– О, ты не можешь так просто от нее избавиться. Ее роль… – Пелагея умолкла и быстро заморгала, словно ее вдруг что-то встревожило.
Серефина пугала мысль о том, что на свете есть вещи, способные встревожить Пелагею.
– О, – прошептала ведьма. – Все кружится в водовороте, позвоночники ломаются под тяжестью ужасного выбора, – ее голос звучал все громче и безумнее. – Мертвые боги пробуждаются, живые боги мертвы, магия, кровь и великий голод, который поглотит мир и утопит всех нас во тьме. Что-то изменилось. Кто-то проснулся, заключил договор, выбрал путь, но тьма… вечная, неподвижная. Набери полный рот пепла божественных последствий.
Побледневший Малахия смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
– Что? – его голос дрогнул.
Комнату наполнила неистовая энергия, и пламя в камине вспыхнуло тошнотворно-зеленым светом.
– Божественная справедливость, божественное провидение и пути, по которым следовало идти, – все это разрушили вы, глупые дети. Проклятие, злой рок, черное пятно на каждом из вас, кто прикоснулся ко тьме и поглотил свет, – прошептала Пелагея. – Ты не можешь это остановить. Кто ты такой? Мальчик, ребенок, bovilgy, маленький и хрупкий. Ты в его власти.
– Я же говорил, что он слаб, – сказал Малахия с отчаянием в голосе. Серефину ужасно хотелось поскорее уйти.
– Слаб?! – воскликнула Пелагея. – Даже слабый, он все равно погубит весь мир. Кто его освободил, кто его выпустил? – Она впилась взглядом в Серефина: – Это был ты. Глаз. Глаз! Где он?
– Уж точно не у меня на лице, ведьма. Откуда мне знать?
Пелагея повернулась к Малахии, и юноша вздрогнул, сжав пальцы в кулак.
– Он у тебя, – прошипела ведьма.
В животе у Серефина похолодело от ужаса.
Брови Малахии опустились вниз, натягивая татуировки на лбу. Он медленно разжал пальцы левой руки, и в центре его ладони открылся глаз, синий, как полночное небо, с разбросанными по нему звездами.
– Ох, – тихо простонал он.
– Как такое возможно? – спросил Серефин.
Малахия молча покачал головой.
– Поглощение, – пробормотала Пелагея. – О нет, о, все это гораздо хуже, чем я думала. Хуже, чем я себе представляла. Что ты наделал? Что вы оба наделали?
– Хочешь… – Малахия ткнул в глаз указательным пальцем.
Серефин был близок к тому, чтобы расстаться с содержимым своего желудка.
– Хочешь получить его назад?
Серефин поднялся на ноги и, не сказав ни слова, вышел на улицу, где его сразу же стошнило.
11
Надежда Лаптева
«В самых темных и глубоких водах запрятаны старые вещи, которые присвоил себе Звездан. Кладезь нечестивой магии».
Книги Иннокентия
Надя привыкла к одиночеству. Она привыкла к калязинским горам, лесам и крошечным, старым деревушкам. Но по мере того, как они продвигались все дальше на запад, им все чаще стали встречаться крупные города, где на девушку устремлялись десятки любопытных глаз. Ей было велено никогда не снимать перчатку, даже когда гостеприимные бояре приглашали спутников царевны посетить баню.
– Не вздумай ее снять, – шептала Катя. – Иначе сразу же попадешь на костер.
Поэтому Надя старательно прятала свою руку. Катя проявляла потрясающую бесцеремонность по этому поводу, но зато им наконец-то удалось выработать общий, хоть и не очень надежный план. Весь мир думал, что Надя – клирик, и она не спешила никого переубеждать. Конечно, ей хотелось бы знать правду. Ей почти хотелось поговорить об этом с Пелагеей. Но вместо этого она просто надеялась, что в Комязалове найдется человек, которому можно будет довериться.
Они находились в городке Воци Доворик, расположенном в широкой расщелине посреди густого леса. До Комязалова оставалось всего несколько дней пути, но Катя не торопилась уезжать.
Похоже, не только у Париджахан имелись проблемы с возвращением домой.
Во время их путешествия бояре были счастливы распахнуть свои двери для царевны, но Надя не могла не заметить подозрительных взглядов, направленных на аколийцев, и откровенной враждебности по отношению к Остии.
Они бесцельно бродили по городу. Надя не хотела провести весь день в вычурном доме боярина, к тому же ей было просто необходимо выйти на улицу. Она решила направиться к окраине города, и Остия с удовольствием последовала за ней. Рыночная площадь представляла крайне печальное зрелище. Зима душила страну, морила ее голодом. Но Воци Доворику повезло больше других городов: рынок все еще работал, а среди торговцев можно было заметить чужестранцев с севера, которые продавали свои изделия и меха. Здесь все еще теплилась жизнь, но надолго ли это?
– Знаешь, я всегда хотела увидеть ваши города. Правда, в моих мечтах они сгорали в огне.
Они говорили на калязинском, и, хотя Остии с трудом давался чужой язык, она кое-как умудрялась подбирать слова. Правда, у нее был ужасный акцент, вызывающий заметное беспокойство у случайных прохожих.
– Неужели ты думала, что транавийская армия зайдет так далеко?
Остия пожала плечами:
– Чтобы выжить на войне, надо во что-то верить.
– Остия, ты обязательно вернешься домой.
– Ты удручающе оптимистична для человека, который целыми днями ходит с таким кислым видом.
– Удручающий оптимизм – это все, что у меня осталось.
Остия не ответила. Возможно, она чувствовала то же самое. Надя, в свою очередь, просто радовалась тому, что транавийка перестала ей угрожать. В конце концов, это не она заставляла Серефина идти в лес.
Надя изо всех сил старалась не обращать внимания на людей, которые расступались перед ней, где бы она ни проходила, и игнорировала благоговейный шепот. Все вокруг обсуждали девушку, с которой разговаривали сами боги. Она скучала по тому времени, когда эти слова были правдой.
Из-за того, что снег постоянно таял и снова замерзал, на дороге образовались вечные колеи, оставленные колесами повозок. Ледяная корка тяжелым грузом лежала на крышах зданий. В той части города, куда они забрели, большинство построек было сделаны из дерева. Каменные дома самых богатых жителей города стояли на холме. Мимо проходили усталые и замерзшие люди в плотно застегнутых зипунах и меховых шапках. Наде казалось, что вокруг слишком людно, а она жаждала уединения.
Ее так и подмывало зайти в ближайшую церковь, но она не хотела доставлять неудобств своей спутнице.
– Мне все равно, куда ты пойдешь, – сказала Остия, когда девушка невзначай упомянула об этом. – Я просто хотела убраться подальше от этого боярина. Меня нервирует его взгляд. Если мы не уйдем в ближайшее время, он убьет меня во сне, а ведь ему даже неизвестно, что я маг крови! Он ненавидит меня просто потому, что я транавийка.
– Разве этого недостаточно?
Остия бросила на Надю скептический взгляд, но все равно последовала за ней. Церковь стояла на самой окраине в южной части города. Это казалось странным, но Катя говорила, что раньше на месте города была деревня. Когда она разрослась, церковь так и осталась на отшибе вместе с местным кладбищем.
– Остия, если бы ты знала, что я калязинка, то убила бы меня прямо во дворце Гражика. Не задавая вопросов.
Казалось, Остия задумалась над ее словами, но спорить не стала. Они слишком хорошо знали свои корни.
Церковь была деревянной, старой и неухоженной, с облупившейся краской и гниющими досками. Учитывая размеры города, она казалась совсем крошечной. Все здесь напоминало о былых временах, забытых и оставленных в пыли. Это безмерно опечалило Надю: за последнее время она пересмотрела свой взгляд на многие вещи, и все же ее расстраивало, что, пока весь остальной мир стремился в будущее, церковь оставалась в прошлом. По Надиной щеке покатилась слеза, и девушка торопливо вытерла ее рукой.
Остия тихо фыркнула, когда они вошли внутрь.
– Не только ты потеряла близкого человека, – ее голос звучал гораздо мягче, чем Надя того заслуживала.
– Я потеряла все, – огрызнулась Надя.
Она протиснулась мимо Остии, прошла через поблекший неф и оказалась в святилище. Внутри все оказалось таким же старым, как и снаружи. Нигде не было видно скамеек: раньше людям не разрешалось сидеть во время службы, и большинство церквей не торопились позволять своим прихожанам немного отдохнуть. В святилище монастыря, куда Надя привела Малахию, стояли скамейки, что говорило об относительно недавнем времени постройки.
Она стояла в тишине, жалея, что боль не дает ей по-настоящему насладиться этой атмосферой.
– Ты потеряла не все, – вдруг сказала Остия. – Ты все еще здесь, чего нельзя сказать о многих других. Да, тебе больно, и да, ты хочешь сдаться. Но ты не можешь. Только у тебя осталась магия.
– Катя…
– Катю нельзя назвать даже ворожеей, не то что ведьмой. У нее много талантов, но магия – не один из них.
Надя нахмурилась:
– Ты не понимаешь…
– Нет, Надя, это ты не понимаешь. Не буду отрицать, тебе пришлось нелегко, но я провела последние три года на полях сражений, день за днем теряя всех, кого любила. Ты не знаешь, каково это, оказаться перед выбором спасти друга или защитить своего принца. И я всегда выбирала Серефина. Я всегда буду выбирать его.
Надя не сразу нашла, что ответить. Остия всегда выглядела неприступной, но в тусклом церковном свете неряшливая прическа транавийки больше не казалась частью ее вызывающего образа. Надя разглядела в чертах своей спутницы глубокое отчаяние и усталость.
– С ним все в порядке, – тихо сказала Надя.
– Не нужно мне лгать, – ответила Остия. – И не пытайся использовать это в качестве оправдания. Не думай, что можешь просто сидеть сложа руки, пока он исправляет весь этот бардак.
– Вообще-то, Серефин не славится своим умением решать проблемы.
Остия рассмеялась, заставив Надю улыбнуться. Она и не помнила, когда улыбалась в последний раз.
– Пожалуй, ты права, – согласилась Остия. – Но когда-нибудь он научится. В конце концов, он наш король.
Надя издала неразборчивый звук.
– Но… – Остия замолчала, уставившись на иконы. – Ты нас погубила. У него тоже нет магии.
Надя даже не вздрогнула. Это была чистая правда. Она все разрушила.
– Я не могу взвалить мир на свои плечи, – прошептала Надя.
– Тебе следовало подумать об этом до того, как все испортить, – заметила Остия, и Надя невольно вздрогнула. – После того, что ты сделала в Гражике, я ожидала от тебя чего-то большего.
Если бы Надя могла вернуться к тому, какой она была в Гражике: полной праведной ярости, необузданного любопытства и искреннего желания спасти всех вокруг, – она бы сделала это, даже не раздумывая. Она бы повернула время вспять и нашла другой способ доказать свою преданность Маржене. Она бы сказала Малахии правду, вместо того чтобы участвовать в его предательской игре. Но ее жизнь состояла из череды неудачных решений, принятых в отчаянии, и пути назад уже не было.
– Я сделала то, что должна была, – прошептала Надя.
– Этого недостаточно, – задумчиво сказала Остия. – Когда я была совсем юной, мои родители предоставили мне иллюзорный выбор, как это принято в знатных семьях Транавии.
Надя сомневалась, что им стоит так открыто говорить о Транавии. С другой стороны, Катя очень громко заявляла о своей «транавийской пленнице», так что они в любой момент могли воспользоваться ее титулом и влиянием, если бы им понадобилась защита.
– Я единственная наследница своего рода, что не очень-то удобно, учитывая, что один ребенок должен отправиться на войну, а другой – ко двору. Родители предполагали, что я выберу двор, потому что какая шестнадцатилетняя девочка добровольно отправится на фронт? Но Серефина вынуждали идти на войну, а мои родители считали, что этого будет недостаточно, чтобы склонить меня к верной гибели, – Остия слегка улыбнулась. – Они думали, что уйти на фронт можно только вслед за возлюбленным, а я, очевидно, не была влюблена в принца.
Надя тихо фыркнула.
– Причина моего выбора была вовсе не в преданности. Родителей раздражали мои романтические предпочтения, потому что это закрывало определенные двери, важные для транавийской аристократии. Мне хотелось жить своей жизнью, и война стала единственным вариантом. Я надеялась, что она продлится не больше пары лет.
Надя нахмурилась. Она не понимала, зачем Остия изливает перед ней душу.
– Я не хочу, чтобы кому-то пришлось делать такой же выбор. Остаться дома и притворяться кем-то другим ради сохранения фамильной чести или отправиться на войну и, скорее всего, умереть ужасной смертью, потому что твои полковые товарищи не осудят тебя за любовь к девушкам.
– Это имело бы значение, не будь ты славкой? – спросила Надя.
– Нет. Это идеалы старого двора. Наследие, дети и все такое.
Надя задумчиво хмыкнула. Дверь в святилище открылась, и к алтарю подошел молодой человек, даже не подавший виду, что он их заметил.
– Я не хочу бросать этот мир на произвол судьбы, – сказала Остия, игнорируя присутствие незнакомца. – Но мы неизбежно движемся к новой войне.
– Из-за меня.
Остия не стала возражать. В словах транавийки было зерно истины, впрочем, как и в словах Рашида. Надя не должна была решать проблемы всего мира, но она должна была попытаться исправить свои собственные ошибки.
– Мы можем на секунду забыть о конце света и старых богах? Лучше вернемся к разговору о твоем детстве. Просто это более приятная тема.
Молодой человек слегка напрягся, но так и не повернулся. Скоро весь город будет шептаться о старых богах.
Остия рассмеялась:
– Ни за что. На войне было ужасно, а при дворе – еще хуже. Ну, не считая Равалык. Какая отличная идея: пригласить в Гражик всех самых красивых и талантливых девушек.
– Я была слишком напугана, чтобы оценить его по достоинству.
– Дай угадаю, твой вкус на девушек так же ужасен, как и на парней?
Надя сморщила нос:
– Даже не сомневайся.
