постоянно ими шевелила.
– Мы с мужем провели там всю ночь. Когда совсем стемнело, возник огромный демон, совершенно черный; он беззвучно подошел к камню и наклонился над тем местом, куда мы положили ребенка.
В толпе раздался потрясенный гул, а я хоть и знала, что «огромным демоном» был Джейми, подошедший посмотреть, жив ли ребенок, почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом. Зная, что будет затем, я пыталась себя ободрить.
– Когда взошло солнце, мы с мужем подошли туда и увидели, что оборотень мертв, а нашего младенчика и след простыл.
Сказав это, она прикрыла лицо передником и зарыдала.
И тут, словно мать оборотня подала знак, толпа расступилась и пропустила вперед погонщика Питера. При виде него я про себя застонала. Было понятно, что рассказ женщины настроил толпу против меня; теперь не хватало только этого дурака с его водяной лошадью.
Упиваясь обрушившимися на него мгновениями славы, погонщик надулся и театрально указал на меня.
– Это правильно, что вы называете ее ведьмой, почтенные лорды! Я своими глазами видел, как эта женщина вызвала из вод озера Дьявола водяную лошадь, чтобы та выполняла ее приказы. Громадное страшное чудовище ростом с большую сосну, а шея – прямо как огромная синяя змея. Глаза что яблоко, глянет – души человека лишит!
Судей, похоже, его показания так впечатлили, что они пару минут о чем-то шептались. Все это время Питер угрожающе на меня таращился: мол, ты у меня посмотришь!
Наконец тот судья, что был толст, прекратил переговоры и повелительным взмахом руки позвал Джона Макри, стоявшего наготове в сторонке.
– Страж! – обратился к нему судья и показал на Питера. – Заберите этого человека и поставьте к позорному столбу за появление на публике в пьяном виде. Идет важное судебное заседание. У судей нет возможности выслушивать нелепые россказни пьянчуги, которому с перепоя чудятся водяные лошади!
Погонщик Питер до того удивился, что, когда Макри строевым шагом подошел к нему и взял за руку, даже не оказал сопротивления. Когда его уводили, он с открытым ртом все время на меня оглядывался. Я дала себе волю и слабо помахала ему на прощание ладонью.
Но после этого мелкого нарушения порядка плавное течение процесса сбилось. Множество девиц и женщин под присягой дали показания, что покупали у Гейлис Дункан амулеты и приворотное зелье, чтобы навлечь на кого-то недуг, изгнать нежеланный плод или приворожить мужчину. Все как одна утверждали, что купленные средства оказались действенными, – практически рекорд для врача, цинично подумалось мне. Меня практически не упоминали, лишь несколько человек рассказали чистую правду: они неоднократно видели, как в комнате для трав миссис Дункан я смешивала снадобья и измельчала травы.
Их показания были не настолько опасны, в том числе и потому, что перед судом предстало приблизительно столько же свидетелей, которые поведали, что я пользовала их самыми обычными медикаментами, без всяких заговоров, амулетов и прочего. Следовало воздать должное смелости этих людей, отважившихся дать показания в мою пользу, не побоявшись осуждения общественности; я была им весьма благодарна.
