– Я, по-вашему, что ли? Остроумно! – обиделся гимназист.
– Не ты, а Мокрица! – выкрикнула Ниночка.
– Конечно, Мокрица! – подтвердил и Толя.
– Мокрица! Надо пожаловаться мамзельке[4 - Мамзе?лька – пренебрежительное от мадемуазель.]. Зовите сюда вашу Баварию Ивановну-то бишь Матильду Францевну, – скомандовал Жорж младшим детям. – Ну, чего рты разинули? Не понимаю, как только она смотрит за вами!
И, пожав плечами, он с видом взрослого человека заходил по зале.
Ниночка и Толя скрылись в одну минуту и тотчас же снова появились в гостиной, таща за собой Матильду Францевну, ту самую клетчатую даму, которая встретила меня на вокзале.
– Что за шум? Что за шкандаль? – проговорила она, оглядев всех нас строгими вопрошающими глазами.
Дети, окружив ее, стали рассказывать хором, как все случилось. Если бы я не была так убита горем в эту минуту, то невольно удивилась бы тому избытку лжи, которая сквозила в каждой фразе маленьких Икониных.
Но я ничего не слышала и не хотела слышать. Я стояла у окна, смотрела на серое петербургское небо и думала: «Там, наверху, моя мамочка. Она смотрит на меня и видит все. Наверное, она недовольна мной. Вероятно, ей тяжело видеть, как нехорошо поступила сейчас ее Леночка… Мамочка, милая, – шептало мое сильно бьющееся сердце, – разве я виновата, что они такие злые, такие нехорошие задиры?»
– Ты глухая? – внезапно раздался за моей спиной резкий окрик, и цепкие пальцы клетчатой дамы впились мне в плечо. – Ты ведешь себя как настоящая разбойница. Уже на вокзале подставила мне ножку…
– Неправда! – возразила я. – Неправда! Я не делала этого! Я толкнула вас нечаянно!
– Молчать! – гувернантка взвизгнула так, что стоявший неподалеку от нее Жорж зажал уши. – Мало того что ты груба и резка, ты еще лгунья и драчунья! Нечего сказать, хорошее сокровище мы приобрели себе в дом! – говоря это, она дергала меня за плечи, за руки и за платье, а глаза ее так и сверкали злобой. – Ты будешь наказана! – шипела Матильда Францевна. – И строго наказана! Отправляйся снимать бурнус[5 - Бурну?с – женское пальто в виде накидки.] и калоши! Давно пора!
Внезапный звонок заставил ее умолкнуть. Дети сразу притихли и подтянулись. Жорж одернул мундирчик, Толя пригладил волосы. Одна только Ниночка не обнаружила никакого волнения и, подпрыгивая на одной ножке, побежала в прихожую посмотреть, кто звонил.
Через гостиную пробежал лакей, неслышно скользя по коврам мягкими подошвами. Тот самый лакей, который открывал нам двери.
Тотчас же из передней донесся веселый голос Ниночки:
– Мама! Папочка! Как вы поздно!
Послышался звук поцелуя, и через минуту в гостиную вошли одетая в нарядное светло-серое платье дама и полный, очень добродушного вида господин с таким же, как на портрете в мамочкином альбоме, лицом, только менее важным.
Красивая дама была как две капли воды похожа на Ниночку, или, вернее, Ниночка была вылитая мать. То же холодно-надменное личико, та же капризно вздернутая губка.
– Ну, здравствуй, девочка! – произнес густым басом полный господин, обращаясь ко мне. – Иди-ка сюда, дай взглянуть на тебя! Ну-ну, поцелуй дядю. Нечего дичиться. Живо! – шутливым голосом говорил он.
Но я не двигалась с места. Этот высокий господин был, конечно, похож лицом на дядю, но где же шитый золотом мундир, важный вид и ордена? Нет, решила я, это не дядя Миша!
Полный господин, видя мою нерешительность, произнес тихо, обращаясь к даме:
– Она немного дика, Нелли. Уж ты извини. Придется заняться ее воспитанием.
– Благодарю покорно! – ответила та и сделала недовольную гримаску, отчего вдруг стала еще больше походить на Ниночку. – Мало мне забот со своими! Пойдет в гимназию, там ее и вымуштруют…
– Конечно, конечно, – поспешно согласился полный господин, а потом прибавил, обращаясь ко мне: – Здравствуй же, Лена! Что ж ты не подойдешь ко мне поздороваться? Я твой дядя Мишель.
– Дядя? – неожиданно сорвалось с моих губ помимо желания. – Вы – дядя? А как же мундир и ордена, которые я видела на портрете?
Он сначала не понял, что я у него спрашиваю. Но разобрав, в чем дело, весело и громко рассмеялся своим густым, басистым голосом.
– Так вот оно что! – добродушно произнес он. – Тебе орденов и звезду захотелось? Ну, ордена и звезду я дома не надеваю, девочка. Уж извини, они у меня в комоде лежат до поры до времени. Если будешь умницей и скучать у нас не станешь, я тебе их тогда и покажу, так сказать, в награду…
С этими словами он приподнял меня и крепко расцеловал в обе щеки.
Дядя мне сразу понравился. Он был такой ласковый, добрый, что меня невольно тянуло к нему. К тому же он доводился родным братом покойной мамочке, и это еще более сближало меня с ним. Я уже была готова броситься ему на шею и расцеловать его милое улыбающееся лицо, как внезапно надо мной раздался шипящий голос моего нового неожиданного врага – Матильды Францевны.
– Не очень-то ее ласкайте, Herr General[6 - Господин генерал (нем.).], она очень гадкая девочка, – заговорила гувернантка. – Всего только полчаса как у вас в доме, а уже успела наделать много дурного.
И тут же своим противным голосом Матильда Францевна пересказала все то, что случилось до прихода дяди и тети. Дети подтвердили ее слова. И никто из них не сказал, почему все так случилось и кто настоящий виновник происшедших бед. Во всем оказалась виновата только Лена, одна только Лена…
«Бедная Лена!.. Мамочка, зачем ты покинула меня?»
По мере того как немка рассказывала, лицо дяди становилось все сумрачнее и печальнее и тем строже и холоднее смотрели на меня глаза тети Нелли, его жены. Осколки разбитой вазы и следы от мокрых калош на паркете вместе с растерзанным видом Толи – все это говорило далеко не в мою пользу.
Когда Матильда Францевна закончила, тетя Нелли строго нахмурилась и сказала:
– Ты будешь непременно наказана в следующий раз, если позволишь себе что-либо подобное.
Дядя посмотрел на меня грустными глазами и заметил:
– Твоя мама в детстве была кротка и послушна, Лена. Мне жаль, что ты так мало похожа на нее…
Я была готова заплакать от обиды и горечи, броситься на шею дяде и рассказать ему, что все это неправда, что меня обидели совершенно незаслуженно и что я далеко не так виновата, как объяснили ему сейчас. Но слезы душили меня, и я не могла выговорить ни слова. Да и к чему было говорить! Мне бы все равно не поверили…
Как раз в эту минуту на пороге залы появился лакей в белых перчатках, с салфеткой в руках и доложил, что кушать подано.
– Иди сними верхнюю одежду, вымой руки и пригладь волосы, – приказала мне строгим голосом тетя Нелли. – Ниночка проводит тебя.
Ниночка с неохотой оторвалась от матери, которая все еще обнимала свою любимицу. Сказав мне сухо «пойдемте», девочка повела меня в глубь дома целым рядом светлых, красиво убранных комнат.
В просторной детской, где стояли три совершенно одинаково убранные кроватки, она подвела меня к изящному мраморному умывальнику.
Пока я мыла руки и тщательно вытирала их полотенцем, Ниночка очень внимательно меня разглядывала, наклонив немного в сторону свою белокурую головку.
Думая, что она хочет заговорить со мной, но стесняется, я ободряюще улыбнулась ей. Но она вдруг фыркнула, покраснела и в тот же миг повернулась ко мне спиной.
По этому движению я поняла, что девочка на меня за что-то сердится, и решила оставить ее в покое.
Глава VI. Горбунья. – Новый враг
Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.
Вся семья уже сидела за обедом. Тетя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мной и Ниночкой, приютившейся около матери. Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.
Возле меня оказался еще один незанятый прибор. Он невольно привлек мое внимание. «Разве в семье Икониных есть еще кто-нибудь?» – подумала я.
И как бы в подтверждение моих мыслей дядя с недовольством взглянул на пустой прибор и спросил у тети:
– Опять наказана? Да?
– Должно быть! – пожала та плечами.
Дядя хотел спросить еще что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тетя Нелли невольно зажала уши, а Матильда Францевна на пол-аршина подпрыгнула на стуле.
– Отвратительная девчонка! Сколько раз ей было велено не трезвонить так! – произнесла тетя сердитым голосом и обернулась к дверям.
Я посмотрела туда же. На пороге столовой стояла маленькая кривобокая фигурка с приподнятыми плечами и длинным худым лицом.
Лицо девочки было таким же безобразным, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые черные брови на низком упрямом лбу. Единственное, что было красиво в этом не по-детски суровом и недобром старушечьем личике, так это глаза. Большие, черные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звезды, на бледном лице.
Когда девочка немного повернулась, я тотчас заметила огромный горб за ее плечами. Бедняжка! Так вот почему у нее такое измученное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!
Мне стало ее жалко до слез. Покойная мамочка всегда учила меня любить и жалеть калек, обиженных судьбой.
Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. По крайней мере, Матильда Францевна окинула ее с головы до ног сердитым взглядом и спросила, ехидно поджимая свои синие губы:
– Опять изволили быть наказаны?
А тетя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:
– Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чем не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Ты когда-нибудь оборвешь звонок, злючка!
Я взглянула на горбунью в полной уверенности, что та покраснеет, смутится, что на ее глаза набегут слезы. Но ничуть не бывало! Девочка с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у нее руку, потом направилась к отцу и кое-как чмокнула его в щеку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. А меня как бы и совсем не заметила.
– Жюли! – обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мной. – Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.
Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который было принялась с большой жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.
Господи! Что за глаза у нее были! Злые, ненавидящие, угрожающие, суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники… Словно я была ее давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой. Вот что выражали черные глаза горбатой девочки.
Когда подали сладкое – что-то красивое, розовое и пышное, в виде башенки, на большом фарфоровом блюде, – тетя Нелли повернула к лакею свое холодное красивое лицо и проговорила строго:
– Старшая барышня сегодня без пирожного.
Я взглянула на горбунью. Ее глаза загорелись злыми огоньками, и без того бледное лицо побелело еще больше.
Матильда Францевна положила мне на тарелку кусочек пышной розовой башенки, но я не могла есть сладкое, потому что на меня в упор с завистью и злобой смотрели два жадных черных глаза.
Мне показалось невозможным есть свою порцию, когда моя соседка была лишена сладкого, и я решительно отодвинула от себя тарелку и тихо шепнула, наклонившись в сторону Жюли:
– Не волнуйтесь, пожалуйста, я тоже не буду кушать.
– Отвяжитесь! – буркнула она чуть слышно, но с еще большей злобой и ненавистью в глазах.
Когда обед закончился, все вышли из-за стола. Дядя и тетя тотчас же поехали куда-то, а нас, детей, отправили в классную – огромную комнату возле детской.
Жорж тотчас же исчез куда-то, сказав мимоходом Матильде Францевне, что идет учить уроки. Жюли последовала его примеру. Нина и Толя затеяли какую-то шумную игру, не обращая никакого внимания на мое присутствие.
– Елена, – услышала я за спиной знакомый мне неприятный голос, – ступай в свою комнату и разбери свои вещи. Вечером будет поздно. Ты сегодня должна пораньше лечь спать: завтра пойдешь в гимназию.
В гимназию? Полно, не ослышалась ли я? Меня отдадут в гимназию? Я готова была запрыгать от радости.
Всего два часа проведя в семье дяди, я уже поняла всю тяжесть предстоящей мне жизни в этом большом, холодном доме в обществе сердитой гувернантки и злых двоюродных братьев и сестриц. Немудрено поэтому, что я так обрадовалась известию о поступлении в гимназию, где меня встретят не так, как здесь. Ведь там будет не две, а, может быть, тридцать две девочки-сверстницы, среди которых, конечно, найдутся хорошие и милые, которые не будут меня так обижать, как эта надутая, капризная Ниночка и злая, угрюмая и грубая Жюли. К тому же там, наверное, не будет такой сердитой клетчатой дамы, как Матильда Францевна!
На душе стало как-то веселее от этого известия, и я побежала разбирать свои вещи, исполняя приказание гувернантки, и даже не обратила особенного внимания на брошенное мне вслед замечание Ниночки, обращенное к брату:
– Смотри, смотри, Толя! Наша Мокрица – уже не Мокрица больше, а настоящая коза в сарафане!
На что Толя заметил:
– Верно, она в платье своей мамаши. Точно мешок!
Стараясь не слушать, что они говорят, я поторопилась уйти от них.
Миновав коридор и какие-то две-три не такие большие и не такие светлые комнаты, из которых одна, должно быть, была спальня, а другая уборная, я вбежала в детскую – в ту самую комнату, куда Ниночка водила меня мыть руки перед обедом.
– Где мой чемоданчик, не можете ли вы сказать? – вежливо обратилась я с вопросом к молоденькой горничной, стелившей на ночь постели.
У горничной было доброе румяное лицо, которое приветливо мне улыбалось.
– Нет, нет, барышня, вы не здесь спать будете, – сказала она. – У вас комнатка совсем особенная будет. Генеральша так приказала.
Я не сразу сообразила, что генеральша – это тетя Нелли, но тем не менее попросила горничную показать мою комнату.
– Третья дверь направо по коридору, в самом конце, – охотно пояснила она, и мне показалось, что глаза девушки с лаской и грустью остановились на мне, когда она добавила: – Жаль мне вас, барышня, трудно вам у нас будет. Дети у нас злючки, прости Господи!
Она сокрушенно вздохнула и махнула рукой.
Я выбежала из спальни с сильно бьющимся сердцем. «Первая… вторая… третья…» – считала я двери, выходившие в коридор. Вот она – третья дверь, о которой говорила девушка! Я не без волнения толкаю ее…
Передо мной крошечная комнатка в одно окно. У стены узкая кроватка, простой рукомойник и комод. Но не это привлекло мое внимание. Посреди комнаты лежал мой раскрытый чемоданчик, а вокруг него на полу валялось мое белье, платья и все нехитрое имущество, которое так заботливо укладывала Марьюшка, собирая меня в дорогу.
А над всеми моими сокровищами сидела горбатая Жюли и бесцеремонно рылась на дне чемоданчика.
Увидев это, я так растерялась, что в первую минуту не могла произнести ни слова. Я лишь молча стояла перед девочкой, не зная, что сказать. Потом, сразу оправившись и встряхнувшись, я произнесла дрожащим от волнения голосом:
– И не стыдно вам трогать то, что вам не принадлежит?
