Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы
Сесил Скотт Форестер
The Big Book. Исторический роман
Сага об офицере Королевского флота Великобритании Горацио Хорнблауэре, прошедшем славный и трудный путь от простого мичмана до лорда и адмирала, – уникальное явление в мировой историко-авантюрной литературе. Миллионный круг почитателей, бесконечные тиражи, поистине мировое признание, выведшее писателя в классики жанра, кино- и телеверсии с участием таких известных актеров, как Грегори Пек, Кристофер Ли, и других звезд мирового кинематографа.
Автор саги Сесил Скотт Форестер говорил о своем герое: «Он доставил мне бесчисленных друзей по всему миру. Таможенники читают мою фамилию и пропускают мой багаж, не досматривая. Он свел меня с адмиралами и принцессами, и я благодарен ему, честное слово, хотя и думаю часто, что лучше б ему этого не делать». Не каждому писателю настолько повезло с персонажем.
Сага о Горацио Хорнблауэре оставила заметный литературный след. Книжный сериал Бернарда Корнуэлла о стрелке Шарпе создавался под влиянием Форестера. Патрик О’Брайен, отталкиваясь от книг знаменитой саги, написал многотомную эпопею о капитане Обри. Даже Гарри Гаррисон спародировал по-доброму образ героя Форестера в одном из своих рассказов («Капитан Гонарио Харпплейер»).
Сесил Скотт Форестер
Лейтенант Лейтенант Хорнблауэр. Рука судьбы
(Четыре романа и два рассказа из цикла «Горацио Хорнблауэр»)
© Е. М. Доброхотова-Майкова, перевод, послесловие, 1994, 2015
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021
Издательство АЗБУКА®
* * *
Мичман Хорнблауэр
Роман
Глава первая
Равные шансы
Над Ла-Маншем бушевал январский штормовой ветер. Порывами налетал дождь, крупные капли громко стучали о брезентовые куртки дежуривших на палубе офицеров и матросов. Ветер дул так сильно и так долго, что даже в замкнутых водах Спитхеда военный корабль неуклюже кренился на беспокойной воде и с резкими толчками стопорился натянутыми якорными канатами. К кораблю приближалась лодка – гребли две дюжие женщины. Лодка бешено плясала на крутых волнах, то и дело зарываясь в них носом и оставляя за кормой густую пелену брызг. Женщина, сидевшая впереди, хорошо знала свое дело. Бросая быстрые взгляды через плечо, она не только вела лодку по курсу, но и направляла ее носом в самые большие волны, чтобы та не опрокинулась. Лодка медленно двигалась вдоль правого борта «Юстиниана». Когда она подошла к грот-русленю[1 - Грот-руслень (и др. морские термины) – см. краткий морской словарь в конце книги.], ее окликнул вахтенный мичман.
– Так точно! – во весь голос крикнула загребная.
По старинной и странной флотской традиции такой ответ означал, что в лодке находится офицер. Вероятно, это относилось к съежившейся на корме фигуре, более походившей на прикрытую плащом груду тряпья.
Все это наблюдал мистер Мастерс, вахтенный лейтенант; он укрывался с подветренной стороны кнехтов бизань-мачты. По команде вахтенного мичмана лодка подошла к грот-русленю и надолго скрылась из глаз, – видимо, офицер никак не мог подняться на борт. Наконец лодка вновь появилась в поле зрения Мастерса: женщины отвалили от корабля и ставили крошечный люгерный парус, под которым лодка, уже без пассажира, устремилась к Портсмуту, прыгая на волнах, как лошадь через препятствия. Когда она отошла, Мастерс заметил, что по шканцам приближаются двое. Новоприбывшего сопровождал вахтенный мичман; он указал на Мастерса и вернулся к грот-русленю. Мистер Мастерс прослужил на флоте до седых волос, имел счастье получить лейтенантский чин и давно понял, что капитаном не сделается никогда. Не сильно огорчаясь этим, он обратил свой ум на изучение окружающих.
Посему он внимательно разглядывал человека, который шел сейчас к нему. Худощавый юноша, почти мальчик, ростом чуть выше среднего; голенастые ноги в больших ботах, неуклюже выпирающие локти. Плохо подогнанная форма насквозь вымокла от брызг, из высокого воротника торчит тощая шея, лицо бледное, скуластое. Белое лицо – редкость на корабле, где люди быстро загорают до черноты, но у новичка оно было не просто белым; на впалых щеках отчетливо проступал зеленоватый оттенок. Юношу явно укачало в лодке. Черные глаза на бледном лице казались по контрасту дырами в листе бумаги – Мастерс с легким интересом отметил, что, несмотря на морскую болезнь, обладатель их пристально оглядывается вокруг, изучая новую обстановку. В глазах светилось непобедимое любопытство, которое не смогли заглушить ни робость, ни морская болезнь. Мистер Мастерс проницательно заключил, что юноше свойственны осторожность и дальновидность; он изучает новое окружение с тем, чтобы приготовиться к испытаниям. Так, наверное, смотрел на львов во рву библейский Даниил.
Темные глаза юноши встретились с глазами Мастерса, он остановился, смущенно поднял руку к полям промокшей шляпы. Потом открыл рот и хотел что-то произнести, но так и застыл в приступе робости, не произнеся ни слова. Наконец он собрался с духом и выдавил из себя заранее заготовленную фразу:
– Прибыл на борт, сэр.
– Ваше имя? – спросил Мастерс, напрасно прождав, что юноша представится сам.
– Г-Горацио Хорнблауэр, сэр. Мичман, – выговорил тот.
– Очень хорошо, мистер Хорнблауэр, – также официально ответил Мастерс. – Дэннаж ваш с вами?
Слова такого Хорнблауэр никогда не слышал, но у него хватило сообразительности догадаться, что оно значит.
– Мой рундук, сэр. Он… он у входного порта, – выговорил Хорнблауэр с легким колебанием – он знал, что поднялся на корабль через входной порт и что сундучок надо называть рундуком, но требовалось некоторое усилие, чтобы самому произнести эти слова.
– Я велю отнести его вниз, – сказал Мастерс, – и вам лучше отправиться туда же. Капитан на берегу, а первый лейтенант велел ни при каких обстоятельствах не беспокоить его до восьми склянок, так что советую вам, мистер Хорнблауэр, как можно скорее снять мокрую одежду.
– Да, сэр, – ответил Хорнблауэр и в тот же миг по лицу Мастерса понял, что употребил неправильное слово.
Прежде чем Мастерс успел сделать ему замечание, он исправился, с трудом веря, что люди произносят такие слова не только на сцене.
– Есть, сэр, – и после секундного раздумья снова поднес руку к полям шляпы.
Мастерс отсалютовал в ответ и обернулся к одному из посыльных, дрожавших под слабым укрытием фальшборта:
– Юнга! Проводите мистера Хорнблауэра в мичманскую каюту.
– Есть, сэр.
Хорнблауэр последовал за мальчиком к грота-люку. От морской болезни он едва держался на ногах, да еще чуть не падал всякий раз, как резкий ветер заставлял «Юстиниана» толчком натягивать якорный канат. Подойдя к люку, юнга скользнул вниз по трапу. Хорнблауэру пришлось уцепиться за поручни и с опаской спускаться сначала в полутьму нижней пушечной палубы, затем в сумрак твиндека. В ноздри ему ударили разнообразные и необычные запахи, в уши хлынули странные незнакомые звуки. У подножия каждого трапа юнга терпеливо ждал, в лице его читалось плохо скрываемое презрение. За последним спуском несколько шагов – Хорнблауэр окончательно потерял всякое представление о направлении и не знал, идут ли они к корме или к носу, – и они очутились в темной нише. Сальная свеча, воткнутая в медную пластину на круглом столе, лишь сгущала тени. За столом сидели человек шесть без сюртуков. Юнга исчез, оставив Хорнблауэра стоять, и прошло несколько секунд, прежде чем на него обратил внимание усатый мужчина, сидевший во главе стола.
– Говори, ужасное виденье, – произнес тот.
Хорнблауэра затошнило. Сказывалось путешествие в лодке, духота и вонь твиндека. Говорить было трудно, и он не знал, как выразиться.
– Меня зовут Хорнблауэр, – пробормотал он наконец.
– Здорово же тебе не повезло, – без тени сочувствия произнес другой мужчина.
Тут в ревущем мире за бортом корабля ветер резко сменил направление, слегка накренив «Юстиниана», повернул его и вновь рывком натянул якорные канаты. Хорнблауэру показалось, что мир перевернулся. Юноша закачался и покрылся потом, хотя весь дрожал от холода.
– Я полагаю, вы явились, – продолжал усатый, – чтобы пробиться в общество наиболее достойных людей. Еще один тупоголовый невежда явился осложнять жизнь тем, кому придется его учить. Посмотрите на него, – говорящий жестом призвал внимание компании, – только посмотрите. Последнее дурное приобретение нашего короля. Сколько вам лет?
– С-семнадцать, – выговорил Хорнблауэр.
– Семнадцать, – с подчеркнутым отвращением повторил усатый. – Чтобы стать моряком, вам надо было начать в двенадцать. Знаете разницу между топом и фалом?
Это вызвало у компании смех, характер которого был совершенно ясен смятенному уму Хорнблауэра. Он понял, что его осмеют независимо от того, скажет он «нет» или «да». Он выбрал нейтральный ответ.
– Это первое, что я посмотрю в «Кратком курсе навигации» Нори, – сказал он.
Тут корабль опять накренился, и Хорнблауэр полетел на стол.
– Джентльмены, – начал он жалобно, думая, как же ему выразиться.
– Господи! – воскликнул кто-то за столом. – Да его укачало!
– Укачало в Спитхеде! – с отвращением и злорадством произнес другой.
Но Хорнблауэру было все равно – некоторое время он не сознавал, что происходит. Нервное возбуждение последних дней, возможно, подействовало на него сильнее, чем путешествие в лодке и качка на «Юстиниане». Тем не менее это означало, что к нему накрепко прилипло прозвище «мичмана, которого укачало в Спитхеде». Понятно, прозвище это не скрасило одиночество и тоску первых дней в Ла-Маншском флоте, который стоял тогда на якорях с подветренной стороны острова Уайт, добирая недостающую команду. Пролежав полчаса в гамаке, куда уложил его вестовой, Хорнблауэр пришел в себя и даже смог доложиться первому лейтенанту.
Через несколько дней он уже ориентировался на корабле и не путался под палубами, не разбирая, где нос, а где корма (как в первые дни). Он научился различать лица других офицеров и не без труда усвоил, где должен находиться по боевому расписанию, во время вахты, когда убирают и когда ставят паруса. Он достаточно разобрался в своей новой жизни, чтобы понять: она могла быть много хуже, скажем, попади он на борт корабля, немедленно выходящего в открытое море. Это его не утешало; ему было тоскливо и одиноко.
Робкий от природы, он трудно сходился с людьми, а вдобавок обитатели мичманской каюты оказались намного старше его – пожилые подштурманы с торговых судов, мичманы, из-за отсутствия покровительства или по неспособности сдать экзамены к двадцати-тридцати годам так и не ставшие лейтенантами. Поразвлекшись вначале насчет новичка, они вскоре перестали его замечать. Хорнблауэра это устраивало – он замкнулся в своей скорлупе и постарался привлекать как можно меньше внимания.
Ибо невесело было на «Юстиниане» в те мрачные январские дни. Капитан Кин (когда тот поднялся на борт, Хорнблауэр впервые увидел, какой торжественностью окружен капитан линейного корабля) был болен и склонен к меланхолии. У него не было ни славы, позволявшей иным капитанам набрать в команду добровольцев, ни ярких личных качеств, чтобы воодушевить тех угрюмых людей, которых время от времени приводили вербовщики.
Офицеры видели его редко и предпочли бы видеть еще реже. На Хорнблауэра, когда того пригласили в капитанскую каюту для первого разговора, он не произвел впечатления – пожилой человек, больной, с впалыми желтыми щеками, за столом, заваленным бумагами.
– Мистер Хорнблауэр, – произнес он официально. – Я рад случаю приветствовать вас на борту моего корабля.
– Да, сэр, – сказал Хорнблауэр.
Такой ответ больше подходил к ситуации, чем «Есть, сэр», а ничего другого, по-видимому, от младшего мичмана не ожидалось.
– Вам… дайте поглядеть… семнадцать? – Капитан Кин поднял листок, на котором излагалась короткая карьера Хорнблауэра.
– Да, сэр.
– Четвертое июля тысяча семьсот семьдесят шестого года, – задумчиво проговорил Кин, читая дату рождения Хорнблауэра. – Пять лет до моего назначения капитаном. К тому времени, как вы родились, я шесть лет служил лейтенантом.
– Да, сэр, – согласился Хорнблауэр. Добавлять что-нибудь было явно излишне.
– Сын доктора… Надо было выбрать в отцы лорда, если вы хотите делать карьеру.
– Да, сэр.
– Какое вы получили образование?
– Я дошел до греческого класса.
– Так что, вы разбираетесь не только в Цицероне, но и в Ксенофонте?
– Да, сэр. Но не очень хорошо, сэр.
– Лучше бы вы разбирались в синусах и косинусах. Лучше бы вы умели угадать порыв ветра, чтобы вовремя убрать брамсели. Абсолютные причастные обороты нам во флоте ни к чему.
– Да, сэр, – сказал Хорнблауэр.
Он совсем недавно узнал, что такое брамсель, однако мог бы сообщить капитану о неплохом знании математики. Тем не менее он промолчал – инстинкт и недавний опыт подсказывали не лезть с непрошеными сведениями.
– Что ж, выполняйте приказы, изучайте свое дело, и ничего плохого с вами не случится. Вот так.
– Спасибо, сэр, – сказал Хорнблауэр, ретируясь.
Однако капитанские слова тут же начали сбываться прямо противоположным образом. Плохое стало случаться с того самого дня, хотя Хорнблауэр исполнял приказы и усердно изучал свое дело. Все началось с того, что в мичманской каюте появился старший уорент-офицер Джон Симпсон. Хорнблауэр, сидевший вместе со всеми за столом, увидел дюжего красавца лет тридцати, который остановился у входа, совсем как сам Хорнблауэр несколько дней назад, и глядел на собравшихся.
– Привет, – сказал кто-то не слишком сердечно.
– Кливленд, друг мой смелый, – сказал новоприбывший, – убирайся-ка с этого места. Я собираюсь занять свое законное положение во главе стола.
– Но…
– Убирайся, кому сказано! – рявкнул Симпсон.
Кливленд недовольно подвинулся. Симпсон сел на его место и обвел пристальным взглядом мичманов, с любопытством уставившихся на него.
– Да, любезные собратья-офицеры, – сказал он. – Я вернулся в лоно семьи. Меня не удивляет, что все загрустили. Могу добавить: вы еще не так загрустите, когда я вами займусь.
– Но ваше назначение?.. – осмелился спросить кто-то.
