«Десяти лет?!»
Уоллес едва не задохнулся от возмущения, но тут же вспомнил, что в ином случае вовсе лишится фермы, и неохотно кивнул.
– Уверен, Эдвард бы согласился. Во имя отца так бы и поступил. Но, повторюсь, загвоздка не в нем – в этой бабе. Боюсь, как ваше предложение ни справедливо, ее ядовитый язык испортит все дело.
– Значит, придется нам о ней позаботиться, – сказал судья.
– Да, позаботиться об этой Абите придется, – согласился лорд Мэнсфилд. – Послушай, Уоллес, я понимаю твое желание уберечь брата от неприятностей, однако настаиваю: о поведении его жены донеси преподобному немедля. Непокорства в семье он не потерпит, а хорошая порка и пара ночей в колодках, на холодке, научит ее не совать нос, куда не след.
Уоллес блекло улыбнулся.
– Позвольте и мне добавить кое-что. Думаю, пригодится.
С этим судья Уотсон подошел к письменному столу, отыскал лист пергамента и вынул перо из чернильницы. Набросав на листе несколько фраз, он свернул пергамент и подал Уоллесу.
– Всего лишь намек, – пояснил он. – Напоминание преподобному: мы очень надеемся, что он уладит дело, как подобает.
– А если и из этого ничего не выйдет, – добавил лорд Мэнсфилд, – тебе, Уоллес, настоятельно рекомендуется придумать, что с этим можно поделать. Ее выходки – дерзкий вызов основам нашего общества, и тебе, и всем добрым жителям Саттона, и самому Господу Богу. Знаю, ты – человек набожный, благочестивый, но если Дьявол рукой этой женщины сеет смуту меж правоверными, ради восстановления порядка от праведного пути можно и отступить. Ты меня понимаешь?
– Думаю, да, сэр.
– Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело, – добавил судья Уотсон. – Не так ли?
Уоллес, чуть поразмыслив над этим, кивнул – скорее, себе самому, чем собеседникам.
– А что ж… в самом деле, приходится.
Обменявшись с обоими твердым рукопожатием, Уоллес направился к выходу. По дороге домой в голове его снова и снова звучали слова судьи.
«Во имя Господа даже ангелам нередко приходится браться за темное дело».
– Проснись!
– Отстаньте.
– Они здесь. Ты должен убить их.
– Кого?
– Этих людей… принюхайся – и учуешь.
Принюхавшись, зверь вправду учуял кровь, текущую в человеческих жилах. Люди… двое… Зверь поднял веки.
– Ты должен убить их, Отец.
– «Отец»?
– Помнишь ли ты свое имя?
Зверь призадумался.
– Похоже, имен у меня немало?
– В самом деле, немало.
– Кто вы?
– Твои дети. Ты должен защитить нас, защитить Паупау… от этих людей. Не подведи нас. Не подведи нас снова.
– Я так устал…
– Тебе нужна еще кровь, да побольше.
Издали, сверху, донесся глухой удар, и козлоподобный зверь осознал, что не только слышит людей, но и чувствует их, чувствует души обоих, мужчины и женщины. Мужчина приблизился вплотную к проему.
– Мы позовем их, приведем их к тебе. Ты сделаешь остальное. Настал час попировать.
– Да. Настал час попировать.
– Хватит. Ближе не надо, – сказала Абита.
Эдвард, с топором на плече, не слушая ее, подошел к самому зеву пещеры.
– Эдвард, ты же упадешь.
– Бог мой, женщина, успокойся же, наконец. Никуда я не упаду.
– Стой! – с неожиданной жесткостью велела Абита. – Он… Эдвард, он там.
Эдвард взглянул ей в глаза.
– Знаю, ты меня дурой считаешь, но… э-э… я вправду, вправду чувствую: он там, внутри.
– Кто «он»?
– Дьявол! – выпалила Абита. – Я чувствую!
– Дьявол? – усмехнулся Эдвард. – Сам Дьявол, здесь, в наших лесах? Так надо же преподобного Картера поскорее предупредить!
– Я не шучу!
Щеки Абиты раскраснелись, и, видя это, Эдвард вновь усмехнулся.
– Абита, ты вправду боишься, что старина Косиног схватит меня и утащит к себе в берлогу?
Судя по выражению лица, Абита именно так и полагала.
– По-твоему, это смешно? – воскликнула она, хлопнув о бедра ладонями. – Ну, так возьми да сам туда прыгни, избавь нас с Косиногом от лишних хлопот. Я за него беспокоюсь, а он…
Да, Эдвард видел: Абита вправду волнуется за него, очень и очень волнуется, а если так, усмехаться тут нечего.
– Ох, Абита, прости. Я не хотел над тобой насмехаться. Не бойся. Я осторожно, слово даю.
Похоже, это Абиту слегка успокоило, однако она по-прежнему то и дело косилась в сторону пещеры, и Эдвард поневоле задумался: что же она там видела, что ей могло там почудиться? Как бы то ни было, Абите хотелось, чтоб он загородил вход в пещеру воротами – будто бы для того, чтобы скотина туда больше не забредала, но, видимо, наоборот. Скорее, затем, чтоб обитатель пещеры не смог выбраться наружу.
С небес донесся громкий клекот. Абита вздрогнула. Оба подняли взгляды.
– Лебеди-трубачи, – сказал Эдвард. – С юга домой возвращаются.
Абита сдвинула чепец на затылок, чтоб разглядеть птиц получше, и длинные пряди ее волос рассыпались по плечам, засияли густой рыжиной в лучах солнца, пляшущих среди ветвей.
«Ну и красавица же ты у меня», – подумалось Эдварду.
Уоллес – тот вечно отпускал колкости насчет ее вида, насчет веснушек и худобы. Возможно, Абите вправду недоставало милых округлых щек с ямочками, как у Ребекки Чилтон, или пышности форм Мэри Диббл, однако, на взгляд Эдварда, поразительные зеленые глаза Абиты выглядели куда живее, красивее, чем у обеих этих девиц, вместе взятых.
– Весна на носу, – заметил он. – Глядишь, скоро уже и сеять пора.
Абита одарила его жутковатой, едва ли не хищной улыбкой, и эту улыбку Эдвард понял без слов.
– И, с Божьего соизволения, мы скоро с ним расквитаемся, – процедила она. – Придется Уоллесу кем-то другим помыкать. Ах, Эдвард, дождаться бы только! Славный же то будет день, а?
– Уж это точно.
Шагнув к мужу, Абита взяла его за руку. В ответ Эдвард легонько сжал ее пальцы и сразу же выпустил, однако Абита привлекла его ближе, обняла, прижалась животом к его животу. Сразу же вспомнив об их ночном сладострастии, Эдвард напрягся всем телом, покраснел, отстранился от жены, не в силах взглянуть ей в глаза.
– Что с тобой, Эдвард?
– Знаешь, не надо бы нам так поступать. Плоть ведь нас слабыми делает. Вот вчера ночью я перешел все границы, и как же мне теперь стыдно…
Абита отпрянула прочь, переменившись в лице так, точно он дал ей пощечину.
«Вот видишь, – подумал Эдвард, – постыдное сладострастие ведет только к мукам. Изорву я этот рисунок, все эти рисунки изорву. Прости, Господи, мою слабость».
Тем временем Абита, отвернувшись от него, подошла к пещере. Судя по осанке, ей было здорово не по себе. Пошарив в кармане передника, она повесила над входом в пещеру какой-то пустяк. Приблизившись, Эдвард увидел, что это крестик из перьев и прутиков, связанных красной шерстяной нитью.
– Что это?
– Всего-навсего оберег. Моя мать такие же делала, чтобы недобрые духи держались подальше.
Эдвард поспешил оглядеться вокруг.
– Абита, брось эту затею. А вдруг люди увидят?
– Здесь нет никого, кроме нас.
– Нет уж. Довольно этих твоих чародейств, слышишь? С ними пора покончить, – твердо сказал он и только после понял, что прозвучало все это резче, чем следовало.
– Это же просто рябиновые прутики и пряжа, Эдвард. Как…
– Эти прутики с пряжей тебя до позорного столба, до плетей доведут!
– Эдвард, тебе прекрасно известно: обереги делают многие из саттонских женщин. На счастье, не более.
Действительно, так оно и было. Действительно, деревенские жители отнюдь не гнушались домашними снадобьями, зельями, талисманами – всем, чем сумеют разжиться. Пользовались ими, конечно, тайком, однако для всех это было делом вполне обычным.
– Вот это, – возразил Эдвард, указав на крестик из прутиков, – не просто безделка на счастье. Сейчас же пообещай мне покончить с чарами и амулетами навсегда.
– А откуда у нас, по-твоему, нынче утром лепешки на завтрак взялись? Твой брат такое ярмо взвалил нам на шею, что без моих амулетов да чар, без торговли ими, не нашлось бы в доме ни муки, ни соли.
– В-вот как? – запнувшись, пролепетал Эдвард. – Ну что ж, отныне придется перебиваться как-то иначе, а с этим нужно покончить раз и навсегда. Слишком уж дело опасное.
– Я осторожно.
– Но от Господа-то ничего не скрыть! Увидит он нас и покарает по делам нашим!
– Что на тебя вдруг нашло, Эдвард? Это из-за прошлой ночи? Брось ты, не верь, что Господь покарает тебя за невеликое удовольствие, за попытку найти хоть немножко радости в этом суровом, холодном мире!
– Исполни в кои-то веки мою просьбу. Довольно чар, Абита. Довольно. Поклянись оставить это занятие.
– Ты совсем как отец. Может, мне вообще от всех радостей в жизни отречься? Мне уже до смерти надоела эта надобность страдать без нужды. Страдания никого к Богу не приближают! – выкрикнула Абита, сдернув с карниза над входом в пещеру рябиновый крестик. – Я всего-навсего хотела уберечь тебя от всякого зла, таящегося там, под землей. Но если тебе угодно, чтоб оно выползло навстречу, делай, как знаешь, а мне все равно!
В последний раз бросив опасливый взгляд на пещеру, Абита развернулась и стремительным шагом направилась прочь.
Эдвард смотрел ей вслед, пока она не скрылась среди деревьев.
«Ну почему, что я ни говорю, все выходит неладно? – думал он. – Абита, я же только хотел сказать, что не вынесу, если с тобой вдруг случится беда. Не смогу я снова… снова остаться один».
Тяжко вздохнув, он принялся приглядываться к ближайшим деревьям, выбирать подходящие для сооружения ворот. Тут ему бросилось в глаза, как хороша в этом месте почва. Доброе выйдет поле, если участок расчистить…
Вдруг из пещеры донесся негромкий стон.
Эдвард развернулся к ней, вскинул над головой топор, замер в ожидании… Нет, никого. Ни медведей, ни дьяволов.
«Чудится всякое», – подумал он, опуская топор.
