Это не любовь, говорю себе, это болезнь, а от болезни нужно лечиться, и лучше радикальными методами.
Именно такой, иррационально-радикальный метод и пришёл мне на ум пару мгновений назад. Я знаю, что сделаю: вернусь к бывшему мужу, ведь запасной аэродром уже заготовлен перепиской в Фэйсбуке. Артём так и не переехал в Сиэтл – гордость не позволила, и я уважала его за это. Дети ездили к нему дважды в год, Артём не женился, жил один, и когда я поделилась с ним своими невзгодами, сам написал: «Возвращайся домой. Я буду ждать тебя и детей. Пусть это будет нам уроком».
Так я и делаю: хватаю детей и еду в аэропорт. Пока этот сукин-сын опомнится, я буду уже дома. И пусть попробует забрать ребёнка оттуда!
Артём встречает нас тепло, теплее некуда. Похоже, все довольны. Мы успокаиваемся и обнимаемся. Артём говорит:
– Настройся отдать ему Лурдес.
– Почему это?
– Ты же знаешь, он всё равно её заберёт.
В больном или радостном угаре я и думать забыла, что у Лурдес только американский паспорт, и что Алекс может затребовать её по закону в любое время. Только в этот момент меня посещает мысль, что, наверное, не стоило оставлять свои карточки на кровати в спальне Алекса. В тот момент мне хотелось бросить ну хоть один гордый жест. Теперь я уже жалела об этой глупости – сама же лишила себя обмундирования и снарядов в предстоящей войне.
Да, конечно, он заберёт Лурдес, и ничего я с этим не сделаю. Тогда какого чёрта я сбежала и припёрлась сюда? Почему не стала разводиться с ним в Штатах? Там, мне хотя бы назначили график встреч с дочерью по суду, и, может быть, досталось бы какое-нибудь жильё.
От внезапного понимания, каких глупостей натворил мой воспалённый от обиды и ревности мозг, меня бросает в жар. Я вскакиваю с постели и бегу на воздух – опять эти нервные, жадные вдохи ртом… Кто я? Выброшенная волной на берег рыба? Или та, которая выпрыгнула сама?
Kodaline by High Hopes
Дни ползут в страхе, панике, оцепенении: я жду, что люди Алекса из его службы безопасности во главе со знаменитым своей жестокостью Пинчером явятся в своих чёрных костюмах за моей дочкой, заберут её, а я только беспомощно буду рыдать им в след.
Проходит неделя, но чёрных костюмов нет. Я начинаю думать, что, может быть, Алекс не вычислил меня? Может же быть такое, что он просто не знает, где я? Он же не вездесущ!
Проходит ещё неделя, и тишина. И я, как это свойственно глупому человеку, понемногу начинаю успокаиваться, решаюсь впервые выйти с Лурдес на прогулку: мы забираем Соню из школы, отмечаем её первый день в учебном заведении поеданием мороженого в кафе, потом гуляем в парке. Соня без остановки сокрушается, как же всё ей тут не нравится и как же хочется ей домой, что в школе дети злые, и учительница накричала на неё в первый же день. Мои руки сжимают виски – я всерьёз не знаю, что отвечать ребёнку. Масштабы последствий принятого в горячке решения теперь разворачиваются во всей красе.
Мы уже почти подходим к дому, когда я, наконец, вглядываюсь в стоящие на обочине машины и вижу среди них чёрный Порше. В груди мгновенно всё сжимается и каменеет. Как только дверь машины открывается, я хватаю на руки дочерей и что есть мочи бегу к дому.
Меня ловят знакомые руки, но я вырываюсь, они снова меня ловят:
– Не бойся, мы только поговорим! Успокойся, остановись! Я НИЧЕГО не сделаю!
Мой эмоциональный фон раскалён до предела: в ушах звенит от страха потерять ребёнка – младшего, родного, любимого, – животная радость от внезапной и неожиданной близости Алекса, боль от унижения, жгучая потребность в его прикосновениях, ненависть за предательство, жажда его любви и ласки, его внимания, злость за крах моего мира. Всё это кипит во мне, как в котле ведьмы.
Только Алекс способен утихомирить меня в этот момент, что он делает: просто смотрит в глаза и повторяет, как мантру:
– Я не сделаю тебе ничего плохого, ты это знаешь. Я не причиню никакую боль ни тебе, ни Лурдес. Она будет с тобой! Успокойся, всё хорошо. Мне нужно только поговорить. Мы только поговорим!
Я верю, и я остываю.
К тому же, мелькнувшая в окне фигура Артёма отрезвляет– я думала, он выбежит мне помочь, но он этого не сделал. Не сразу, но до меня доходит, что решать проблемы с Алексом придётся один на один, и никто не придёт мне помогать. Никто. В этой ситуации мне просто ничего не остаётся, кроме как довериться ему.
И я хочу с ним поговорить, но… меня тошнит. Впервые в жизни меня тошнит на нервной почве. Такое позорное предательство тела в такой важный момент. Что странно, Алекс становится ещё мягче.
– Видишь, что ты делаешь с собой! Одни глаза на лице от страха. Разве я когда-нибудь причинил тебе вред?
Он уже одной рукой обнимает детей и заботливо придерживает мне волосы, чтоб я их не испачкала. Не только Лурдес, но и Соня льнёт к нему, как к родному – похоже, истерика только у меня.
– Ты сказал, ты заберёшь Лурдес! Я знаю, ты можешь! Ты всех и всегда покупаешь!
– Тебя я тоже купил?
– Меня нет.
– Вот видишь, ты сама себе противоречишь. А это означает, что ты не права. И ведёшь ты себя неправильно. Всегда можно договориться, всегда и всё можно решить мирно!
Алекс как никогда мягок и смотрит на меня почти с любовью. Я догадываюсь, что он играет: ему нужно меня убедить сделать так, как он считает нужным. И чтобы я была посговорчивее, он превратился во внимательного и ласкового Алекса, такого, которого я уже не видела многие-многие месяцы.
Мирное решение заключалось в следующем: я возвращаюсь с детьми и Артёмом в дом на берегу. Алекс уходит, но может видеться с Лурдес и другими детьми, когда захочет. В материальном плане его устроят любые варианты, но при условии, что я не выхожу замуж за Артёма, в обратном случае, имущество будет оформлено только на детей, причём всех троих. Всё чётко, как в офисе при обсуждении контракта.
Такое будущее ГОРАЗДО лучше того, которое я уже успела нарисовать себе, и поэтому согласилась. К красивой жизни привыкаешь быстро, и вот она снова ко мне возвращается, но… НО В КАКОМ ОБЛИЧИИ!
Глава 2. Соседи
Любить глубоко – это значит забыть о себе.
Жан–ЖакРуссо
Zucchero – Il Suono della Domenica
Если когда-нибудь вы видели медузу на пляже, которую выбросило волной, и которая медленно разлагается и высыхает – это то, что будет происходить со мной в ближайшие годы. До сих пор не могу до конца понять, как я пережила это, как я выжила.
Спустя два месяца я просыпаюсь утром в спальне, в которой не спала ни одна женщина, кроме меня, и в которой вместо Алекса теперь живёт Артём. Я считала, что Артём навсегда останется мне близким человеком: мы прожили вместе годы, пережили бури, родили двоих детей, у нас были мечты и планы когда-то. Но оказалось, это не так. Мы чужие, он больше не мой человек, и самое страшное – я постепенно начинаю понимать, что он никогда и не был. Как случилось, вообще, что мы соединились, да ещё так прочно?
Я просыпаюсь от шума, выхожу на террасу и вижу: справа от нас кто-то купил участок и взялся строить дом – небольшой, явно меньше нашего. Рабочие отбойными молотками ровняют скалистую поверхность для фундамента и террасы. Пыль столбом и невыносимый грохот.
Я звоню и жалуюсь Алексу, слышу в ответ:
– Хорошо, я поговорю с рабочими, чтобы с утра делали какую-нибудь другую работу.
– Что это значит?
– Это значит, что я строю себе дом по соседству. Согласись, это отличная идея – Лурдес будет близко к обоим родителям.
Следовало ожидать чего-то подобного от Алекса. Это совершенно в его духе, поэтому я даже особенно не удивилась и… обрадовалась! Да, я безумно обрадовалась, полагая, что теперь смогу видеть его чаще. Хотя бы это, хотя бы видеть. Ведь я… люблю его.
Стройка продвигается быстро – на всё уходит около трёх месяцев. Американские дома возводятся, вообще, очень скоро, ведь их не из камня строят, как у нас, а из готовых панелей, как конструктор. Алекс же возводит свои здания по собственным технологиям, где главное – экологичность, экономичность, эргономичность, поэтому в них много стекла. Дом Алекса получается не менее красивым, чем мой, но раза в три меньше и только с одной небольшой террасой – похоже, он не собирается устраивать у себя вечеринки. Ещё около месяца рабочие доделывают нюансы, и ещё пару недель – ландшафтные работы. Дом готов. Дом ждёт его. Но, где же он сам?
Я жду его приезда каждый день. Мне нужно видеть его. Хотя бы видеть. У меня уже давным-давно развилась стойкая зависимость, потребность в его лицезрении. Я испытываю к себе отвращение, потому что это как раз то, что он так ненавидел, не терпел, презирал. У него были свои странности, и это одна из них: однажды он мне признался, что чужие взгляды словно выпивают его, он физически страдает от разглядываний. И его по-настоящему интересуют только те люди, кто видит в нём личность, характер, его достижения, но не внешность. Он не понимал, что его красота – наркотик для других людей, и мужчин, и женщин: попробовав однажды, уже не можешь отказаться, испытываешь изнуряющую потребность, нестерпимый голод смотреть, впитывать глазами.
Мы практически не пересекаемся, совсем не видимся. Алекс приезжает к детям, только когда меня нет дома – для этого и попросил составить моё расписание и дать ему сразу же после моего возвращения из непутёвого бегства. Я каждое утро уезжаю на учёбу, а возвращаюсь после обеда, иногда ближе к вечеру.
Артём, ошалевший от внезапно обрушившегося на него достатка, даже и не думает работать, и это очень меня удручает, безнадёжно отвращает от него. Мои карточки при мне, счета больше не пополняются, но денег там скопилось за годы жизни с Алексом на триста лет сытой жизни вперёд. Я ими не пользуюсь принципиально, поэтому расходы на содержание моего гигантского дома и Эстелы Алекс оплачивает сам. Разворачивается непростая и какая-то плохо пахнущая ситуация, но я изменить ничего не могу, только уехать обратно, а эту глупость я уже совершала.
Сидя за барной стойкой на кухне, я обдумываю всё это и разглядываю новую мебель. Вообще, по возвращении я не узнала ни нашу столовую, ни спальню – они изменились: другая мебель, другие предметы интерьера, другая техника, исчезла панель с аквариумом, и вместо неё теперь ничего нет.
Как только в кухню входит Эстела, спрашиваю:
– Эстела, ты не знаешь, почему Алекс убрал аквариум?
– Знаю, – мнётся и недобро на меня поглядывает, не отрываясь от своих дел. Явно не хочет разговаривать.
– Так почему же?
– Он разбил его.
– Разбил?! Как он умудрился?
Отвернувшись, Эстела продолжает вынимать продукты из пакета, укладывает их на полки холодильника. На продукты и прочую дребедень она получает деньги тоже от Алекса.
– Эстела, почему ты не хочешь со мной разговаривать?
– Вам показалось, сеньора.
– Расскажи, как Алекс аквариум разбил.
– Он взял большой стул и разбил его, и всё остальное тут тоже разбил и сломал.
Я оторопеваю.
– Он был очень зол… я испугалась и спряталась в своей комнате. А он ещё наверху в спальне всё сломал. Я очень боялась, никогда раньше не видела его таким! Потом он вышел на террасу и подошёл к краю бассейна, – тут она отворачивается, трёт глаза, затем, вздохнув, продолжает. – Слишком близко к внешнему краю! Я испугалась и выбежала, взяла его за руку и попросила не делать этого! Это такой грех! Он плакал, он так плакал!
На меня будто упала бетонная плита и придавила так, что я совершенно потеряла способность соображать.
А Эстела продолжает:
– Он вас любит! Он так вас любит! Сколько живу ещё не видела, чтобы мужчина так любил! А вы бросили его!
– Ты много чего не знаешь, Эстела, – едва выдавливаю из себя. – Он любит не меня, а свою дочь. Я забрала у него дочь, поэтому он так взбесился, но на него и впрямь это совершенно не похоже. Он ведь всегда такой сдержанный, спокойный, рассудительный.
Эстела долго смотрит на меня с нескрываемым осуждением и мудростью, но ничего не говорит.
Позже я долго обдумываю её слова, спрашивая себя снова и снова, почему же он плакал? И почему стоял у края бассейна? Там ведь скалы, если бы он оступился или… прыгнул, он не выжил бы, это точно. И впервые в мои стройные суждения о нём закрадываются сомнения. Впервые я допускаю, что могла и ошибиться.
Внезапный шум заставляет меня выйти на террасу. Это Алекс. Он приехал в свой новый дом не один. С ним… Габриель! Габриель и живот, на четыре-пять месяцев беременности.
Внутри меня что-то отрывается и улетает в Космос. Кажется, это была моя душа…
Глава 3. Габриель
Possibility – Lykke Li
Проходит ещё год. Теперь мне тридцать четыре. Я окончила учёбу, и мне предложили место младшего преподавателя на практических занятиях по алгебре на первых курсах. Я занимаюсь любимым делом, достойно зарабатываю и больше не пользуюсь финансовой поддержкой Алекса. Артём увлёкся программированием, кажется, он, наконец, нашёл себя. Мы продолжаем жить в доме на берегу, но у меня уже есть планы и на этот счёт. В свободное время я занимаюсь йогой и работаю над своей диссертацией: «Некоторые методы проекционного типа численного решения одного класса слабо сингулярных интегральных уравнений». Интегральные уравнения возникают при математическом описании механических, физических и других процессов, но, несмотря на значительное продвижение в этой области, методы их приближенного решения исследованы еще явно недостаточно. Этим исследованием я и занимаюсь, и поглощена им полностью. Это дело будет моей гаванью и смыслом жизни в течение нескольких последующих лет.
На моём лице всегда горит неоном яркая вывеска удовлетворения, благополучия и покоя. За ней – разбитое сердце, изнемогающее от боли.
У Алекса родилась ещё одна дочь – Аннабель, он сам дал ей имя. Мои любимые Габриель и Аннабель – так теперь он называет своих близких. Он много работает, как и прежде, но всегда находит время для детей, причём всех – и тех, которые не имеют к нему отношения тоже. Мои дети любят его всем сердцем, и от этого мне ещё тяжелее. Редко, но мы видимся – в основном на совместных вечеринках. Его лицо, как мне кажется, тоже выражает умиротворение и покой, похоже, он доволен жизнью, получил то, что хотел. И это дала ему Габриель – бывшая угловатая девочка, которую никто не замечал. И всё-таки это оказалась Габриель – моя интуиция меня не подвела, что-то внутри меня всегда знало: рано или поздно он выберет её. Так и случилось, и, кажется, они счастливы. Он относится к ней с теплом и нежностью, той нежностью, в которой купалась когда-то я… моей нежностью.
Я вижу, как его рука гладит её волосы или обнимает талию, как его губы целуют её лоб, и представляю себе не нарочно – это выходит само собой – как он занимается с ней любовью, и это доводит меня до исступления. Моя личность парализована зависимостью, чувством к нему, которое страшно назвать любовью. Оно больше похоже на болезнь, злокачественную хворь, которая съедает меня изнутри. Я изо всех сил стараюсь выкинуть Алекса из своего сердца, но оно держит его мёртвой хваткой – так же самозабвенно, как сам он не выпускает руку Габриель из своей.
У нас случаются вечеринки с его и моими друзьями, мы устраиваем их чаще на нашей террасе – она больше, и у Алекса нет бассейна. Я не любитель вечеринок, но сейчас их обожаю, потому что для меня это единственная возможность видеть его. Люблю бесконечно, безмерно, безгранично, люблю тихой больной любовью. Но, мне кажется, я достаточно хорошо скрываю свои чувства, и никто ни о чём и не подозревает.
Главное для меня сейчас – хотя бы иногда, хоть изредка, пусть издалека и мельком, но видеть. Я стараюсь делать это незаметно, украдкой, и любуюсь им, его телом, его руками. Я мечтаю о нём, смотрю на его волосы, когда он беседует с кем-нибудь и представляю себе, как мои пальцы купаются в его прядях, почти ощущаю их мягкость и упрямство. Обвожу взором контуры его губ и касаюсь их мысленно своими лишь слегка – так, чтобы он ничего не почувствовал. Я мечтаю дотронуться до него, но это абсолютно невозможно, ведь он, похоже, избегает меня: приходит к детям, только когда меня нет, решает бытовые вопросы через Артёма, Эстелу, деловые и финансовые – через своего адвоката. Я забыла, когда мы в последний раз разговаривали с ним. Ах да, это было в мой день рождения, полгода назад.
Он сказал:
– Поздравляю тебя. Желаю тебе счастья.
Улыбнулся и посмотрел в глаза, да, один единственный раз он посмотрел мне в глаза именно тогда. Я не вижу его взглядов больше. Совсем. Их просто больше нет, как и какого-либо интереса ко мне. Это трудно выносить. Очень трудно. Нет таких слов, которые могли бы выразить изнуряющую тоску по нему. Теперь я во всей полноте переживала то, что переживали сотни (или тысячи?) его бывших, или никогда не бывших, но просто влюблённых. Моя душа истерзана, в меня будто попал метеорит и выбил огромный кусок ткани, во мне зияет дыра, но я почему-то ещё дышу, ещё живу, ещё вижу… вижу его. Я рана, огромная рана, я кислотный ожог, я продолжаю разлагаться на атомы, я уничтожаю себя, медленно, но уверенно я иду к концу.
Birdy – AllYouNeverSay
Однажды мне довелось случайно столкнуться с ним в даунтауне Сиэтла. В то утро я проснулась с чувством, что новый день принесёт мне нечто хорошее, радостное, неожиданное. Солнце заливало наш дом по-зимнему мягким золотым светом – явление крайне редкое в обыкновенно пасмурном и депрессивном Сиэтле. И это было чудесно – тот день, и то событие, которое он подарил, стали моим чёрным шоколадом в голодное время пост ядерного апокалипсиса, потому что в состоянии постоянной депрессии и хронической хандры подобные презенты судьбы воспринимаются не иначе, как нечто спасительное, подоспевшее едва ли не в последний момент.
Я и мои трое детей в моём черном Порше на пути в школы. На перекрёстке мы стоим в длинной очереди, ожидая переключения светофора, солнце слепит нас своими лучами через лобовое стекло. Нам повезло, и сейчас, именно в это утреннее время мы даже можем видеть его не слишком яркий золотой диск, повисший между рядами небоскрёбов прямо над широкой и бесконечно длинной улицей. Дети спорят и шумят, их перебранки никогда не заканчиваются, поэтому я даже не стремлюсь вникать и разбираться кто прав, а кто виноват, и просто наслаждаюсь солнечным светом, его теплом, ласкающим моё лицо и растапливающим многие мои страхи, мимолётным и едва уловимым счастьем от осознания своей жизни и её временами открывающейся прелести в простых, обыденных вещах и явлениях.
Мои глаза на мгновение переключаются с солнца на левый ряд дороги, в который мне ещё предстоит перестроиться, и я вижу через два автомобильных стекла Алекса: его машина стоит рядом с нашей, и в эти секунды мы находимся в каких-то двух метрах друг от друга. Он не видит меня и что-то сосредоточенно, необычайно серьёзно говорит, хотя в машине никого нет, и я понимаю, что это громкая связь.
Меня пронзает и пропитывает радость, сердце разгоняется в бешеном галопе, мне кажется, оно уже готово выпрыгнуть на торпеду, у меня взмокли ладони, и мне уже совершенно очевидно, что я и гордость – явления несовместимые. Мне стыдно. Думаю о том, что лучше бы он так и не заметил нас. Но, если заметит – я смогу увидеть его карие глаза, его всегда умный и глубокий взгляд. Господи, как же мне нужно увидеть его глаза! Хотя бы несколько мгновений побыть центром его внимания! Внезапно понимаю, что именно его глаз мне не хватает больше всего, ведь это единственный честный способ нашего диалога. Честный и даже искренний, потому что спрятать что-либо невозможно. Но с момента нашего расставания я так мало значу для него, что он не удостаивает меня взглядами вообще, я словно невидимка, пустое и ненужно нечто.
В этих печальных мыслях я решаюсь ещё разок взглянуть на Алекса, потому что автомобили перед нами начали двигаться, через мгновения мы разъедемся, и в следующий раз мне посчастливится увидеть его только месяцы спустя, через многие-многие месяцы долгого и тоскливого ожидания.
Неожиданно я наталкиваюсь на его глаза – он смотрит на меня и немножко улыбается, потом отрывает кисть от руля в приветственном жесте, и я повторяю за ним, подобно зеркалу, идеально отражаю его движения: тот же диапазон радости и тепла в улыбке, та же амплитуда отрыва пальцев от диска руля… Мы соединены взглядами на скупые мгновения, но меня оглушает неожиданный эффект наполнения, насыщения энергией и волей к жизни, и самой этой жизнью, мне будто делают искусственное дыхание, и я оживаю.
Алекс – удивительный человек, но ещё более поразительно его влияние на меня. Как странно, что, имея такую связь с ним, я живу совершенно отдельной жизнью, ведь по ощущениям – он часть меня, а если это так, то и я тоже должна быть частью его. Но это только теория, а жизнь – слишком сложное явление, чтобы надеяться на такие простые законы.
Мы разъезжаемся, и я думаю о том, что моё непроизвольное подражание символично: я действительно в этот период своей жизни не личность, больше не принадлежу себе – теперь я только отражение болезненно желанного когда-то «моего» Алекса. И уже весьма размытое.
Ещё я размышляю о том, как странно всё устроено в жизни, как непостоянно и как безнадёжно нестабильно: ведь этот человек в духовном и физическом плане совсем недавно был частью меня, мы спали в одной постели, пили из одной чашки, любовались одними и теми же закатами, делили боли, страхи и радости на двоих, стали родителями и соединили свои гены в прекрасном ребёнке, а теперь мы, словно чужие, случайно сталкиваясь в городской суете, приветствуем друг друга коротким жестом, лишённым чувства и тепла, даже намёка на близость или хотя бы память жившего когда-то в наших душах родства. Теперь мы чужие, и, отдав долг этикету, разъезжаемся каждый по своему маршруту своего отдельного жизненного пути.
THE XX – Angels
Два месяца спустя мне приходит в голову действительно стоящая мысль бросить себе спасательный круг, и я еду к Алексу в офис поговорить. Без предупреждения, потому что мы с ним вообще не пересекались. Можно было позвонить, и я звонила, но он не брал трубку. Так как мне очень срочно понадобилось это сделать, и я боялась растерять весь кураж, не придумала ничего лучше, как навестить его на работе. Почему-то мне показалось, что там наша беседа будет конструктивнее. Примечателен не сам наш разговор, а то, чего мне стоило прорваться к нему.
В фойе высотного здания девушка на рецепции сразу же сообщает, что мистера Соболева сейчас нет на месте, он на объекте. Я разворачиваюсь к выходу, но замечаю заплаканную мордашку в кресле и останавливаюсь, как вкопанная. По её позе очевидно, что она тут давно. У меня во рту мгновенно появляется горьковатый привкус, я чувствую, как вся сморщиваюсь. Пока стою, ко мне подходит женщина в красивом костюме, хватает меня под локоть и отводит в сторону.
– Я знаю, кто вы. Почему вы не пытаетесь встретиться с ним другим способом? Одним из тех, которые доступны только вам?
– Я звоню, он трубку не берёт, а мне нужно срочно с ним переговорить, – отвечаю, не до конца понимая, в чём интрига.
