– Да ну тебя, никто ничего и не узнает. Они все скроют. Ее давно пытались заткнуть. – Слепой постучал тростью по полу.
Полицейские переглянулись. От болтовни в баре зачастую больше пользы, чем от допросов.
– Стоит только нацелиться на застройщиков и политиков…
– Ей нужно было завести телохранителей.
Повисло молчание, и Аргиньяно на экране успел поставить в духовку пирог с перцем пикильо.
– А зачем ей телохранители, если она крутила шашни с комиссаром? – внезапно заметил старик.
– Так они расстались. Она его бросила.
– Мне кажется, она в принципе с ним встречалась ради защиты, – заметил бармен, протирая стаканы тряпкой.
Старик захихикал.
– Похоже на то. Как только отказалась с ним спать – сразу же оказалась на рельсах. И мы никогда не узнаем, кто в этом виноват. Знаете почему? Потому что им плевать. Это был комиссар. Наталия знала слишком много, и ее убрали. Они позаботятся о том, чтобы никто ничего не узнал. Через два дня все забудется.
– Если только ее смерть не повесят на кого-то еще, – предположил слепой.
– Как там Санти?
– Муж? Хреново, конечно. А ты как думал? Говорят, его пичкают таблетками, чтобы он совсем уж не расклеился.
Сестеро поднесла ко рту последний кусочек тортильи. Разговор свернул не туда. Нужно вернуться к началу.
– Не слышала, чтобы у Наталии Эчано были какие-то проблемы с застройщиками, – подчеркнуто равнодушно вставила она.
Айтор рядом с ней поднес бокал к губам и с притворным интересом уставился в телевизор.
– Это потому, что ты не слушала ее программу, – заявил слепой. – Они тут устроили шумиху с музеем. А она каждый день выступала против.
Сестеро нахмурилась. Она ничего не понимала.
– Музей Гуггенхейма, – объяснил бармен. – С тех пор как стало известно, что здесь хотят открыть филиал компании, все стоят на ушах.
– Какой-то умник с инсайдерской информацией скупает землю за бесценок. Лотерея, дамы и господа! – воскликнул лотерейщик тем же тоном, каким объявил бы розыгрыш.
Сестеро выразительно посмотрела на напарника. Накануне он должен был посетить «Радио Герника» в поисках информации.
– Я сейчас вернусь туда. Вчера там был только техник, который дал мне послушать пару записей. По вечерам пускают эфир из Бильбао, и из команды Наталии Эчано никого на станции нет, – вполголоса пояснил Айтор.
– Эти взяточники живут на широкую ногу. Вы что, правда думаете, что политики и застройщики плетут интриги только на юге? – заявил мужчина с кроссвордом. – Эй, Маноло! Вымышленное животное, пять букв. Начинается на «п». Угадай с одной попытки.
Бармен рассмеялся.
– Пора бы им уже сменить пластинку. Каждый день загадывают одно и то же, – сказал он и кивнул в сторону экрана. – Ничего себе! Этот парень просто талантище. Видали, что он сделал из консервированных перцев и пары яиц?
– А еще там сливки, масло, специи… Да он туда чего только не бросил, – возразил слепой.
– А я бы все равно съел сейчас, – настаивал бармен.
– Еще один: библейский персонаж из трех букв. Они что, думают, что у нас память отшибло? Его загадывали по меньшей мере трижды за последние пять дней.
– Брось это дело и займись судоку. Меньше брюзжать будешь, – посоветовал бармен.
Айтор указал в сторону двери. Сестеро кивнула. Больше здесь делать нечего. С другой стороны, время в баре не прошло зря. У них появился новый возможный мотив.
– Вы ведь из полиции? – Слепой перегородил им дорогу тростью.
Сестеро посмотрела на напарника. Как и она, Айтор был в штатском и даже снял с пояса кобуру. Эта игра начинала ей надоедать.
– С чего вы это взяли? – поинтересовалась она.
– Да вас за километр видно, – заметил он. – Как насчет лотерейного билета? Розыгрыш в пятницу. У тебя телефон звонит. Наверняка это твой муж хочет, чтобы ты и ему прикупила билетик.
Все в баре рассмеялись.
Сестеро прижалась ухом к рюкзаку. Он и правда вибрировал. Расстегнув молнию, она посмотрела на экран.
– Это Чема, – сказала она Айтору и ответила на звонок. – Сестеро, слушаю.
Голос полицейского был полон тревоги. И Ане ощутила, как тревога, зародившись в груди, наполняет все ее существо.
В мае 1985 года
– Это великолепно. Одолжишь на минуточку?
Не дожидаясь ответа, учительница взяла мой рисунок и подняла его так, чтобы всем было видно. Ей пришлось трижды попросить тишины и даже повысить голос, чтобы ученики в классе – их было больше тридцати – наконец-то повернулись к ней.
– Посмотрите, как хорошо вырезано, в отличие от многих. Вам уже шесть, а ведь даже трехлетки смогли бы вырезать лучше.
– Я лучше нарисовала, – запротестовала Ициар, девочка со светлыми косичками, сидевшая за соседней партой.
– Да, Ициар нарисовала очень хорошо, – признала учительница. – Как и многие из вас. Но кое-кому придется снова учиться с малышней, если вы не проявите больше усердия.
– У меня ножницы затупились, – встрял Лукас, показывая свою лошадь с отрезанными ногами.
– Да неужто! Вечно то ножницы затупятся, то краска засохнет…
– Но это правда, – настаивал мальчик.
Учительница вернула мне рисунок. Мне было неловко, но в то же время я был очень горд собой.
– Твоя мама будет очень довольна, – сказала она, погладив меня по голове, а затем снова повысила голос. – Пора заканчивать. Доделывайте, и мы повесим их на ленточку и напишем: Zorionak, ama[3 - Поздравляю, мама (баск.).].
Я взял голубую краску. Лошадка была почти готова. Оставалось только нарисовать глаза. Я хотел сделать их голубыми, как у моей мамы.
Затем мы выбрали ленты, и раздался звонок, означавший конец занятий.
– Подождите минутку, – сказала учительница тем, кто бежал к двери. – Спрячьте ваш подарок до воскресенья. Вот увидите, как они будут довольны, что вы вспомнили про День матери.
Осторожно, чтобы не смять, я положил подарок в сумку. Я умирал от желания вручить его маме. Я представил, как разбужу ее в воскресенье, едва рассветет. В ящике я хранил конфету, которую мне подарили несколько недель назад на день рождения. Я положу ее на поднос рядом со стаканом свежевыжатого сока и отнесу маме в постель. Ведь она всегда начинает день с апельсинового сока.
* * *
Наконец этот день настал. Отца не было дома. Его почти никогда не было дома, море всегда забирало его у нас. Когда он возвращался, он всегда рассказывал мне о месте с удивительнейшим названием: Гран Соль, Великое Солнце. Я всегда просил его взять меня с собой, а он смеялся и говорил, что однажды мы отправимся туда вместе. Спустя годы мне довелось побывать в этом волшебном месте, и я убедился, что единственное, что в нем волшебного, – это его название.
Как я уже говорил ранее, это было воскресенье, День матери, и я хотел сделать ее пробуждение особенным.
Мне с трудом удалось уместить все это на подносе – сок, поджаренный хлеб, подарок, который мы приготовили в классе… Единственное, что я не смог сделать, – это кофе: я не знал, как пользоваться кофеваркой, да и ее свист разбудил бы маму раньше времени.
Я тихонько прошел в спальню. Тонкие полоски света, пробивавшиеся сквозь ставни, украшали изголовье кровати.
Время здесь было подчинено ритму ее дыхания. Я с трудом удержался, чтобы не залезть под одеяло и не прижаться к ней. Так поступают только малыши, и она давно не одобряла подобного поведения.
– Что тебе нужно так рано? – буркнула она, когда я поцеловал ее в щеку.
Я посмотрел на будильник на столике. Было почти девять, в это время мы вставали по выходным.
– Zorionak, ama… Сегодня твой день, – сказал я, обнимая ее за руку, лежавшую поверх простыни.
– Хватит нести чушь, – ответила она, сбрасывая мою руку и переворачиваясь на другой бок.
Внутри меня что-то оборвалось.
– Я приготовил тебе сок, – пролепетал я еле слышно.
– Дай поспать. Хватит придуриваться.
Мои глаза наполнились слезами. Не так я воображал себе эту картину.
Я посмотрел на сок. Если она сейчас же его не выпьет, все витамины исчезнут. Я открыл было рот, но рыдания душили меня.
Наверное, я заплакал, уже не помню, но как иначе, когда твои фантазии рушатся? Остаток утра я провел на кухне перед накрытым с таким старанием подносом в надежде на то, что она скоро встанет. Шли часы, надежда угасала, ноги онемели. Наверное, я поплакал еще, и плечи опустились от горя, но это уже мои домыслы. Разве можно помнить все в деталях, когда прошло столько лет?
Был почти полдень, когда она появилась на кухне. Она вошла уже одетая, красивая, как обычно, и с серьезным лицом.
– Zorionak, – прошептал я.
Она презрительно хмыкнула.
– Поздравь тех, кому есть что праздновать. А меня оставь в покое.
Я едва сдержался, чтобы не заплакать. Прикусил до боли губу и пододвинул к ней поднос.
– Я приготовил тебе…
Не разжимая губ, она покачала головой.
– По-твоему, я буду пить сок, который сделан столько часов назад?
С этими словами она открыла холодильник и достала апельсины. Звук соковыжималки стал для меня последним ножом в спину, пока я плелся по коридору. Я не хотел, чтобы она видела мои слезы.
11
Вторник, 23 октября 2018
Лицо женщины казалось мутным и расплывшимся. А кровь и мозг, которые проглядывали сквозь разбитый череп и служили ей смертным ложем, – всего лишь сверкающей шелковой накидкой на полированном бетонном полу. Пелена слез смягчила неестественный угол, под которым была вывернута шея жертвы.
Склонившись над трупом, Хулия рукавом свитера вытерла слезы. Это был кошмар без прикрас. Рот жертвы, распахнутый в прерванном крике, говорил о мучительном падении, а ее безжизненные глаза, уставившиеся в бесконечность, – о неизбывном горе. Этот потерянный взгляд детектив видела у всех мертвецов в своей жизни.
– Ты ее знала? – спросил Чема.
Сдерживая слезы, Хулия покачала головой.
– Неужели это до сих пор на тебя так действует? – с удивлением спросил он.
Хулия промолчала. Она представила, как всего несколько часов назад это холодное и неподвижное тело было живым человеком, который мог смеяться, плакать, петь, наслаждаться и страдать. Как можно не испытывать грусть, зная, что эта женщина оставила зияющую пустоту в жизни тех, кто ее любил? Разве можно воспринимать ее просто как очередное дело?
Она понимала, что это проблема. Она всюду носит мертвых с собой, в тяжелом рюкзаке за спиной, который она никогда не сможет снять. Ей даже не нужно закрывать глаза, чтобы увидеть лица всех мертвецов, которых она видела за свою карьеру. Вон тот паренек, что сбросился со скалы в Огоньо, и заплутавшая старуха, чье тело нашли в заливе, и та женщина, чей муж ударил ее ножом тридцать четыре раза, а еще та, которая…
– Чего я не понимаю, так это того, почему это не действует на тебя, – всхлипнула Хулия.
Чема вздохнул.
– Нужно привыкнуть к этому. Мы полицейские, – сказал он, глядя в прицел фотоаппарата: он делал снимки с места происшествия. – Мне тоже больно с этим сталкиваться, но я должен быть профессионалом. Когда ты слишком погружаешься в это, ты не можешь быть объективным.
Хулия знала, что он прав, но она никогда не сможет вести себя так отстраненно. Как бы она ни старалась, у нее ничего не получается. Больше всего на свете ей хотелось бы уметь оставлять рабочие дела на работе. К счастью, море помогало ей отвлечься. Если бы не ночное плавание и серфинг, она бы сошла с ума и уволилась с обожаемой работы.
– Ничего общего с первым преступлением, – заметила она, выпрямившись и подняв голову. Освещенный внутренний дворик представлял из себя прямоугольник примерно четыре на шесть метров. Жертва упала с шестого этажа, прихватив с собой в полете несколько веревок, на которых сушилась одежда.
– Полностью согласен, – откликнулся Чема, убирая фотоаппарат. – Там была тщательная подготовка, а это импровизация. Наталию усыпили и усадили на рельсы, где ее сбил ее собственный муж. И не будем забывать о трансляции на «Фейсбуке» … В этот раз ничего подобного. Ее вытолкнули из окна. Нас вызвали из-за одно-единственного тюльпана в вазе в гостиной среди дюжины засохших гвоздик… – Щелкнув языком, он покачал головой. – Это не может быть тот же убийца.
Хулия медленно покачала головой.
– И все же снова тюльпан… Это подпись убийцы. Цветок что-то символизирует для него.
– Или для них, – поправил Чема.
