При всех познаниях этого чувака, у него серьезные пробелы в образовании. Например, он понятия не имеет, чем можно ужасно смутить человека.
– Это не меняет того, что в мои планы на Апокалипсис не входило разглядывание твоей голой задницы.
Не то чтобы его тело было некрасивым или еще что-то в этом роде. Я хочу сказать, что при других обстоятельствах…
– Зачем ты говоришь мне все это, неужели так трудно понять, что я хочу заставить тебя страдать, – говорит он.
– Можешь просто надеть штаны?
Это все, чего я прошу.
Мор подходит ко мне, демонстрируя каждый дюйм своего тела, я не преувеличиваю: каждый дюйм. Я снова замечаю светящиеся янтарные татуировки, такие чуждые и такие красивые. Мой взгляд скользит по его широким плечам и сужающемуся к талии торсу; потом глаза невольно опускаются ниже, к прессу, а оттуда к…
Может, я просто сижу слишком близко к огню, но внезапно мне становится жарко и хочется чем-нибудь обмахнуться.
– Пожалуйста, – умоляю я.
– Когда я умолял тебя о пощаде, ты сжалилась надо мной?
Это, наконец, просто смешно.
– Нет, но…
– Нет, – соглашается Мор. – И поэтому я тоже не стану выполнять твоих просьб.
Он не улавливает, что выстрел в упор и созерцание впечатляющего образчика мужских достоинств – это абсолютно разные категории страдания. Нет, что я несу, даже не категории. Это как слова-омофоны: звучат одинаково, но означают совершенно разное.
– А ты действительно обеими руками за правосудие по принципу «око за око», – бормочу я.
Здесь явно верховодит суровый Бог Ветхого Завета.
– И ты серьезно собираешься заставить меня смотреть на тебя голого? – спрашиваю я.
– Куда смотреть, решаешь ты сама, – он подходит к огню.
Передать не могу, как мне трудно не смотреть туда.
Очень, очень трудно.
И я не зразу понимаю, что Мор крутится перед огнем не просто так, а чтобы обсохнуть. А это значит, что он будет торчать здесь еще некоторое время.
Пора сваливать.
Но, когда я уже готова выйти, всадник меня опережает. Он поворачивается и идет к двери, литые мускулы лоснятся при движении.
– Ложись на диван и снимай рубашку, – командует он, выходя из комнаты.
Я замираю, услышав такое.
Обнажился, а теперь хочет, чтобы и я разделась…
Что за хрень?
Честно говоря, я скорее озадачена, чем что-то еще. Я не замечала, чтобы от Мора исходили сексуальные флюиды, чтобы я его хоть немного интересовала – не считая того, что сейчас он с удовольствием болтается тут в чем мать родила. И ничто не помешает мне, если надо, схватить каминную кочергу. Я вышибу из этого красавчика дурь, пусть только сунется.
Я просто… ошарашена самой идеей.
Услышав приближающиеся шаги всадника, я замираю. Еще миг, и Мор входит в гостиную. Я немного расслабляюсь, обнаружив, что он снова одет – на нем прежняя черная одежда. Даже ботинки надел. Не хватает только его золотых регалий.
Всадник не слишком последователен – грозился ведь, что будет и дальше шокировать меня наготой.
В руке он держит что-то, какой-то маленький предмет.
Увидев меня – в наглухо застегнутой рубашке, с кочергой в руке, – Мор приостанавливается.
Потом вздыхает.
– Ладно.
В несколько шагов он пересекает комнату.
Я замахиваюсь и – точно, как в идиотских триллерах – терплю поражение. Мор легко отбирает у меня кочергу и, сдавив мне шею, тащит за собой. Он бросает меня лицом вниз на диван и прижимает коленом.
– Смертные… – бурчит он под нос.
Я задыхаюсь. Пытаюсь вырваться, но безрезультатно.
Через секунду слышится треск ткани, это Мор срывает с меня рубашку.
Когда он просовывает пальцы под повязку, я дергаюсь от боли, а он начинает распарывать бинты. Ткань рвется легко, как бумага.
Это неприятно. Не думаю, что Мор специально старается причинить мне боль, но каждое движение его пальцев жжет огнем.
Наконец это заканчивается. От холодного воздуха я покрываюсь гусиной кожей.
Выждав немного, всадник кладет мне на спину теплую руку. И тут же убирает.
– Садись, – командует он.
Что?
Прижимая к груди обрывки рубашки, я делаю, как он велит.
– Убери это, – в его голосе звучит досада.
Я прерывисто вздыхаю.
Не хочу подчиняться, потому что он, может, и спокойно относится к наготе, но я вот нет. Но сейчас… вспоминаю, как Мор безжалостно волок меня по дороге, как смотрели на меня его ледяные глаза, когда я отказывалась подчиняться.
Я имею дело не с человеком. Он, не задумываясь, снова причинит мне боль, если стану сопротивляться.
Да я и устала сопротивляться. Это просто… бесполезно перед такой непреодолимой силой.
Стягиваю остатки рубашки, старательно прикрывая обеими руками грудь.
Мор проводит пальцами по моей спине. Он касается кожи довольно мягко, но я все равно вздрагиваю.
– Прижми это к животу, – раздается его голос за спиной.
Смотрю вниз на то, что он протягивает. Мне нужно время, чтобы сообразить, что это бинт.
Бинты. Он хочет сделать мне перевязку.
У меня вырывается судорожный вздох, больше похожий на плач. Ладно, я и правда всхлипнула. А плач переходит в истерический смех, который никак не получается унять. И я уже хохочу, хотя по щекам струятся слезы, и я уже сама не уверена, смеюсь я или плачу, потому что…
Потому что.
Потому что, господи ты боже мой, я стреляла в человека, я подожгла его и даже сейчас меня жестоко мутит при мысли о том, что я способна сделать такое, хоть бы даже и с Всадником Апокалипсиса. Но на этом кошмар не закончился. Меня связал и заставил бежать следом все он же – бессмертное существо, которое, как я считала, я убила, то же существо, что убивает всех нас. А потом он волоком тащил меня, и у меня рука выскочила из сустава, а спину как будто изорвали в клочья – не говоря уж о ногах, – а еще я увидела человека, умиравшего чудовищно мучительной смертью. И я была готова к тому, что надо мной надругаются, что этот кошмар не закончится, ведь Мору, этому бессердечному психопату, мало того, что он уничтожает жизнь на своем пути. Ему нужно снова и снова наказывать меня в назидание другим.
Я больше не плачу – впрочем, я даже не уверена, что могу назвать это просто плачем. Это были настоящие рыдания, как будто мой разум пытался смыть все пережитое.
– Надеюсь, тебя это радует, – выговариваю я сквозь снова хлынувшие слезы.
– Разумеется, – безрадостно отзывается Мор. – Возьми.
Он передает мне бинт. Все еще не в силах успокоиться, беру его и начинаю обматывать вокруг талии, потом возвращаю назад. Мы повторяем эти движения снова и снова, пока все раны не оказываются под свежей чистой повязкой.
Я вытираю глаза, прокашливаюсь и пытаюсь взять себя в руки.
Глубоко дышу.
Все будет хорошо – или не будет, но это тоже хорошо.
Решив, что окончательно успокоилась и смогу говорить, я обращаюсь к Мору.
– Спасибо за все, что ты делаешь, но, если раны не промыть, в них может попасть инфекция, – а может и не попасть, но все равно это риск.
Думаю, я просто должна быть благодарна ему за эту крупицу доброты.
– Это необязательно, – отвечает всадник.
– В каком смысле необязательно? – переспрашиваю я, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Твои раны не загноятся.
Я сильнее разворачиваюсь, чтобы увидеть его лицо.
– Откуда ты знаешь?
Он молитвенно поднимает глаза к небу, будто пытаясь найти там, среди потолочных балок, не то Бога, не то терпение, которого ему со мной не хватает.
– Я контролирую инфекции во всех формах.
Серьезно? Он может не только сделать так, что я не заболею лихорадкой, но и защитить мои раны от воспаления, даже не промывая их?
– Зачем тогда менять повязки? – ворчу я, снова отворачиваясь.
– Такие обширные повреждения необходимо обрабатывать, чтобы они нормально заживали, – объясняет Мор. Он отрывает конец бинта и завязывает. – Давай руки.
Я протягиваю ему запястья. Меня странным образом завораживает вся эта ситуация – и сам Мор, если честно.
Мор склоняется над моими руками (золотистые локоны падают ему на глаза) и начинает разматывать грязную повязку. Сейчас всадник выглядит щемяще невинным – хотя странновато говорить так о мужчине, тем более об этом, с огромным числом убийств за плечами. Наверное, это из-за того, что в кои-то веки он проявил заботу, а я уловила в нем искорку (исчезающе малую) человечности.
Я мрачнею, уставившись на его склоненную голову.
– Зачем ты это делаешь?
– Чтобы страдать, нужно жить.
Не знаю, почему в этот раз я ждала другого ответа. Вообще-то мне все ясно. Я причиняю боль ему, он причиняет боль мне. Мы оба следуем определенному сценарию. Непонятен мне только этот момент. То, что он обо мне заботится, проявляет чуткость. Это меня тревожит, и ответ «я хочу заставить тебя страдать» спокойствия не добавляет.
Но, если есть другое объяснение, я предпочитаю его не знать.
Глава 13
Мытье грозит перерасти в проблему.
На следующий день я пытаюсь испепелить Мора взглядом. У меня за спиной ванна, у него – дверь. Мы оба в тесной ванной комнате в очередном доме, выбранном им для ночлега.
Как и предыдущий, этот дом, на мое счастье, пустует. И бонус: в доме есть электричество, а это означает горячую воду, что, в свою очередь, значит, что я имею шанс, наконец, смыть с себя всю грязь.
Одна беда: этот псих, похоже, решил, что я сбегу, несмотря на тот факт, что раньше он оставлял меня в ванной одну – черт, да он оставлял меня одну и в ванных, и в гостиных, и в кухнях! Он отлично знает, что сломал мою волю к победе. И я не могу понять, с чего ему теперь приспичило торчать здесь вместе со мной.
– Слушай, тебе все равно придется выйти, – обращаюсь я к человекообразному гиганту, стоящему передо мной.
Он складывает руки и обнимает свое золотое оружие. На языке всадников это значит: попробуй меня заставить.
– Ты, видимо, не знаешь, что люди не смотрят на других людей, когда те моются, – по крайней мере, я думаю, что не смотрят. Хотя не исключено, что существует такое сексуальное отклонение, темная изнанка жизни, которая мне неизвестна. Бывают вещи и более странные, и стоящий передо мной мужчина – живое тому доказательство.
– Если хочешь поводок подлиннее, придется доказать, что ты этого достойна, – говорит он надменно.
– Как насчет всех тех случаев, когда ты уже оставлял меня в ванной одну?
– Ты была слишком слаба, чтобы ослушаться.
