Что ж, оставалось только надеяться, что со временем грошчанка привыкнет ко мне и сможет довериться. Ведь не просто так она оказалась в Кранчестере? Да и помощь ей точно не помешает, в этом я не сомневалась.
Я понаблюдала еще немного за деловитой кухаркой, и вышла из кухни.
Редклиф Бенси
След оборвался внезапно. Редклиф шел по нему от самого кранчестерского леса, но на площади тот неожиданно исчез. Растворился. Пропал.
Что ж, сам виноват – отвлекся на хорошенькое личико, а когда снова вернулся к поиску, зыбкая черная нить растаяла в воздухе, словно ее и не было. Хотя, чему тут удивляться? Магия поиска не терпела эмоций. Страх, гнев, интерес, симпатия, даже азарт – все это мешало охоте. Трезвая голова и холодное сердце – вот что было главным в поиске.
Редклиф поморщился. Проклятые гверхи! Похоже, в этот раз ему достался сильный соперник. Достойный. Обычно со Дна мира на поверхность посылали тех, кого не жалко, расходный материал. Но сейчас все было иначе. Вкус магии ощущался другим: горьким, как цинхона, и слегка кисловатым, с примесью металла. Неужели кто-то из высших пожаловал?
Редклиф помнил рассказы деда. Тот любил порассуждать о Черной охоте, какой она была в те дни, когда память о Разломе еще жила в людских сердцах. Тогда, семьсот лет назад, гверхи не так часто прорывались на поверхность, но если уж это случалось, на них устраивали настоящие облавы. Довожатые из людей, специально обученные орхи – огромные скальные псы, умеющие отличать порождения Дна, маги-загонщики. Ну, и сами Черные лорды. Единственные, кто мог обнаружить гверхов в их натуральном виде, тогда как для остальных те оставались невидимыми. Это уже позже, когда братья Эйвар и Эйдан Бенси сумели наложить на Разлом особое заклятие и нападения гверхов прекратились, знания о теневой стороне мира постепенно исчезли, за несколько поколений превратившись в легенды. А ведь раньше каждый в графстве знал о том, что мир состоит из Светлой части и Темного Дна. И что обитатели Темной части только и ждут удобного случая, чтобы прорваться на поверхность.
Граф устало потер лоб. Как получилось, что из героев и защитников, которых знала вся страна, его предки стали нелюдимыми отшельниками? Когда это началось? После Великой войны? Да, скорее всего. Уже при его отце, четырнадцатом графе Уинтшире, новая религия, пришедшая в Эрилию с воцарением Эйвига, захлестнула графство и понемногу вытеснила старые верования. Даже храмы, посвященные древнему богу Руву, незаметно перешли в руки служителей Леи. А те принялись учить народ, что никакой Светлой стороны и Дна не существует. Как и гверхов, ракхов и ривенов, стремящихся завладеть людскими душами.
Редклиф криво усмехнулся. Посмотрел бы он на этих служителей, если бы они столкнулись с одним из тех, кого считали несуществующими.
Он прислушался, пытаясь уловить отголоски зова, но внутри все молчало. След пропал безвозвратно. Редклиф привычно постарался отключить эмоции и настроиться на охоту, но перед глазами неожиданно возникло женское лицо. Умные серые глаза, чувственные губы – верхняя чуть более пухлая, – слегка вздернутый нос, красивый изгиб бровей, чистый высокий лоб, родинка на правой щеке, густые светлые волосы. Александра Эйден. Интересно, что привело ее в Кранчестер? И почему она одна?
Редклиф неожиданно представил, как убирает с лица девушки вьющиеся пряди, как проводит ладонью по щеке, оттягивает нижнюю губу… И почти явственно ощутил под пальцами нежность теплой кожи, услышал биение сердца, почувствовал вкус поцелуя. Картинка была такой живой и яркой, что он задохнулся. Что это? Какая-то магия?
Грасс! Не о том думает. Нужно возвращаться в лес и начинать все сначала, пока остатки ментального следа не рассеялись окончательно. Место выхода гверха на поверхность Редклиф еще вчера запечатал, а вот самого донного только предстояло найти. И лучше было поторопиться.
Редклиф пришпорил Верного и направил того к выезду из города, заставив себя забыть и об увиденной незнакомке, и об оставшихся в замке приятелях, и о недавнем разговоре с Оуэном.
Александра Эйден
Четыре дня на новом месте пролетели незаметно. За это время Мэри успела привести коттедж в порядок, Ру освоилась на кухне, и теперь в доме пахло ароматной выпечкой и вкусной едой. А я понемногу знакомилась с Кранчестером и его жителями. Как ни странно, это оказалось не так уж и сложно. Каждое утро я совершала прогулки по городу, наведалась к госпоже Кросби, доброй знакомой полковника Бартена, заглянула к госпоже Даллен и удостоилась чести представиться цвету кранчестерского общества, и даже зашла в церковь. Надо сказать, и приор, и местные дамы приняли меня со всем радушием. Пресветлый Уэст заверил, что будет рад видеть меня на богослужениях, а дамы наперебой рассказывали о прелестях жизни в Кранчестере, расспрашивали об Уинтоне, всячески старались выказать свое дружелюбие и вовсю делились местными сплетнями. Так, я узнала, что госпожа Эмма Варсон – та самая ари, которую я видела выходящей из церкви, – владелица «Астории», столп и утверждение местного общества. А ее дочь Дейзи самая завидная невеста Кранчестера. За ней давали хорошее приданое, и все делали ставки, кому достанется рука ари – господину Биггсу, местному пивовару, или господину Добсу – стряпчему из Уинтшира. Оба молодых человека ухаживали за Дейзи весь последний год, но та не торопилась выказывать свою симпатию ни одному, ни другому. Видимо, нацелилась на рыбку покрупнее. Такой вывод я сделала, когда заметила, как загорелись глазки юной ари при упоминании о графе Уинтшире.
Жаль, что про хозяина местных земель говорили мало и неохотно, а мои вопросы о нем часто оставались без ответа. Ари мялись, переглядывались, и переводили разговор на погоду. Похоже, Черный лорд пользовался не самой доброй славой. Я только и сумела узнать, что он редко покидает Уинтшир, и что в его замке часто гостит компания богатых друзей. А судя по тому, как нахмурилась госпожа Даллен, когда госпожа Пенси обмолвилась о приятелях графа, те явно не пользовались любовью местных жителей.
Звук дверного колокольчика заставил меня отвлечься от размышлений.
– Госпожа Эйден! – спустя минуту послышалось с лестницы. – Госпожа Эйден!
Мэри остановилась за дверью, стукнула для приличия пару раз и заглянула в комнату.
– Госпожа Эйден!
– Тихо, Мэри. Не нужно так кричать. Отдышись и объясни спокойно, что случилось?
– К вам посыльный, – выпалила служанка. Лицо ее раскраснелось, в глазах плескалось любопытство. – Письмо принес. Сказал, отдаст только лично в руки.
– Хорошо. Я сейчас спущусь. А ты пригладь волосы и поправь фартук. И запомни – хорошая горничная должна передвигаться по дому тихо и незаметно, как бы она ни торопилась.
Я посмотрела на Мэри и вздохнула. Кому я это говорю?
– Слушаюсь, миледи, – отбарабанила служанка и, заметив мой взгляд, тут же исправилась: – Слушаюсь, госпожа.
– Иди вниз и скажи посыльному, что я спущусь через минуту. И не прыгай через ступеньки, – последние слова я договаривала уже мелькнувшей в дверном проеме спине.
Какая там степенность и незаметность? Эти понятия были совершенно несовместимы с моей Мэри.
Я усмехнулась, глядя на свое отражение в зеркале, разгладила едва заметную складку на воротничке и вышла из комнаты.
– Госпожа Эйден?
Посыльный, парнишка в широких не по размеру штанах и в вызывающе огромных ботинках, старательно хмурил брови, изо всех сил пытаясь выглядеть серьезным. Удавалось это ему откровенно плохо. Блестящие озорные глаза и встопорщенные светлые волосы сводили все потуги юного посыльного на нет.
– Госпожа Александра Эйден? – переспросил он.
– Да, это я.
Я старательно сдерживала улыбку.
– Вам заказное письмо. Распишитесь.
Посыльный протянул мне маглист, и я поставила подпись в указанной строке.
– Пожалуйста.
Парнишка достал из сумки большой серый конверт и вручил его мне.
– Светлого дня, госпожа Эйден! – попрощался посыльный, но я только молча кивнула, разглядывая знакомый адрес отправителя. Адвокатская контора братьев Лейбен. И почему мне кажется, что в этом письме нет ничего хорошего?
Вспомнился унизительный разговор с Дональдом Лейбеном, его равнодушные водянистые глаза и презрительно оттопыренная нижняя губа, и в душе снова взметнулась ярость. Как же я ненавидела этого жирного стряпчего, не позволившего мне поговорить с мужем! Оградившего Берти от моих, как сказал Лейбен, назойливых домогательств.
Я плотно сжала губы, заставив себя успокоиться, высоко вскинула голову и направилась к лестнице. За те четыре года, что была хозяйкой большого особняка, я твердо усвоила одну истину – нельзя показывать слугам свои эмоции. Ни к чему хорошему это не приведет. Стоит только поддаться чувствам, выдать страх или растерянность – и прислуга мгновенно это заметит. И в доме тут же начнется разлад: еда окажется пересоленной или недосоленной, белье – сырым, а комнаты – неубранными.
Я сжала письмо. Оно жгло мне руки, а каждый шаг отдавался в голове неприятным сопровождением: – «Лорд Монт не желает вас видеть, миледи». «У его милости поменялись планы, и он не сможет с вами встретиться». «Увы, но лорд Монт не принимает»…
Я пошла быстрее, а Мэри незаметно отступила к стене, не решаясь нарушить ставшую зловещей тишину Бузинного коттеджа. Похоже, тоже успела разглядеть знакомый штемпель и сделать выводы.
Я поднялась наверх, села в кресло, заставила себя вскрыть конверт и вчиталась в сухие казенные слова. И чем дольше читала, тем тяжелее становилось на сердце. Берти решил меня уничтожить. Ему показалось мало того, что он выкинул меня из дома, лишив денег, титула, положения и оставив лишь крохотное содержание. Теперь он собирался забрать и его.
Перед глазами все поплыло. За что он так со мной?
Даже пережив унизительный развод и все потери, я так и не сумела понять, что случилось с моим мужем. Почему он так поступил? Почему выбросил меня из своей жизни, как будто я была старой надоевшей вещью? И ведь даже не соизволил сказать об этом в лицо, уехав из страны и передав все дела по разводу конторе братьев Лейбен. А те, сколько я ни пыталась добиться внятных объяснений, отделывались от меня сухими отговорками, и лишь во время суда я узнала о том, что обвиняюсь в неверности и в неподобающем поведении.
Я прикрыла глаза рукой и вздохнула. До сих пор не могла спокойно вспоминать, как стояла на возвышении, на глазах у разгоряченной бесплатным представлением толпы, и изо всех сил пыталась не заплакать. Не знаю, как сумела выдержать все до конца. Наверное, только мысль о честном имени отца заставляла меня упрямо тянуть подбородок вверх и твердо отвечать на вопросы стряпчего. Сколько раз я потом жалела, что не послушала полковника Бартена и явилась на суд! «Алекс, поверь, все уже решено, ты ничего не сможешь исправить. Если Альберт запустил процесс, он не остановится. И твои попытки что-то изменить сделают только хуже. Пусть вас разведут тихо, без шумихи. За неявкой виновной стороны все проходит быстро и почти безболезненно». Меня тогда задели эти слова. Я не считала себя в чем-либо виноватой. Но старый друг отца оказался прав. Мне действительно не следовало приходить на заседание. Всю мою жизнь, каждое мое слово и поступок вывернули на потеху публике и представили так, что я оказалась в роли развратной падшей женщины, обманувшей доверие мужа. Да мне даже имя любовника назвали, хотя я в жизни об этом человеке не слышала! Но кого это волновало? Суд вынес решение, и нас с Берти развели. И, как писали в газетах, только доброта не позволила лорду Монту лишить неверную жену средств к существованию. И никого не волновало, насколько мизерны эти средства, нет! Все восхваляли благородство моего супруга, а меня обливали презрением. И вот теперь, когда все утихло и общество успело забыть о нашем разводе и переключиться на свежие скандалы, Берти решил забрать то последнее, на что я могла рассчитывать, и нанес последний удар.
Я зажмурилась, сдерживая слезы, и долго сидела так, не в силах пошевелиться. В голове набатом звучало одно: я должна что-то придумать. Берти меня не сломить. Я выживу, вопреки всему, не сдамся, не скачусь на дно, как предрекала тетя Мейбл. Нужно только найти какой-то выход.
Выход. Он должен быть. Должен!
Весь день я проходила из угла в угол, меряя шагами небольшую спальню и пытаясь отыскать хоть какое-нибудь решение. Пару раз не выдерживала и пересчитывала оставшиеся деньги, обдумала с десяток способов заработка и все их отвергла, как нежизнеспособные. А потом устало опустилась на кровать и в отчаянии сжала руки. Тонкая ткань платья, смявшаяся в пальцах, напомнила мне тот день, когда я его купила. Я тогда прогуливалась по Вернон-роуд – улице, на которой располагались самые дорогие магазины столицы. Широкий проспект тянулся от Летнего дворца до площади Трех каштанов. На самом деле каштанов там было намного больше, они росли по обеим сторонам дороги ровными рядами, и нежный сладковатый аромат их цветов накрывал несколько ближайших кварталов. Я шла, любовалась ярким небом, отражающимся в витринах магазинов, и была невероятно, просто до неприличия, счастлива. Я несла это счастье в себе, боясь расплескать, представляла, как засияют глаза мужа, когда я расскажу ему долгожданную новость. Воображение рисовало маленького светловолосого карапуза и заполнившуюся жизнью детскую. Бесчисленные серебряные погремушки и всякие смешные мелочи. Крошечные чепчики и тонкие батистовые рубашки. И тут я увидела за одним из стекол голубое платье с изящным кружевным воротничком. Оно было совсем простым, даже простеньким, но почему-то показалось мне ужасно милым. И я зашла в магазин и купила его. Без примерки. Мне казалось, что оно символизирует мою новую жизнь, мирную, наполненную приятными семейными хлопотами и ожиданием чуда.
Я горько улыбнулась. Что ж, у меня и впрямь началась новая жизнь. Только совсем не такая, какую я себе представляла. И это снова возвращало меня к тому, с чего я начала: что мне делать? Как заработать на эту самую жизнь?
К сожалению, мое воспитание было типичным для благородной леди, и все, что я умела, совсем не подходило для добывания денег. Да, я разбиралась в искусстве, неплохо пела и музицировала, имела хороший вкус. Но вряд ли кто-то станет за это платить. Кому в провинции нужны мои столичные замашки! Или…?
Мысль, пришедшая в голову, была неожиданной, но отозвалась в душе робкой надеждой. А что, если попробовать? Да, для этого придется полностью перекроить жизнь, но, может, оно и к лучшему?
Редклиф Бенси
Гверх оказался осторожным. Скрывался так умело, что Редклиф никак не мог уловить его ментальный след. Или это потому, что слишком много времени прошло?
Редклиф спешился, легко похлопал Верного по крупу, оставляя на границе леса, и вошел в тень. Ему не нужно было долго настраиваться, чтобы отсечь эмоции. Главный навык, которому с детства учили Черных лордов – умение подавлять чувства. Не позволять им брать верх над сердцем и разумом. Создавать экран между собой и внешним миром, не разрешая эмоциям мешать охоте. Уинтширы сполна овладели этим искусством. Редклиф не помнил ни любви родителей, ни доброты близких, ни беззаботного детского веселья. Холод и контроль – вот то, что ценилось в их семье превыше всего. «Запомни, сын, – любил повторять отец. – Чувства делают нас слабыми. А Разлом не прощает слабости».
Редклиф неслышно передвигался по пружинящей траве, отмечая краем сознания привычные мелочи – громкое пение птиц, запах прелой листвы, журчание ручья, впадающего в Брейю, сочную листву старых кленов. Но все это не вызывало в его душе ни малейшего отклика, как и всегда, когда он выходил на охоту.
В какой-то момент ему показалось, что он ощутил неявный привкус металла, но стоило только сделать шаг, как тот исчез. Редклиф замер, прислушиваясь к себе, и отступил назад, к старому дубу. А потом внимательно осмотрелся и закрыл глаза, переходя на внутреннее зрение. Старые, едва уловимые следы кружили вокруг тонким пунктиром, то уходя к самой реке, то возвращаясь. Гверх хитрил. Петлял, как заяц. Надеялся его запутать.
Редклиф остановился и задумался. Все следы были старыми, новых он не нашел. Тогда где скрывается донный? В лесу его нет, это очевидно. В городе? Гверхи не любят скопления людей и стараются их избегать, предпочитая густые заросли и болота. Там им легче находиться в своем естественном виде. Но что, если донный сумел найти подходящего носителя? Что, если ему удалось заменить собой живую душу?
Это плохо. Придется возвращаться в Кранчестер и искать среди жителей. Редклиф устало провел рукой по лбу. Похоже, пришла пора вспомнить старые законы, и объявить карст. Ведь это единственный способ проверить всех обитателей графства.
Редклиф свистнул, подзывая Верного, дождался, пока вороной окажется рядом, вскочил в седло и поскакал к Кранчестеру.
Александра Эйден
Я резко открыла глаза и в первый момент не поняла, где нахожусь. Сон, в котором я обнимала своего малыша, гладила его льняные волосы, ловила ртом крошечные пальчики, был таким реальным, что я задохнулась от ощущения пустоты в собственных руках. Все казалось таким настоящим – и тяжесть маленького тела, и тугие перевязочки на запястьях, и тихое дыхание… Я так мечтала об этом – долгие четыре года, – так верила, что все получится! И вот, когда все действительно получилось, судьба, будто в насмешку, отобрала у меня и моего ребенка, и надежду. Святые небеса, за что? Почему это случилось? Почему со мной?
Я уткнулась в подушку и прикусила зубами ее край, пытаясь сдержать подступающий к горлу крик. Но он рвался наружу, саднил горло, пробивался хриплым стоном. Его питала та боль, что выворачивала душу, и я ничего не могла поделать. Днем, в окружении чужих людей, мне приходилось держать лицо и не показывать того, что творится внутри, но ночью… Ночи были моим кошмаром и наказанием. Каждый раз видеть во сне своего ребенка, целовать крутой лобик, слышать веселый смех и каждый раз возвращаться в ту реальность, в которой моего малыша больше не было. Понимать, что его вообще никогда не было. Что он просто не успел родиться. Невыносимо. Невозможно. Больно.
Я перевернула намокшую подушку на другую сторону. В окно светила яркая луна, и в ее свете все вокруг показалось каким-то ненастоящим. Что я делаю в этом доме и этом городе? Зачем пытаюсь склеить осколки собственной жизни? Не проще ли покончить со всем раз и навсегда?
Эти мысли, раз за разом, приходили мне в голову, и всякий раз я гнала их, ругая себя за слабость. Нужно жить. Что бы ни случилось, нужно жить дальше. Но сегодня никакие убеждения не действовали. Я снова видела перед глазами лицо мужа, и мне хотелось стереть его из своей памяти, забыть, не помнить. Если бы не он… Если бы не его ненависть… Что ж, я тоже научилась ненавидеть. И никогда не прощу Альберту того, что он сделал.
До самого утра я не сомкнула глаз, а с первыми лучами солнца встала с постели, умылась ледяной водой и заставила себя вернуться к образу спокойной и уравновешенной ари.
Никому не было дела до того, что творится у меня в душе. Вот пусть все так и остается. Уверенный взгляд, легкая улыбка – «все прекрасно, Сэнди. У тебя все прекрасно».
Я дождалась прихода Мэри, позавтракала и оделась, а потом отправилась на улицу Старого камня, к местной модистке госпоже Линдси.
***
Домик, расположенный на извилистой улочке, выглядел непрезентабельно. Серые стены, маленькие окна с частым переплетом, низкое крыльцо. Судя по всему, достатком тут и не пахло.
Я вошла вовнутрь и оказалась в тесном помещении, заваленном рулонами тканей и картонными лекалами.
– Светлого дня, госпожа, – послышался из-за вороха обрезков тоненький, похожий на детский голосок. – Вы хотите заказать платье?
– Светлого дня. Я могу увидеть госпожу Линдси?
– Конечно, госпожа, – торопливо согласился голосок, и я заметила вынырнувшую из-под прилавка невысокую, похожую на кузнечика ари.
Казалось, она состояла из сплошных углов и острых линий – худые руки, хрупкие плечики, длинный нос, неправильные черты. И при всем этом была в модистке некая гармония, словно все эти углы складывались в правильном порядке.
– Чем могу служить, госпожа?
Линдси улыбнулась, и ее узкое лицо преобразилось, став по-настоящему симпатичным.
– Я хотела бы заказать легкое утреннее платье, – ответила я и обвела взглядом тесное помещение.
Похоже, когда-то оно знало лучшие времена. На стенах висели забранные в рамочки женские силуэты и вырезки из модных журналов, длинная консоль пестрела стоящими на ней статуэтками-пэни. Фарфоровые девушки приседали в реверансах, улыбались, шептались друг с другом или, чуть склонив хорошенькие головки, обмахивались веерами. Такие безделушки были популярны лет десять назад, и пользовались большим успехом у дам. В дальнем углу я заметила изящное кресло. Его трудно было различить под ворохом тканей, но выбитая на потертом бархате подлокотника лилия намекала на родство с известным в Вердофе мебельным домом «Уинфри и Ко».
– Желаете посмотреть журналы? – голос модистки дрогнул, и она торопливо добавила: – Или я могла бы сделать набросок.
И столько скрытой мольбы прозвучало в ее словах, что я поняла – нет никаких модных журналов. Это всего лишь жалкая попытка придать своему заведению больший вес.
– Давайте сделаем набросок и определимся с материалом, – ответила напряженно застывшей модистке и добавила: – Я слышала, у вас очень хороший вкус.
Линдси зарделась, глаза ее довольно блеснули, но она тут же смутилась и кинулась к прилавку, на котором лежали свернутые ткани.
– Вот, извольте видеть, только недавно доставили из Уинтшира, – торопливо бормотала она, вытаскивая небольшой рулон нежно-голубого батиста. – Из него выйдет замечательное утреннее платье.
Линдси посмотрела на меня, и я кивнула. Модистка просияла и схватила со стола чистый лист бумаги и карандаш.
– Вот, посмотрите, если сделать чуть завышенную линию талии и присборить рукава…
Она увлеченно рисовала, а я глядела на появляющиеся на бумаге линии, и понимала, что предлагаемый модисткой фасон устарел еще лет пять назад. Хотя талант у Линдси был, определенно. И шила она хорошо. Я успела рассмотреть наряды местных дам и выяснить, где они одеваются. Так вот, примерно половина небогатых ари одевались у госпожи Линдси. А остальные, более состоятельные, шили наряды у портних Уинтшира.
– Госпожа Линдси, а вы всегда жили в Кранчестере? – спросила я, когда модистка снимала с меня мерки.
– Нет, я приехала сюда из Девершира десять лет назад, – ответила Линдси, и я почувствовала, как дрогнули на моей талии ее руки.
– Местным дамам повезло.
Я улыбнулась, стараясь сгладить возникшее напряжение, и модистка незаметно выдохнула, заставив меня задуматься. Похоже, этой худенькой женщине без возраста тоже есть что скрывать.
