Шрамы, шум воды и сирена за окном пробуждают во мне воспоминание. То, о котором я стараюсь не думать. Не потому, что хочу забыть – это было бы ошибкой, – но потому, что этот момент изменил всю мою жизнь. К худшему. Из душа идет горячая вода, и я намыливаюсь, ощупывая бугорки шрамов на плече. Я ковыряю порез на руке, и вода окрашивается красным.
Это тоже навевает воспоминания.
Это было задолго до того, как я встретил Кристен. Мне было двадцать четыре, и я приехал в Хантингтон-Бич в гости к своим кузенам. Богатым кузенам. Я как раз окончил социологический факультет Южно-Калифорнийского университета и занимался тем, чем злоупотребляю сейчас. Мы с кузеном Робом провели весь день на пляже, потягивая пиво. Мы были пьяны, не на шутку пьяны. Когда у нас закончилось пиво, Робу взбрело в голову прогуляться по пляжу с пачкой наличных, покупая выпивку у всех, у кого она имелась. Роб умел убеждать. Его белозубая улыбка и сонная, непринужденная манера поведения располагали к нему людей.
Мы перебрали. Но все равно выпили еще. Я отрубился, пока Роб играл в волейбол с симпатичными девчонками. Солнце пригревало. Я чувствовал себя отлично. Я был пьян, но на пляже это не так уж и плохо. Мне казалось, что все идет прекрасно.
Я ошибался.
За несколько недель до этого я приступил к поискам работы и успел получить несколько заманчивых предложений. На следующей неделе мне предстояло собеседование на позицию по работе с молодыми совершеннолетними преступниками – не то чтобы работа мечты, но для начала неплохо.
Когда солнце начало опускаться за горизонт, Роб вернулся и предложил заехать в пару баров. Он указал на стоявших неподалеку девушек. Как и все девушки в Лос-Анджелесе, они были прекрасны. Безупречны.
– Они хотят потусить вместе, – сказал Роб, направляя на девушек свое секретное оружие – фирменную белозубую улыбку, озаряющую пляж, словно луч прожектора.
Высокая блондинка повесила на плечо пляжную сумку и помахала мне.
– Круто, – сказал я.
Последнее, что я отчетливо помню, – как мы с Робом сели в его ярко-красный «БМВ» с открытым верхом. Роб был слишком пьян, чтобы садиться за руль. Как и я, но мне казалось, что, если я буду вести осторожно и не стану соваться на скоростную магистраль, то смогу довезти нас до дому. На полпути Роб начал издавать мерзкие гортанные звуки, показывая, что его вот-вот вырвет. Никому не нравятся эти звуки и то, что за ними следует. А меня от них и самого начинает тошнить.
– Погоди, Роб, – сказал я. – Дай мне притормозить.
– Ох, – сказал он, – сейчас сблюю.
– Высунь голову в окно!
Я опустил стекло и подтолкнул Роба, чтобы он высунул голову, пока я не найду, где остановиться. Обочина была полна машин. Притормозить было негде, так что я прибавил газу, чтобы найти подходящее место.
Я не заметил фургон. И не заметил красный свет светофора. На скорости сорок пять миль в час я каким-то образом успел вывернуть руль. С тех пор я верю в Бога. Фургон был набит битком. Семья из семи человек ехала в Диснейленд, по пути осматривая местные достопримечательности.
Следующее, что я помню, – как очнулся в больнице Хантингтон-Бич, напичканный какими-то трубками. Я с трудом соображал, хотя ситуация была довольно очевидна. У двери стоял полицейский.
– Что случилось? – спросил я у врача.
У нее было мрачное выражение лица: «Вы выехали на красный свет».
Точно. Я был за рулем.
– Боже, – сказал я, пытаясь привстать. Все мое тело охватывала боль. Плечо было перебинтовано. Я едва мог двигаться. Но все это не имело значения. Я тут же подумал о кузене.
– Что с Робом? Моим кузеном?
– Вам обоим повезло, – сказала врач. – Вам – больше, чем ему. Но вы оба живы.
Позже я узнал, что Роб получил травму мозга и так от нее и не оправился. Это тяжело сознавать. И все из-за меня. Я знал это. Мне не следовало садиться за руль. Я думал, что справлюсь. Как глупо.
Я стал преступником. Из-за моих действий пострадал пассажир, поэтому мне предъявили обвинение в совершении тяжкого преступления. Я был не в состоянии возразить, да и в любом случае не стал бы. Роб никогда меня не винил, но мне кажется, дело в травме мозга. В том, что Роб не до конца осознавал, какие последствия повлек за собой тот день на пляже. Я провел за решеткой один-единственный день перед условным освобождением. Не потому, что был невиновен, а потому, что в тюрьме не было места.
Повезло. Или нет.
Хоть в чем-то Господь меня помиловал и я никого не убил: пятеро детей вернулись домой в футболках с Микки-Маусом, сувенирами и захватывающим рассказом.
Но преступления не так-то легко смыть. Они следуют за тобой неотступно, словно тени. Я не смог получить работу, на которую рассчитывал. Не смог получить вообще никакую приличную работу. Как выяснилось, единственное, на что я мог рассчитывать в краткосрочной перспективе, – это позиция официанта. Со временем краткосрочная перспектива превратилась в долгосрочную. Впрочем, не все так плохо. На работе я встретил Кристен. Она только-только окончила юрфак Вашингтонского университета, а я переехал в Сиэтл, чтобы начать все заново. Она была на четыре года старше меня, гораздо умнее, и я еще ни у кого не видел таких добрых глаз.
Я был настоящим везунчиком, когда она согласилась пойти со мной на свидание. Я все еще настоящий везунчик. Каждый раз, когда я смотрю на свою жену, я вижу добродетель. И оттого мне еще больнее, когда я думаю о том, что произошло с нами за последние несколько лет.
5
Адам
Не понимаю, в чем дело. Я все им рассказал. Но детективы топчутся на месте. Говорят с той бабулькой и даже с ее внуком, вместо того чтобы приступить к поискам Софи. Объявить ее в официальный розыск или что-то типа того. Может, они уже это сделали? С момента пропажи прошло больше четырех часов. Обри разве что на голове не стоит из-за сахара в этом проклятом фруктовом льде, а я сижу и пытаюсь понять, как мне найти ее маму.
Найти Софи.
Привести ее домой.
Вернуть мою жену.
Спасти ее.
Я думаю, что еще я могу сказать детективам, но, когда они снова подходят ко мне, их слова совершенно выбивают меня из колеи.
– Мы заметили, что либо вы, либо ваша жена прошлой ночью спали на диване, – говорит детектив Монтроуз.
Он обвиняет меня. Или мне так кажется. Не знаю. Мне еще не доводилось быть мужем пропавшей женщины. Я защищаюсь, потому что знаю, что они хотят повесить все на меня. Я видел это по телевизору. Копы всегда подозревают мужа.
– Вот как? – я пытаюсь сохранять спокойствие, но у меня плохо получается. – Это все, что вы можете сказать? Какого черта? Господи! Да, я спал на диване, потому что Софи простудилась. Мы даже думали отменить из-за этого поездку. На что вы намекаете? Что мы поссорились?
– Мы просто спрашиваем, – говорит Ли. – Мы обязаны спросить.
– Ладно, – говорю я, скаля зубы.
Это инстинктивная реакция. Я ничего не могу с ней поделать.
– Что вы предприняли, чтобы ее найти? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь не потерять самообладание. – Ее здесь нет. Вы это видите. Какой-то ублюдок ее похитил. Почему вы не опрашиваете местных жителей, не обыскиваете окрестности?
– Мы уже разослали ориентировку, – говорит Монтроуз. – Но у нас ничего нет, кроме фотографии с ее водительского удостоверения. Мы не знаем, был ли у похитителя автомобиль или грузовик. Слишком мало информации.
– Адам, – говорит Ли, – мой напарник прав. Мы слишком мало знаем. То, что ты разглядел без очков с расстояния в сотню ярдов, не особенно нам помогло. Красная куртка. Какой-то головной убор, по словам другого свидетеля. Средний рост, средний вес.
– Это все, что я знаю, – говорю я.
– Да, – говорит она. – Понимаю.
Я рассчитываю, что полицейские мне поверят, но из газет и передач я знаю, что ты попадаешь под прицел, как только заявляешь о пропаже или гибели жены. Сочувствия хватает минут на пять – потом оно сменяется подозрениями и обвинениями. Поначалу тихими. Они исходят от посторонних наблюдателей, ни на что не влияющих. Но потом отдельные шепотки объединяются в многоголосый хор. Я никогда не думал, что такое произойдет со мной. Я никогда не думал, что мою жену похитят.
– Вы слышали что-нибудь необычное прошлой ночью? – детектив Монтроуз заносит ручку над блокнотом, готовясь записать мой ответ.
– Я уже сказал бы вам, если бы что-то слышал.
– Около двух часов ночи? Довольно поздно, – теперь говорит Ли.
– Нет, я ничего не слышал. Ли, за что ты так со мной? – я смотрю на нее в упор. – Ты же меня знаешь. Но расспрашиваешь так, будто не веришь ни единому моему слову.
Ли сглатывает. Ее бледное лицо охватывает легкий румянец. В детстве она всегда краснела, когда я ее дразнил. Сейчас румянец едва заметен. Но он все же есть. Хорошо. Я отвратительно себя чувствую. Да и в целом в атмосфере хватает враждебности. Они не желают сосредоточиться на том, что произошло с Софи.
Вместо этого они сосредоточились во мне. Это не должно меня удивлять. Но почему-то удивляет.
– Это был громкий шум, – говорит Ли. – Мальчик его услышал. Сказал, было похоже на звук захлопывающейся двери.
– Я ничего не слышал, – говорю я. – Вы двое вообще меня слушаете?
Мне начинает казаться, будто я погружаюсь в зыбучий песок. Опускаюсь все ниже и ниже, пока эти копы смотрят на меня сверху. Ниже и ниже. Они нависают надо мной. Я сжимаюсь под весом их расспросов и понимаю, что потерял всякий контроль над тем, что происходит вокруг. Я не на работе, где я всегда могу соврать своей начальнице и сделать то, что хочу. Здесь я не могу велеть своим подчиненным действовать так, как я считаю нужным. Не то чтобы я хоть раз вынуждал кого-то сделать что-то аморальное. Вовсе нет. Искать обходные пути, чтобы побыстрее расправиться с заданием – совершенно нормально. Но тут я оказался бессилен.
– Мы просто выполняем свою работу, Адам, – говорит Ли.
– Что-то незаметно. Я видел, как кто-то ударил мою жену, схватил и утащил ее, а вы это игнорируете.
– Мы ничего не игнорируем, – говорит детектив Монтроуз. – Мы просто хотим разобраться, как обстояли дела между вами и вашей женой. Может быть, Софи обиделась на что-то и сбежала. Моя жена сделала так однажды. Уехала к сестре на выходные, оставила меня наедине с бутылкой джина.
Ли по-прежнему глядит на меня, но я вижу, как она напрягается. Слова напарника стали для нее неожиданностью. Думаю, если по пути обратно они устанут обсуждать пропажу Софи, то переключатся на его брак.
– Наши отношения в полном порядке, – говорю я. – Если вы хотите махнуть рукой на все, что я вам рассказал, – дело ваше. Как знаете. То, что с ней сейчас происходит, будет на вашей совести. Я рассказал вам, что видел. Мы не ссорились, она не могла просто так убежать. Мы были счастливы.
К «Глицинии» подъезжает чей-то автомобиль.
– Родители твоей жены? – спрашивает Ли.
Я качаю головой: «Нет. Они приедут только через час».
Пару секунд я стою на месте. Молча. Все еще в зыбучем песке. Я держу Обри. Она не до конца понимает, что происходит, как и я.
– Я знаю, что я видел, – говорю я наконец. Слова неловко повисают в воздухе.
– Конечно, – говорит Ли.
– Что дальше? – спрашиваю я.
Детектив Монтроуз смотрит на темнеющий берег Худ-Канала; кучевое облако заслоняет солнце. Монтроуз молчит, как и Ли. Может быть, это специальная тактика, а может быть, они не знают, что мне ответить.
– Ты останешься ночевать здесь? – спрашивает Ли.
– Куда еще мне деваться?
– Пожалуй, не лучшее место для девочки.
– Спасибо за заботу, Ли. Моя жена пропала, и я останусь здесь. Ее родители скоро приедут. Наверное, заберут Обри с собой.
Я поворачиваюсь к своей малышке. Она выглядит напуганной и растерянной. И я не знаю, что сказать, чтобы ее утешить.
– Хочешь увидеться с бабушкой Хелен и дедушкой Фрэнком? – спрашиваю я.
Она едва заметно кивает.
Ли подает голос.
– Это хорошая идея, Адам. Но сначала нам нужно поговорить с Обри.
– Это еще зачем? Она ничего не знает. Она всего лишь ребенок.
– Она свидетельница преступления, – говорит Монтроуз.
– Так нужно, Адам, – говорит Ли. – Стандартная процедура. Пойми.
Я понимаю. Но мне все равно кажется, что выпытывать у трехлетней девочки подробности о самом ужасном событии в ее жизни – плохая идея. Этот разговор может еще сильнее ее травмировать.
– Я не уверен, – говорю я наконец.
– Я уже проводила такие разговоры, – говорит Ли. – Можешь остаться, но мне надо с ней поговорить. – Она переводит взгляд на Монтроуза.
Его это тоже касается.
6
Ли
Под пристальными взглядами ее отца и моего напарника мы с Обри Уорнер садимся рядом на бетонных ступенях, ведущих к пляжу. Мы смотрим на воду, и суета за нашими спинами постепенно отдаляется. Незнакомцы. Полицейские машины между тремя коттеджами. Мигалка на одном из автомобилей. Тревога на лице Адама.
– Обри, – говорю я ей, – я знаю, что ты большая девочка.
Та слегка улыбается: «Да, я большая».
– Я знаю, – говорю я. – И мне нужна твоя помощь.
Обри находит на ступеньке ракушку и протягивает ее мне: «Мама тоже любит ракушки».
За эту реплику легко зацепиться.
– Расскажи мне про свою маму, – прошу я, беря ракушку. – Ты видела ее на пляже перед тем, как она исчезла?
