Патриция вдруг подумала, с каким восторгом воспримет известие об оленях маленький «мальчик От». Еще бы, детям здесь иначе было бы совсем скучно. Кстати, о детях.
– А дети ваши тоже круглый год тут живут? – спросила она у Ирины, скорее, для поддержания разговора, чем из интереса. – Насколько я понимаю, до ближайшей школы довольно далеко.
– Не очень, – все так же сдержанно пояснила Ирина. – Нашему младшему сыну полтора года. А что касается старшего, то он ходит в школу, расположенную здесь, в поселке. Мы же фактически на окраине, пусть и в стороне. На машине до школы двадцать минут, Олег возит дважды в день. А куда деваться.
– Ваша комната на втором этаже? – спросила Карина у Патриции.
– Да.
– Интересно, кто мой сосед на первом? – Женщина потянулась всем своим, надо отметить, роскошным телом. – Признаться, в такой глуши бывает довольно страшно ночью, так что я бы предпочла иметь в соседях крепкого мужчину.
– Не сомневаюсь. – Патриции показалось или в тоне Ирины сквозила язвительность?
Впрочем, подумать над этим она не успела, потому что хлопнула дверь в коридоре, и из того самого второго номера на первом этаже появился мужчина, высокий и плечистый, довольно красивый, именно такой, каким только что грезила Карина. Патриция не удержалась и хрюкнула от смеха.
– Что? У меня чернильное пятно на носу или прыщ на подбородке? – уточнил вошедший.
Она покачала головой, давая понять, что все в порядке, а ее смех к нему не относится.
– Это радует. Добрый вечер, меня зовут Павел.
– Карина.
– Патриция.
– Кайди. – С лестницы вновь спустилась прекрасная эстонка, а следом за ней члены ее семьи. – А это моя дочь Эмилия, сын Ланселот и муж Айгар. Здравствуйте.
– Начинаю испытывать комплекс неполноценности от того, что я всего-навсего Павел, – пробормотал жилец с первого этажа. – Боюсь, дамы и господа, у меня не получится с первого раза правильно запомнить ваши имена.
– Ничего страшного, потренируетесь, – Карина явно шла на сближение, по крайней мере, смотрела она на Павла весьма призывно, то и дело облизывая нижнюю губу, весьма пухлую.
Патриции снова стало смешно. Айгар, муж Кайди, оказался похож на викинга – высокий, крепкий, широкоплечий, со светлыми волосами и ярко-синими глазами, он удивительно подходил своей худощавой высокой жене, и Патриция невольно залюбовалась этой парой, поскольку ей нравилось смотреть на красивое.
Эмилия оказалась светловолосой и тоже высокой, видимо, в мать, а маленький Ланс прижимал к груди большого мягкого попугая и выглядел умиротворенным, из чего Патриция сделала вывод, что «папагой» все-таки нашелся.
В дом, стряхивая снег с ботинок, вошли официанты – двое молодых мужчин, несущих термосумки с едой, начали ловко и споро накрывать на стол.
– Рассаживайтесь, – пригласила Ирина, – сегодня у нас на ужин печеная картошка, соленые грибы со сметаной и луком, оленьи язычки в желе, домашние колбаски на гриле, форель, запеченная в соли. Для детей сосиски отварены, если они вдруг что-то не будут.
– Я буду домашние колбаски, – сообщил сэр Ланселот, – а кровяной колбасы нет?
– Нет, – ответила Кайди и снова перешла на эстонский, видимо, объясняя сыну особенности местной кухни, не предусматривающие подачу кровяной колбасы.
– Вы на каком языке разговариваете? – спросила Ирина.
Патриция заметила, как коротко, одними губами усмехнулся Павел, видимо, тоже не терпел бесцеремонности.
– На эстонском, – спокойно ответил Айгар.
– Как необычно, я думала, на финском. Хотя мой муж имел какое-то отношение к Эстонии, по крайней мере, он упоминал какой-то эстонский то ли остров, то ли город, название не помню.
– Бывает. – Да, было похоже, что «викинг» не разбрасывается словами попусту.
Начали неспешно рассаживаться вокруг большого стола. Павел отодвинул для Патриции стул, она поблагодарила его глазами, успев заметить, как недовольно скривилась Карина.
– А разве все гости уже в сборе? – спросила та. – Или мы не будем никого больше ждать?
– Еще трое мужчин, – охотно пояснила Ирина. – Один наверху, в своей комнате, думаю, что сейчас спустится, а еще двое – друзья, забронировавшие один номер на двоих, пока не подъехали, но мы ждем их с минуты на минуту.
– Номер на двоих? Надеюсь, они натуралы, а то, признаюсь, компания начинает казаться мне скучной, – капризно сказала Карина, бросив многозначительный взгляд на Павла. – От настоящего мужского плеча рядом я бы не отказалась.
Патриции надоело смотреть на это представление, отдающее дурновкусием, а потому она деловито наложила в тарелку исходящей паром картошки и горку скользких белых груздей, пересыпанных луковыми колечками, сделала сверху нашлепку из жирной сметаны, наколола гриб на вилку, макнула в сметану, положила в рот и зажмурилась от удовольствия. Вкусно.
Заскрипела лестница, и в зал спустился невысокий, довольно плотный, но подвижный мужчина лет сорока пяти, в дорогих очках и отчего-то стеганой бархатной домашней куртке с кистями. На горнолыжной базе куртка выглядела неуместно, а в сочетании с коктейльным платьем Карины и просто нелепо. К радости Патриции, все остальные гости были одеты, как она: Кайди, Эмилия и Павел в спортивные костюмы, Айгар и маленький Ланс – в джинсы и толстовки. Вот и славно.
– Добрый вечер, – произнес тем временем новый гость. – Меня зовут Аркадий Петрович. Приятно познакомиться.
Компания вразнобой поздоровалась, занятая ужином.
– Вы откуда? – спросил Павел, видимо, для поддержания разговора. – Местный или из Москвы?
Простой вопрос почему-то привел гостя в смятение. Он суетливо сорвал очки, протер их вынутой из кармана бархоткой, водрузил обратно на нос.
– Из Москвы, – наконец сказал он. – Разумеется, из Москвы.
– И это так странно. – Ирина, закончившая расставлять тарелки со снедью и уже собиравшаяся уходить, вдруг остановилась как вкопанная. – Я все пыталась понять, что не так, и только сейчас поняла. В этот заезд все неместные. Вот ведь чудеса.
– Почему чудеса? – не поняла Патриция. – Разве у вас не бывало раньше гостей из других мест?
– Да, бывали, разумеется, – то ли с досадой, то ли все с тем же недоумением объяснила Ирина. – Понимаете, «Оленья сторожка» – довольно популярное место отдыха именно у жителей Норильска. Все знают, что здесь можно заниматься и начинающим, и уже матерым лыжникам и сноубордистам. Ехать недалеко, условия хорошие, канатка и подъемник новые, инвентарь напрокат можно взять, кормим вкусно, да еще и для детей развлечение есть – питомник с оленями. По сравнению с Альпами и Сочи цены у нас доступные. Так что едут к нам из Москвы, но одна пара там или две. Ну, еще вариант – целая компания, забронировавшая турбазу целиком. Но чтобы вот так, по отдельности, такое впервые.
– Не вижу ничего странного, – Павел пожал плечами, – тем более что из Москвы только Карина, Патриция и Аркадий, э-э-э, Петрович. Я из Архангельска, Айгар и Кайди вообще из Эстонии, а про тех двоих, кто еще не приехал, мы вообще пока не знаем, откуда они.
– Мы приехали, – послышался от двери веселый мужской голос, и в комнату ввалились два парня лет тридцати шести – тридцати восьми, оба с модной щетиной на щеках, в ярких пуховиках и весьма дорогих спортивных ботинках. При виде их Карина повела плечами, спуская вырез платья пониже, а Ирина вздохнула, глядя, как опадает на расстеленный на полу ковер мокрый снег. – Я Эдик, он – Серега, Сергей, и мы жутко голодные с дороги.
– Ваша комната наверху, номер шесть, пожалуйста. Располагайтесь и спускайтесь, ужин на столе, – велела хозяйка дома. – Я, с вашего позволения, вас оставлю, мне нужно покормить семью и уложить младшего сына спать. Вечером я к вам загляну, чтобы рассказать, как у нас тут все устроено. Надеюсь, что вы найдете общие темы для разговора, ведь в компании друг друга вам предстоит провести шесть дней. И в нашей с мужем компании тоже.
Лучезарно улыбнувшись напоследок, Ирина исчезла. Хлопнула входная дверь, и на мгновение в домике стало тихо.
– Ну что же, – прервал неловкую паузу Айгар, – давайте выпьем за знакомство, что ли. Кстати, если кому удобнее, то меня можно звать Гариком.
– А меня От. Поисс, – тут же вставил юный сэр Ланселот. – А это мой папагой.
– Мальчик Ланселот, – пояснила вновь прибывшим Кайди и что-то сказала сыну по-эстонски.
– Это на каком языке? – спросил парень, которого звали Серегой.
Айгар вздохнул и пояснил на каком.
– Какая экзотика. Первый раз слышу эстонскую речь, – с искренним изумлением сказал парень.
Патриция весело рассмеялась и с удовольствием начала поглощать свой вкусный ужин, вдруг почувствовав, что ужасно проголодалась. Вокруг нее шумела разношерстная, но явно неплохая компания, состоящая из четырех мужчин, трех женщин и двух детей.
* * *
Иногда мне кажется, что все позади. Тягостные воспоминания погребены под лавиной других, не таких важных, не столь болезненных, просто более свежих, ведь в нашей жизни каждый день находится тысяча поводов для эмоций, которые слой за слоем, шаг за шагом стирают старые воспоминания, заставляя их тускнеть.
Да, иногда кажется, что мне удалось забыть. Но потом яркая вспышка света ударяет по глазам, внутри черепной коробки взрывается сгусток боли, стремительно распространяется взрывной волной, заполняя собой все пространство, разметает мысли и чувства, убивает силу воли, благодаря которой ты стараешься не думать, не вспоминать.
Страшно терять свою семью. Вдвойне страшно, когда эта потеря – результат не смертельной аварии или страшной болезни, не стечение обстоятельств, а следствие чужой, тщательно спланированной подлости. Страшно втройне, когда эту подлость придумал и воплотил близкий тебе человек. Тот, ближе которого у тебя не было.
До шестнадцати лет у меня был брат. Родной старший брат, вписывающийся за меня в любой школьный конфликт, помогающий с уроками, защищающий от родительского гнева. До шестнадцати лет у меня была семья, в которой меня не всегда понимали, но точно любили. По крайней мере, мне так казалось.
С тех пор прошло очень много лет. Но я до мельчайших подробностей помню тот день, когда всего этого у меня не стало. Ни брата, ни семьи, одно только неизбывное одиночество. Как оказалось, оно не проходит только от того, что рано или поздно ты оказываешься среди людей. От сковавшего тебя холода не спасает собственная семья, любимые рядом, их поддержка, ласка, внимание и готовность мириться с твоим настроением, когда тебя «накрывает».
Я помню ту последовательность сменяющихся внутри чувств – от непонимания через удивление к изумлению, ужасу и отчаянию, – когда до тебя вдруг начинает доходить, что тебя предали. Вы скажете мне, что любой человек рано или поздно сталкивается с предательством. Но когда тебя предает собственный брат, когда в искусно состряпанную им чудовищную ложь безоговорочно верят родители, а тебе при этом всего шестнадцать, ты не думаешь о том, что так бывает со всеми.
В этот момент ты просто в одиночестве стоишь на вершине высокой, совершенно голой скалы, под которой бушует бездонное море. С грохотом срываются вниз камни под твоими ногами, утес становится все меньше, и ты понимаешь, что сейчас свалишься в пучину, и море поглотит тебя, сомкнет волны, навсегда закрыв солнечный свет. Поверьте, больше никогда в жизни мне не было так больно.
Когда ты осознаешь, что тебя предали, ты делаешь единственно возможное – поворачиваешься и уходишь. Обычно так поступают с приходом взрослости, но мне пришлось уйти, когда мне было всего шестнадцать. Нет, не уйти, уехать. Поменять город и окружение, лишиться семьи и привычного образа жизни, а главное – веры в людей. Тогда меня спасли бабушка и дед, которые не дали пропасть, вытащили из пучины отчаяния, вдохнули веру в себя и надежду на то, что когда-нибудь все обязательно наладится.
Благодаря им я выжил. Стал взрослым. Научился прощать. На это ушло много лет. Чем дальше уводила меня жизнь от того нескладного, смертельно раненного подростка, который никак не мог понять, почему в одночасье лишился родителей и брата, тем больше готовила к тому, чтобы однажды понять, а вслед за тем и простить.
Несколько раз мне казалось, что все получится. В смысле, воссоединение семьи состоится, потому что там, дома, вернее, в месте, которое когда-то было моим домом, меня все так же любят и ждут. Мне было двадцать три, когда умер дед, а вслед за ним, спустя месяц, ушла из жизни бабушка. Тогда мне казалось, что смерть – прекрасный повод для прощения, но телеграмма, отправленная родителям, осталась без ответа. Они не приехали на похороны. Ни на первые, ни на вторые, ни на девятый день, ни на сороковой.
Мне было трудно это понять, и снова навалившееся одиночество плохо способствовало прощению, задушив его в зародыше. Потом у меня появилась собственная семья и мне снова показалось, что новая жизнь – прекрасный повод для прощения, но и эта телеграмма тоже осталась без ответа. Ни меня, ни моих любимых потерянная когда-то семья вовсе не стремилась видеть. Они так и не простили мне свое предательство.
Когда родителей не стало, это тоже выяснилось случайно. Рассказал одноклассник, проездом оказавшийся в моем городе. Брат даже не счел нужным дать мне телеграмму, и примирение в очередной раз отодвинулось на неопределенный срок, да и прощать стало практически некого. Из троих предателей остался он один. Мой брат.
Много лет мне казалось, что я не нуждаюсь в том, чтобы его простить. Можно было просто жить, работать, любить СВОЕГО человека, дарованного мне богом, видимо, в награду за все предыдущие страдания. Но с годами желание увидеть брата, посмотреть ему в глаза, спросить, почему так получилось, узнать даже не о том, раскаялся ли он, нет, о том, сожалел ли хотя бы раз, пусть всего лишь одну короткую минуту, о совершенном им, становилось все сильнее.
В год пандемии мне случилось сильно заболеть. Очень сильно, почти смертельно. Три дня пришлось балансировать на зыбкой грани, отделяющей мир живых от мира мертвых, и только чудо не дало мне соскользнуть туда, откуда уже не было возврата. Все эти три дня мне постоянно чудился брат: виделся в бреду, снился во сне. Когда болезнь отступила, откуда-то пришло понимание, что это было не просто так, это знак, что дыру в прошлом все-таки надо закрыть, заштопать.
«Оленья сторожка». Место, в котором я смогу увидеть своего брата, называется очень поэтично. Отчего-то и в этом мне тоже видится знак, хотя излишняя романтичность никогда не была мне свойственна. Я очень приземленный человек, не витающий в облаках и твердо стоящий на земле, практически вросший в нее. Здесь, в «Оленьей сторожке», я наконец все узнаю. Здесь я смогу понять. И простить. Наверное. По крайней мере, мне бы очень этого хотелось. Простить.
Глава вторая
Первую ночь на новом месте Патриция всегда спала плохо. Так повелось с детства. Родители каждый год летом возили ее и брата на море, и там в первую ночь она долго лежала без сна, прислушиваясь к незнакомым звукам, будь то шум прибоя, скрип кровати за тонкой фанерной стенкой, чьи-то тихие шаги по песку, мяуканье вечно голодных котов, шорох сушащегося на веревке во дворе белья.
Под эти звуки, нестрашные, но совсем чужие, ей нравилось придумывать разные истории. Про русалок в море, про домового, из-за которого скрипит кровать, про влюбленную девушку, крадучись возвращающуюся домой со свидания, про потерявшего хозяев кота, про семью, которой принадлежат полотенца во дворе. Старший брат, которому она поутру пыталась рассказать о своих фантазиях, всегда смеялся и называл ее выдумщицей.
Выросшая Патриция никогда не путешествовала с родителями и братом, зато много ездила в командировки. Как личный помощник руководителя, она, как правило, всегда сопровождала шефа в деловых поездках, и неумение засыпать в незнакомом месте теперь исправно служило ей плохую службу. Мучаясь в очередном гостиничном номере без сна, она знала, что утром встанет совсем разбитой, и предстоящий день, полный переговоров, зачастую на чужом языке, сложных планов и тысячи дел, страшил ее возможным провалом.
Больше всего на свете Патриция боялась показаться некомпетентной и после бессонной ночи вливала в себя литры кофе, чтобы взбодриться. Бодрость не наступала, лишь тошнота, привкус кофе горчил во рту, покрасневшие глаза слезились, и Патриции казалось, что она похожа на кролика, внимание рассеивалось, голова болела, но она все равно выполняла свою работу, причем на отлично, потому что иначе не могла, не умела.
Она знала, что главное в командировке – пережить эту первую ночь и следующий за ней день, потому что затем наступала вторая спасительная ночь, в которую Патриция засыпала сразу же, едва касалась головой подушки, и наутро вставала свежая и бодрая, готовая к трудовым подвигам и свершениям. Первая ночь на чужбине была ее особенностью, ее проклятием, и со временем Патриция научилась встречать ее лицом к лицу. Не ныть, не грустить, не прятаться, не психовать, а, лежа в постели, придумывать какую-нибудь интересную историю, как когда-то в детстве, или повторять иностранные слова, сама с собой играя в уме в скребл.
Вот и в «Оленьей сторожке», поднявшись в свою комнату после ужина, она с удовольствием приняла ванну, не торопясь и от души нежась в душистой пене, потом влезла в уютную клетчатую пижаму, специально купленную для поездки на турбазу, натянула шерстяные носки, потому что ноги у нее мерзли даже в щедро натопленной комнате, достала книжку и приготовилась к долгому чтению. И уснула.
Возможно, причина тому крылась в абсолютной тишине, которая спустилась на базу отдыха, словно по мановению волшебной палочки. Ночь была безветренной. Не качался фонарь, освещающий вход в дом, тропинку, ведущую к бане, и более широкую дорожку, по которой можно было пройти к хозяйскому дому, автомобильной стоянке и, чуть дальше, подъемнику, ведущему на гору. Мирно спали все обитатели базы, которых, видимо, не тревожили ни дурные мысли, ни злые сновидения. Не скрипела ведущая на второй этаж лестница, не шумел ратрак, раскатывающий склоны. Над «Оленьей сторожкой» стояла абсолютная тишина, под которую спалось необычайно сладко.
Патриция проснулась только тогда, когда ее комнату начали заливать первые, несмелые лучи утреннего солнца, бросила глаза на часы и подпрыгнула на постели. 9.45! Не может быть! Никогда и ни при каких обстоятельствах она не просыпалась позднее половины восьмого, а ее обычное рабочее утро и вовсе начиналось в шесть. Ах да, в Москве на четыре часа меньше, то есть 5.45, все нормально, из-за непонятного сбоя биологических часов можно не волноваться.
Кажется, поводов для волнения вообще не было. Здесь, под Норильском, в месте, которое еще пару лет назад могло показаться Патриции вымышленным, настолько далеко оно находилось от ее повседневной столичной жизни, было так спокойно и тихо, что уши закладывало. И почему она никогда раньше сюда не приезжала?
Потянувшись и вскочив с постели, чтобы не пропустить завтрак, она быстро натянула свой удобный спортивный костюм прямо поверх пижамы, собрала волосы в хвост и спустилась вниз, в гостиную, где уже горел разожженный с утра пораньше камин, на столе стояла внушительная стопка блинов, а вместе с ними плошки со сметаной, сгущенкой, всевозможным вареньем, нарезанной ветчиной, рублеными яйцами, красной рыбой, сливочным маслом, икрой и медом. По комнате плыл умопомрачительный запах свежесваренного кофе. Патриция сглотнула.
– Доброе утро, – приветствовала ее хлопочущая у плиты в кухонной части комнаты Ирина. – Садитесь за стол. Вы что будете – кашу, сосиски или яичницу? А может, творог хотите? У нас свежий, фермерский.
– Яичницу, – подумав, сообщила Патриция. – А больше ничего не надо. Блины же есть и, как я вижу, чудесные. А все уже встали?
– Только Ратсеппы. У нас же с Москвой огромная разница во времени, так что, по вашим меркам, еще очень рано. А у них сын – такой непоседа. Кайди сказала, что он обычно в пять утра просыпается, я ей прямо посочувствовала, у меня-то малыш спит, пока не разбудишь. Я успеваю все дела с утра переделать и старшего в школу отправить. Так что они уже позавтракали и ушли смотреть оленей. Ланс потребовал. А все остальные еще спят. Вам сварить кофе?
– Не беспокойтесь, я сама, – сказала Патриция, которой было немного неловко от того, что ее обслуживали. Когда это делали официанты в обычных отелях, чувство неловкости никогда не возникало, а тут почему-то да.
– Да, конечно, чувствуйте себя как дома. Сливки в холодильнике, так что берите, что хотите. Ой, яйца кончились. Но ничего, я сейчас домой сбегаю, у меня там специальная комната-склад, так что все есть, вы не думайте.
– Да не надо тогда яичницу, – попробовала удержать хозяйку Патриция. – Я и кашу съем или творог.
– Нет-нет, мне не трудно, тем более остальные гости тоже пока не завтракали. Я мигом, одна нога здесь, другая – там.
Накинув тулуп, Ирина выскочила из дома, оставив Патрицию в одиночестве. Та прошлась по комнате, с удовольствием оглядела накрытый к завтраку стол, изучив устройство кофемашины, ткнула на нужную кнопку, чтобы получить первую на сегодня чашечку кофе.
Снова хлопнула входная дверь, впустив клубы морозного воздуха, который из прихожей несмело пробрался в столовую, скользнув по ногам пушистым котом. Благодаря предусмотрительно надетым теплым носкам Патриции было не холодно. Оставалось совершенно непонятным, как Ирина могла обернуться так быстро, но удивиться этому факту Патриция не успела, потому что в комнату ввалился высокий мужчина в лыжном комбинезоне. Был он бородат и грузен, а еще, судя по выражению лица, не больно приветлив. Патриция уже видела его вчера, при заселении. Это был хозяин базы и муж Ирины.
– Доброе утро, – поздоровалась она.
– Здравствуйте, – буркнул мужчина. – Я Олег Девятов.
– О, очень приятно, а я Патриция Леман. Боюсь, все остальные гости еще спят.
– Кто рано встает, тому бог подает, – буркнул он и стал выкладывать из большой сумки банки с пивом и складывать их в холодильник. – Люди – странные существа, приезжают за тридевять земель, чтобы кататься на лыжах, и спят как сурки.
– В Москве на четыре часа меньше, – пожала плечами Патриция, – нужно несколько дней, чтобы организм перестроился.
– А ты тогда чего спозаранку вскочила? Нет мужика, чтобы в кровати держал?
Нет, бесцеремонности Патриция не терпела. Почему этот человек считает, что имеет право разговаривать с ней в таком тоне?
– Мы, кажется, не пили на брудершафт, – сухо сказала она. – Не совсем понимаю, почему вы обращаетесь ко мне на «ты».
– Ух ты, какая цаца, – восхитился Девятов. Захлопнул дверцу холодильника, отбросил в сторону сумку и подошел вплотную к Патриции, так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание. – Если баба приезжает одна на горнолыжный курорт, значит, находится в поиске приключений на свою задницу. Надо признать, очень аппетитную. – Он протянул руки и довольно больно ущипнул Патрицию за попу. – Если не найдешь никого, кто бы тебя здесь оприходовал, то обращайся. На бабу мою не смотри. Она не ревнивая.
Теперь его руки бесцеремонно сжимали ее грудь. Патриция перестала дышать. Отвратительный зверь, дремлющий внутри ее тела, зверь, которого она так долго укрощала и пыталась приручить, поднял голову, оскалился, ощетинился, приготовившись к прыжку. Патриция слишком хорошо знала, что будет, когда зверь прыгнет. Она зажмурилась, пытаясь вызвать в памяти лицо своего адвоката и свои окровавленные руки, держащие розочку из разбитой бутылки. И кровь. Тогда было много крови.
