– Сегодня звонил декан.
– Хорошо. И при чем здесь я? – с нажимом спросил я. За три года здесь, в «Тайде», я не сделал ничего плохого. Мне нечего было скрывать. Особенно от тренера.
– В кампусе возникла проблема, и он попросил меня поговорить с тобой. Вдруг ты что-то знаешь.
– Что за проблема? – озадаченно поинтересовался я.
– Проблема с наркотиками, – прямо ответил он, явно ожидая, что я скажу что-нибудь в ответ.
Вот оно что. В кампусе появились наркотики, и они тут же подумали обо мне.
– Я с этим никак не связан, – натянуто проговорил я.
Тренер только кивнул.
– На тебя я и не думал, – пояснил он.
Внутри у меня все перевернулось.
– Но почему вы так сказали? Кто, по-вашему, здесь замешан?
Я, конечно, знал, но хотел услышать все от него. Пусть обвинение против моего рода прозвучит вслух.
– Поговаривают, что в кампусе видели человека, похожего на тебя, который торговал наркотиками. – Он вздохнул. – Похожего на тебя, Остин. Слышишь? И мне на ум приходит только один вариант. – Он помолчал немного, а я ждал. Просто ждал. Чтобы услышать все из его уст. – Ладно, сынок. Я назову имя. Аксель. Думаю, это твой брат.
Я недоверчиво рассмеялся и покачал головой.
– Не надо, тренер. Только не вы! Не нужно так со мной! Какой-то отморозок появляется в кампусе, торгует наркотой, и вы тут же вспоминаете о старых связях мальчика-стипендиата из трущоб с Холмчими. Правда?
Тренер попытался что-то сказать.
– Ост…
– Это не он, – перебил я и заговорил холодно и жестко. – Он бы так не поступил. Не принес бы сюда эту дрянь. Он – член семьи. А в семье не обманывают друг друга.
Черт, да я просто взбесился.
Тренер встал и поднял руки, пытаясь меня успокоить.
– Остин, я не говорю, что это он. Просто некоторые студенты смогли опознать замешанную в дело банду. У дилера на левой щеке была татуировка в форме звезды. Такая же, как у тебя. А всем известно, что звезды означают…
– Холмчих. Мою банду.
Тренер недовольно покачал головой и, обойдя стол, встал возле меня.
– Давай на этом остановимся. Эта банда больше не твоя. Ты смог уйти…
– Оттуда не уходят. Лишь дураки в это верят, – решительно проговорил я.
Тренер сжал мне плечо.
– Ты ушел. И пришел сюда. В конце года пройдешь отбор в Национальную футбольную лигу и уедешь отсюда. Все это осталось в прошлом.
Я опустил голову, и тренер убрал руку. Глубоко вздохнув, я взглянул ему прямо в глаза.
– Я знаю, что он сидел в колонии и нажил себе плохую славу. Но семья для нас на первом месте. Всегда. Мы итальянцы, тренер. Семья всегда в приоритете. Может, Аксель выбрал не лучшую жизнь, но он не мог этого сделать. Он бы не поступил так… со мной.
Тренер несколько секунд разглядывал пол, потом кивнул.
– Я тебе верю. И скажу декану, что это не он, а ты не в курсе дела. Пусть он ищет в другом месте.
Тугой комок напряжения внутри меня начал медленно ослабевать. Я почувствовал, что снова могу дышать.
– Остин, я знаю, что у вас в доме нет мужского влияния. Отец повел себя с вами не лучшим образом. Вы, мальчики, оказались в трудной ситуации. И приложили все силы, чтобы заботиться о матери. Я понимаю, что вам пришлось нелегко – Акселю, Леви, тебе самому. Но у тебя есть шанс на лучшую жизнь, сынок. И тогда ты сможешь подарить маме весь мир. Направь Леви на правильный путь. Черт возьми, надеюсь, в будущем этот парень попадет в «Тайд».
Я почти физически ощутил, как грудь пронзила боль. Лучшая жизнь для мамы. Но когда? Через девять или десять месяцев? Когда я пройду отбор и получу первую большую зарплату? У нее не было этих месяцев. Суровая правда, и тренер прекрасно все знал.
Ничего не ответив, я просто спросил:
– Теперь я могу идти, тренер?
Тренер вновь обогнул стол и занял свое место, снова надел очки.
– Ступай.
Я уже собрался выйти в коридор, но, взявшись за дверную ручку, обернулся.
– Я ценю вашу заботу обо мне, тренер, но на этот раз вы глубоко заблуждаетесь.
Тренер опустил голову, будто бы признавая правоту моих слов, но во взгляде его все еще читалось сомнение. Я вышел, закрыл за собой дверь и прислонился лбом к деревянному косяку.
– Черт возьми, парень, и что все это значит?
Я медленно выдохнул через нос и обернулся. Мои лучшие друзья, Джимми-Дон Смит и Роум Принс, привалились к противоположной стене. Здоровяк Джимми-Дон – тэкл из Техаса – оказался самым лучшим парнем из всех, что я когда-либо встречал. Роум Принс был мне как брат. Черт возьми, да я ладил с ним лучше, чем с собственными братьями. Самый талантливый парень из всех, с кем я когда-либо играл. Хотя он так не думал. И самый скромный. Благодаря длинным светлым волосам и подтянутому телу девчонки по нему с ума сходили. На первый взгляд все в нем казалось идеальным. Но он был ненормальным, как и я, и единственный знал, каков же я на самом деле.
Я ничего не ответил на заданный Джей-Ди вопрос. Парни переглянулись, и Роум с беспокойством на лице подошел ближе.
– Ты в порядке?
Проведя ладонями по лицу, я подбородком указал им на комнату отдыха для игроков. Оказавшись внутри, Роум жестом велел Джимми-Дону запереть дверь. Мы плюхнулись на диваны.
– Ну так что? – настойчиво спросил Роум. Терпением он не отличался. Вот за что мне нравился Роум – прямо к делу, не ходя вокруг да около. Напротив, Джимми-Дон вел себя расслабленно. Можно сказать, весьма нескромные размеры его тела вполне соответствовали степени спокойствия.
– В кампусе появились наркотики. Тренер думает, что здесь замешан Аксель и Холмчие.
Роум откинулся на спинку стула и расстроенно стиснул зубы.
– Черт. Опять это дерьмо.
Я знал Роума почти всю свою жизнь. Черт, да когда мы были детьми, он практически жил у нас в доме. Сын мультимиллионера, нефтяного магната, ночевал на полу моей спальни в трейлере, потому что его отцу нравилось использовать мальчика в качестве боксерской груши. В подростковом возрасте Роум видел, как нас со старшим братом приняли в банду, и просто обезумел. В основном из-за него я и выбрался. Он отказался играть в «Тайде», если меня тоже не примут в команду. Этот парень изменил мою жизнь. И он ненавидел Акселя.
– И что ты ему сказал? – спросил Джимми-Дон. Я редко видел здоровяка настолько серьезным. Никаких шуток. И глупых комментариев. Он знал, чем эта дрянь может обернуться для меня. Как повлияет на мою карьеру… И всю жизнь.
– Сказал ему чертову правду. Это не Аксель. Он бы так со мной не поступил. Только не здесь. Не сейчас. Он не стал бы разрушать мои мечты, когда они уже замаячили на горизонте.
Джимми-Дон взглянул на Роума, но тот только качнул головой.
– А ты, восемьдесят третий, гребаный мечтатель, – откровенно проговорил он, используя вместо имени номер с моей майки. Он всегда так делал, еще с детских лет.
– Роум, не надо. Хоть ты не начинай, – произнес я как можно спокойнее.
– А я начну. Я знаю Акселя так же давно, как и тебя. И твой братец – бедовый парень, Ост.
– Роум, – простонал я.
– Ты ему ничего не должен, – отрезал он.
Я еще глубже откинулся на спинку дивана и запрокинул голову.
– Ты не прав.
– Чушь собачья! Если бы не этот придурок, ты бы никогда не связался с Холмчими!
– Если бы не этот придурок, я бы оттуда не выбрался. Так что я в долгу перед ним. Он будет прикрывать меня до самого конца. И к этой дряни в кампусе не имеет отношения. Я бы жизнью за это поручился.
Роум недоверчиво рассмеялся, но ничего не сказал. Повисшее между нами молчание лишь усилило напряжение. Поэтому, не глядя на друзей, я проговорил:
– Можете уйти? Хочу пару минут побыть один.
Я слышал, как они поднялись с дивана. Потом Роум громко хлопнул дверью.
Наконец я опустил взгляд и уставился на красный ковер на полу.
Я знал, что Роум заботится лишь обо мне. Но он не понимал, что значит быть бедным и каждый день бороться за выживание. Не представлял, как ребенок мог настолько проголодаться, чтобы рыться в мусорных баках возле ресторанов, надеясь отыскать что-нибудь, способное заглушить голодную боль в желудке. Не сознавал, что, когда малыш болел, не было даже таблеток, чтобы его вылечить. И никакой медицинской страховки. И оставалось лишь прибегать к услугам наркоторговцев из трейлерного парка в богом забытой части города. И, конечно, он не знал жизни внутри банды. Если вступишь в нее однажды, то останешься на всю жизнь… так что Роум не понимал, чем я обязан Акселю, ведь тот вытащил меня оттуда в семнадцать лет.
Наклонившись вперед, я почувствовал, как глаза наполнились слезами. Упершись локтями в колени, я обхватил голову руками и громко прошептал:
– Аксель. Прошу… пожалуйста, скажи, что это не ты…
Глава 3
Лекси
– Милая, ты посещаешь собрания в университете?
– Да, папа.
– И правильно питаешься? Общаешься с доктором Лундом?
– Папа! Я не пропустила ни одной встречи! Ни разу за все эти годы. Мы можем больше не ворошить эту тему каждый раз, как ты звонишь? – простонала я.
Папа какое-то время молчал, потом тихо заговорил:
– Лекси, ты на последнем курсе. Вступила в команду поддержки университета. Ты сама знаешь, что для тебя это сродни спусковому крючку. А с учетом учебной нагрузки воздействие становится сильнее. С тех пор как умерла Дейзи… – Все мускулы в теле мгновенно напряглись. – Ну, мы с мамой просто беспокоимся о том, как ты справляешься со всем этим. Не стоит нас винить.
Вздохнув, я зажала переносицу между большим и указательным пальцами.
– Знаю. Я в порядке, пап. Правда.
– Хорошо, милая. – В трубке стало тихо, потом папа прошептал: – Я так горжусь тобой. Ты уехала отсюда, поборола все свои страхи и вернулась к нормальной жизни. Как бы мне хотелось тебя увидеть.
У меня сдавило горло, когда я услышала, сколько чувства прозвучало в папином голосе. Он не говорил так со мной с того дня, как я вышла из больницы.
– Я понимаю, пап. Но у тебя есть пациенты, которые требуют заботы. Они важнее, чем я, скачущая с группой поддержки.
Он тихо рассмеялся.
– Они важны, милая. Но я в жизни не был так счастлив, как когда наблюдал за твоим выступлением. В эти моменты по выражению лица я понимал, что сама душа твоя счастлива. Я уже давно тебя такой не видел.
– Я знаю, – мягко проговорила я.
– Не забывай нам звонить. И помни: если выдастся неудачный день, мы всегда здесь.
– Хорошо. Скажи маме, что я люблю ее.
– Будь сильной, милая.
С этими словами он повесил трубку. Но прошло несколько минут, а я все еще сжимала в руке мобильник. «Я понимал, что сама душа твоя счастлива». А я и не подозревала, что папа так думал. Хотя, когда голос вцепился в меня, мне было плевать на все и всех. Тогда я постоянно подсчитывала граммы жира и отказывалась от еды… стремясь к совершенству и удивительной стройности. Я думала лишь о себе. И о еде.
Я не была эгоисткой, консультации у психолога заставили это понять. Я просто заболела и не видела ничего, кроме своей цели… своего недуга.
Мне не нравилось думать о том времени. Я с трудом вспоминала о нем. Не из-за чувства вины, а потому, что могло возникнуть искушение вернуться. Оно будет преследовать меня всю жизнь. И всегда останется шанс, что я вновь ему поддамся. Но я зашла очень далеко, и сейчас даже мысли о сломленной юной девушке, какой я была тогда, причиняли боль.
Плюхнувшись обратно на кровать, покрытую черным стеганым покрывалом, я принялась изучать узоры на потолке своей комнаты в женском общежитии. Потом перевела взгляд на календарь на стене.
Прошло уже четыре года. Больше тысячи дней.
Четыре года назад, в этот самый день, меня признали исцелившейся. И родители позволили учиться в университете. Местном, конечно. Они бы ни за что не разрешили мне переехать в другой штат. Ведь, если бы случился рецидив, они не смогли бы вмешаться.
Исцелившаяся. Странное слово. Я-то знала, что не вылечилась. По крайней мере, не до конца. Я ежедневно, ежечасно боролась с желанием вернуться в то время. По-прежнему относилась к пище, как к врагу. И считала друзьями голод и чрезмерные физические нагрузки. Но я не хотела возвращаться. Просто не могла. Я стала сильнее. И лучше. Завела новых друзей, ничего не знавших о моем беспокойном прошлом. Я снова зажила нормальной жизнью и не собиралась от нее отказываться. Нужно продолжать двигаться вперед, не отступая, не сдаваясь.
«Лексингтон, ты прибавила в весе… – вмешался голос, который я так старалась подавить, навязчивое эхо в глубине сознания. – Бедра стали шире… Да у тебя целлюлит. Ты же знаешь, как все исправить. Просто впусти меня, сдайся…»
Он никогда не покидал меня. Всегда был там, ожидая подходящего момента, чтобы наброситься. Ждал, когда я достаточно ослабну и позволю ему вернуть контроль.
