Глава 3
Согласно его философии, вспоминанть прошлое – лишь множить морщины. Но теперь, когда Альтаир аль-Бадави был закован в цепи и заперт в сыром трюме корабля, ему не оставалось ничего иного, кроме как вспоминать.
Большую часть своей жизни он провёл, борясь за любовь матери, пытаясь заслужить хотя бы тень её улыбки каждый раз, когда она смотрела на него. И хотя он быстро понял, что мать видела в нём воплощение своих неудач, лишь на Шарре Альтаир осознал весь масштаб этого. Она была одной из Сестёр, той самой причиной, по которой исчезло волшебство, и она…
Альтаир скривился, не позволив себе закончить эту мысль. Не каждый день узнаёшь, что ты – сын Ночного Льва.
Солнечный свет просачивался сквозь крохотное подобие окна, отмечая ход времени – два дня прошло с тех пор, как он трудился с ифритами на Шарре, чтобы спасти корабль, на котором они плыли теперь. И за эти прошедшие два дня его кормили и даже выделили ему стул, на который он мог сесть. Неплохо для пленника.
Если бы его только не доили, как призовую козу.
Время от времени приходил ифрит, приковывал его крепче к стене, чтобы лишить всякой подвижности, а потом рассекал ему ладонь и наполнял кружку для Льва. Альтаиру была отвратительна такая участь – стать подпиткой для dum sihr отца, запретной магии, которая позволяла любому преодолеть собственные пределы, способности, дарованные при рождении. Но даже хуже, чем цепи и кровопускания, были эти оковы, охватывавшие его предплечья на четверть, подавлявшие его Силу. Тяжёлый чёрный металл, испещрённый словами на древнем сафаитском языке. Что-то словно толкалось в его венах, тянуло за них, и Альтаир чувствовал, как странное воздействие заставляет его разум потерять остроту. Это беспокоило его куда больше, чем потеря физической силы: значит, теперь Лев всегда будет на шаг впереди.
Laa[4 - Laa – нет.]. На половину шага.
Щёлкнул засов, и Альтаир рухнул обратно на свой ветхий стул, закинув ноги на потёртый стол, не обращая внимания на звон цепей. Ночной Лев вошёл в трюм, и его ноздри трепетали от гнева, что весьма обрадовало Альтаира.
– Твоя орда медлительна, – заявил Альтаир так, словно обращался к своим людям в форме. То, что он был закован в цепи, не означало, что он поступится достоинством. Богачи ведь всегда щеголяли цепями. – Мы даже не близко от берега. Ну а теперь, когда на стороне Насира Серебряная Ведьма, ткущая иллюзии так же искусно, как ты – свои тени, они точно доберутся до материка раньше, чем ты. Время – всего лишь ещё один мираж, который она может подчинить своей воле. И когда мы причалим там – где бы ты ни собирался причалить, – мой брат будет ждать.
На этом бравада Альтаира закончилась. Его брат ведь был всё тем же Принцем Смерти, которого он сопровождал на Шарр, прекрасно понимая, что тому было приказано похоронить Альтаира на этом заброшенном острове. Вместо этого Насир просто оставил его там.
Насир и zumra – чужаки, ставшие семьёй, – просто развернулись и сбежали, бросив его на милость врагу. Laa, на самом деле он не знал, будет ли брат ждать его. Но если что-то и удавалось Альтаиру лучше, чем придать себе безукоризненный вид, – так это блеф.
– Твоя свобода, Лев, будет недолгой, – закончил Альтаир, но прозвучало это несколько неубедительно. Ах, доблесть была так соблазнительна, но так изменчива.
Тень усмешки коснулась губ Льва – отражение той, что была так свойственна самому Альтаиру. «Яблоко от яблони…» При мысли о том, что этот человек был его отцом, хотя выглядел едва ли на день старше, чем он сам, становилось не по себе. С другой стороны, самому Альтаиру было уже девяносто – ровно столько, сколько Аравия жила без волшебства. Он был почти в четыре раза старше Насира, но без лишней скромности мог сказать, что выглядел на год младше, чем этот ворчун.
– Как бы тебе сказать? – проговорил Лев. – Анадиль умрёт через три дня.
Возможно, он мог блефовать не хуже, чем Альтаир.
– И тогда, как только твои друзья доберутся до берегов, мы заберём у них Джаварат и оставшиеся сердца. – Лев вскинул голову. – Видишь, мои планы простираются далеко, Альтаир, и многое я могу предусмотреть. Возможно, тебе это знакомо.
Умение Альтаира строить планы и предусматривать всё никогда не служило его личной выгоде или непостижимой жадности. Собрать команду, вернуть волшебство. Простой план, разработанный им вместе с Беньямином, с каждым днём становился всё более запутанным.
Альтаир отказывался верить, что его мать умирает. Отказывался верить, что zumra слишком малочисленна – не теперь, когда позаботился о том, чтобы в Крепости Султана их ждали союзники, владеющие dum sihr, которые смогут защитить их. И более того: у Насира была своя магия, а в распоряжении Зафиры была сила Джаварата, связанного с ней кровью.
Этого должно быть достаточно. Впервые за очень долгое время Альтаиру пришлось напомнить себе, что он должен дышать.
– Почему? – спросил он.
Вот чего он никак не мог понять – в чём была причина этой алчбы Льва. Он отказывался верить, что человек, родной с ним по крови, мог просто жаждать власти. Вряд ли можно придумать причину скучнее.
Взгляд отца застыл – сияющий янтарь в хрустале, – но Альтаир не сумел прочитать этот взгляд.
– Месть, – ответил Лев, но его голос выдавал не больше чем просто привычку – ни жажды, ни ярости. – И, конечно же, есть нечто большее. Должен воцариться порядок. Волшебство должно остаться в достойных руках. Неужели ты полагаешь, что обычные люди понимают всю мощь того, что Сёстры готовы были дарить свободно?
Равенство – вот что Сёстры Забвения даровали Аравии, несмотря на все их ошибки.
– Ах, как же изобретательны становятся люди в выражениях, когда дело доходит до их пороков, – скучающе протянул Альтаир, ничуть не удивившись. «Порядок» в данном случае был лишь иным определением для «жадности». – Но раз уж ты так жаждешь магии, ты, со своей бесконечной жаждой познания, уж точно должен знать старую поговорку: магия – для всех или ни для кого. Нет никаких «между».
Если, конечно, ты не был силахом, как Серебряная Ведьма. Или полукровкой, как Альтаир и Насир. Но ещё одно откровение ждало его на Шарре. Всю свою жизнь он думал, что он – чистокровный сафи, а Насир – сафи-полукровка, хоть у мальчишки и были округлые уши.
Что ж, наверное, он должен быть благодарен, что не слишком походил на отца – на человека, у которого даже сердца не было. Лев приоткрыл дверь, ведущую на верхнюю палубу. Странно, что он навещал Альтаира так часто, кажется, даже без особых причин. Его тёмный тауб[5 - Тауб – традиционная арабская мужская одежда, похожая на рубаху до щиколоток, с воротником и длинными рукавами (прим. пер.).] чуть отливал фиолетовым в угасающих лучах заката. Альтаир понял вдруг, что не очень хочет, чтобы Лев уходил.
Тишина оглушала, а призраки были слишком реальными.
Слова сорвались с губ сами:
– Ты скорбишь по нему?
Чувства живых мало беспокоили мёртвых, но чем больше времени Альтаир проводил в одиночестве, тем чаще думал о брате своего сердца.
– Я знаю всё о высших сафи из окружения Беньямина, – продолжал Альтаир, хоть слова эти и бередили его древнее сердце. – Он принял тебя в свой круг против их воли, а ты зарезал его проклятым металлом. Ты прекрасно знаешь, сколько мучений он испытывал в последние мгновения своей жизни.
Лев обернулся, глядя на него холодно, оценивающе. Он словно только и ждал, что Альтаир заговорит об этом.
– Ему не следовало пытаться спасать никчёмного.
Насир никогда не нравился Беньямину. Все те годы, которые они строили планы, целью Альтаира было, чтобы Насир занял трон, Беньямин был против этого. Но где-то там, на острове, всё изменилось настолько, что сафи решил – Насир достоин того, чтобы ради него пожертвовать собственным бессмертием.
– Ты и правда бессердечный. – Альтаир устало рассмеялся.
Улыбка Льва была саркастической.
– Да, чтобы утверждать иначе, мне бы потребовалось сердце.
Он одарил Альтаира долгим взглядом, и тот ответил тем же.
– Мёртвые не чувствуют боли, – мягко добавил Лев, и Альтаир невольно прикрыл глаза. Возможно, именно потому, что он обнажил свои эмоции, отец продолжал: – А вот твои друзья, напротив, прекрасно знали, как больно тебе будет от того, что они оставили тебя. Ты устроил своё маленькое представление со светом, чтобы спасти их – и ради чего? Каково это – чувствовать себя брошенным?
Альтаир напрягся. Он предпочитал думать, что готов ко всему, но эти слова ударили по больному. С его губ сорвался смешок, каких было немало в его арсенале.
– О, так ты хочешь поговорить о чувствах.
Глаза Льва сверкнули, и корабль чуть тряхнуло. С тихим, почти потусторонним скрипом качнулись снасти.
– Если уж кто-то и способен тебя понять, так это твой отец.
– Я польщён, – протянул Альтаир, громыхнув цепями. В первую ночь он наполнил это место светом, прежде чем понял, как воздействовали на него оковы. – Но разве так нужно обращаться с собственным сыном?
Лев просто смотрел на него.
– Они бросили тебя, Альтаир.
Губы Альтаира плотно сжались. Нет, он не станет отвечать, не подарит отцу такого удовольствия. Вот только Лев, как и его сын, умел добиваться своего.
– Они знали, что я стану твоим единственным убежищем.
Альтаиру не нужно было закрывать глаза, чтобы явственно увидеть, как они бежали к кораблю. Волна песка поднялась за ними. Насир. Зафира. Кифа. Мать, которая никогда не любила его. Никто из них его не искал, даже не обернулся.
Ни когда расстояние между ними увеличивалось всё больше.
Ни когда они подняли якорь на корабле Беньямина.
– Они просто забрали то, за чем пришли, и сбежали, – продолжал Лев, и его голос окутывал бархатистой тьмой. Альтаиру пришлось закусить язык, чтобы не отвечать. – Ни разу не обернувшись.
Ни даже когда его заставили упасть на колени и тени обвили его горло.
– Даже не взглянули на мёртвое тело Беньямина.
Альтаир наконец не выдержал, огрызнулся:
– Я сам был там. Нет нужды напоминать.
Лев не улыбнулся. Он не злорадствовал, нет – смотрел на Альтаира сочувственно, словно понимал его мучения. А потом он вышел, оставив пленника в темноте.
Альтаир опустил ноги на пол и, опустив голову, закрыл руками лицо.
Глава 4
Смерть пришла до рассвета, и возвестил о ней оглушительный грохот. Трюм тряхнуло так яростно, что Зафире показалось, что у неё выпадут зубы. В свете раскачивавшихся светильников она видела изломанные тени – словно zumra, неверным шагом идущие прямо на погибель. И сердца рассыпались в прах.
Закинув Джаварат в сумку, девушка собрала стрелы в колчан и бегом поднялась по ступеням, едва не упав по дороге. Казалось, она может мыслить трезво, только когда не держит фолиант в руках.
Последние три дня Зафира провела, листая потрёпанные страницы, безуспешно пытаясь сосредоточиться на древнем сафаитском, и в итоге у неё сложилось ощущение, что книга просто не хочет быть прочитанной. Джаварат хотел лишь, чтобы его держали в руках, перебирали страницы, любовались изысканной вязью письмен и i’jam[6 - I’jam – диакритический знак в арабском шрифте, обращение согласного.]. И Зафира понимала, как ни абсурдно было об этом думать, что у книги есть свои желания. Впрочем, не более абсурдно, чем умение артефакта говорить.
И влиять на других.
Нет, Зафира не была глупа, но Джаварат играл с ней, и девушка понимала: чем больше она вслушивалась в шёпот книги, чем больше пыталась понять, чего хочет фолиант, тем опаснее становилось каждое её действие. Вот почему она стала осторожнее, ведь теперь в её руках было нечто гораздо большее, чем лук, и от неё зависела не просто судьба какого-нибудь несчастного оленя или зайца, а будущее всей Аравии. И сердца, когда-то принадлежавшие даамовым[7 - Даамов – проклятый.] Сёстрам.
Проблема заключалась в том, что она не могла просто взять и перестать слушать.
На палубе звенели хриплые крики зарамцев, в которых не было ни паники, ни страха. А когда корабль перестало трясти, Зафира нахмурилась, увидев вокруг сияющие лица и усталые улыбки.
– Что это был за грохот? – спросила она, перекрикивая ветер.
– Якорь, – отстранённо ответил Насир, и девушка посмотрела, куда он указывал.
Морские волны лениво ласкали умбровый берег. Вздымавшиеся дюны уходили вдаль, и рассвет окрашивал пески золотом, напоминая Зафире, как ветер играл с кудрями Дина и локонами Ясмин.
Девушка сглотнула, подавляя нахлынувшие чувства – смесь страха и тоски по друзьям. Она так хотела увидеть Ясмин, рассказать, как сильно жалела о том, что не сумела спасти брата подруги. Как сильно жалела, что не любила его достаточно. Но как сильно Зафира ни желала увидеть Ясмин снова – а ещё Умм и Лану, – она не могла унять дрожь.
– Крепость Султана. Город, что не принадлежит никому и повелевает всеми, – провозгласила Цзинань.
Каждый ребёнок в Аравии знал о Крепости Султана. В школе они изучали карты, историю на папирусе. Прежде чем возник Арз, под стенами города располагался залив, и на берегах бурлила жизнь – яркие разноцветные шатры, высокие арки окон, минареты, пронзавшие небо.
Всё это было здесь и теперь, но тусклое, безжизненное. Теперь в этом месте обитали призраки, и лишь одинокий сокол лениво кружил в небесной выси.
– Народ предпочёл страх перед Арзом страху перед султаном, – объяснил Насир.
Впереди Зафира видела свидетельства жизни – песок вздымался далеко-далеко, у туманных силуэтов минаретов, и ветер доносил гул дневной суеты.
– Пройдёт немного времени, и жители вернутся сюда, – проговорила Кифа, когда к ним присоединилась Серебряная ведьма. – Теперь, когда Арза больше нет.
После себя Арз оставил хаос – колючие кустарники и ветки, камни, туши животных. Не прошло и недели с тех пор, как проклятие было снято с Аравии, а песок уже поглотил остатки леса. Нигде не было видно тёмных деревьев; земля как будто вобрала их, и когти Шарра – а может, и самого Льва – исчезли.
– Что-то зверей не видно, Охотница, – поддразнила Кифа. – Я начинаю думать, что ты была лишь мифом.
– Они сбежали в глубь земель, – сказала Серебряная Ведьма.
Зафира знала – Арз исчез в тот самый миг, как они вынули пять сердец из великих деревьев Шарра. Когда Лев украл одно, а zumra сбежала, оставив Альтаира там. Каждый рывок их корабля был напоминанием о том, что Арз, эта гробница, неизменно захватывавшая всё больше земель, та самая непокорная тёмная чащоба, делавшая Зафиру той, кем она была, пала.
Но увидеть подобное воочию – совсем иное: эта окончательность рассекла что-то внутри неё, оставив брешь. Слова Серебряной Ведьмы, точно нож, рассекли эту брешь ещё глубже, и девушка вздрогнула от тишины в воздухе. Перемены.
«Кто же я?» – спросила она у моря. Волны нашептали ей ответ, который она не могла понять, и Зафира вспомнила, как уже стояла на берегу, почти как сейчас, на гладких чёрных камнях.
Она увидела Ясмин в бледно-голубом платье, которая махала ей вслед. И дорогая Лана жалась к подруге. Миск кивнул в знак прощания – шпион, которого никто из них даже не думал подозревать и не подозревал бы до сих пор, если бы Зафира не узнала правду от Беньямина на Шарре. Зловещие слова сафи о Деменхуре эхом отдавались в её разуме. О том, как султан обратил свой взор на вторую по величине армию Аравии и взял её под контроль так же, как уже сделал прежде с Сарасином.
– Нужно было сперва отправиться в Деменхур, – уже в тысячный раз сказала Зафира. Насир сопровождал её к шлюпке, нёс ящик с сердцами. Девушка не хотела, чтобы её слова прозвучали так эгоистично, как она себя чувствовала, и добавила: – И просить халифа о помощи. Кто знает, где сейчас Лев?
Она отвела взгляд от небольшого ящика, ощутив укол вины. Было ли эгоизмом беспокоиться о своей семье? Желать удостовериться, что с ними всё хорошо? Было ли эгоизмом выбрать не семью, а восстановление умирающих сердец?
– Кто платит монетой – тот и крутит штурвал, – процитировала Цзинань. – Ну а Хаади-эфенди оставил распоряжения добраться сюда.
«А теперь он мёртв», – этого Зафира не сказала вслух. Со вздохом она села в лодку, и все её инстинкты обострились, когда Насир сел напротив, чуть задев коленом её ногу. «Возьми себя в руки».
Они направлялись в Крепость Султана, где все будут кланяться ему и корона увенчает его голову. Туда, где смерть сидела у его ног и тьма была ему послушна.
И всё же у неё перехватило дыхание, когда нежный солнечный свет коснулся его волос и они блеснули. Когда Насир подхватил весло, и угасшее воспоминание тронуло его губы слева, отпечаталось морщинками на коже, словно на тонкой конфетной обертке.
А потом Насир смотрел на неё, а она отводила взгляд. Вспышка серебра отвлекла её внимание от палубы корабля Цзинань, когда лодка начала спускаться на воду. Девушка поняла, что именно здесь они и расстанутся с Серебряной Ведьмой.
Анадиль склонила голову, и Зафира с удивлением поймала себя на том, что будет скучать по этой женщине. «Ну разве что самую малость».
Серебряная Ведьма посмотрела в глаза сыну, прощаясь, и Насир перехватил этот взгляд, и его губы сжались. Он держал в узде все свои эмоции, скрытые глубоко под пепельным стеклом его глаз.
Шлюпка коснулась ласковых вод моря в тени корабля. Судно купалось в солнечных лучах – изогнутый золотой птичий клюв, перья крыльев, складывавшихся в языки пламени. Феникс. Над парусами развевался бирюзовый флаг с гербом Зарама – золотой топор и три капли крови. Вёсла ритмично рассекали лазурные волны, убаюкивая, но потом Цзинань начала болтать, и её команда не меньше, чем она сама, хотела говорить обо всём и ни о чём.
– Как можно столько болтать? – наконец спросила Кифа с наигранным изнеможением.
Зафира не слышала, что ответила Цзинань. Они уже приближались к берегу, когда она ощутила, словно чей-то палец провёл по позвоночнику. Воздух стал тяжёлым – предупреждение. Охотник – а точнее, Охотница – всегда прислушивалась к дыханию земли.
– Что-то неправильно, – тихо проговорила она.
