Зачем сожгли моё чучело
Серафима Ананасова
Любовь, интрига, тайна
Роман поэтессы Серафимы Ананасовой об обнажении боли, черноте жизни и безысходности.
Ада не чувствует себя в своем теле. Мир вокруг ломается: подруге проламывают голову, сосед за дверью сходит с ума… Больной уродливый мир, и никого, кто мог бы помочь.
Об аде души, земных демонах и о боле, смешанной с пустотой – новый роман «Зачем сожгли мое чучело?», который никого не оставит равнодушным.
«Открытие года» по версии журнала «Речевые игры».
Серафима Ананасова
Зачем сожгли моё чучело
Потребность вываливать на всеобщее обозрение неприглядную правду о себе – это самобичевание или самолюбование? Какая разница. Мне в любом случае будет приятно вывалить на вас всё это. А с тем, как будет вам, разбирайтесь сами.
У каждого повествования должен быть смысл. Сюжет, который ведёт тебя, по пути нашпиговывая «пищей для размышлений», идеями, над которыми ты должен задуматься, которые ты переваришь или срыгнёшь – это не имеет значения. «Автор ставит вопрос». «Автор поднимает тему». «Автор хотел сказать».
Я ничего не хочу сказать. Это просто история. Отрезок. Хаотичный набор событий, игральные кости упали так, а не иначе, одна из сотен комбинаций, данность.
Вокруг так много смыслов. Просто переизбыток величайших открытий по части человеческой жизни и её назначения. Сотни психологов, тысячи видеоуроков, полчища коучей и бесконечное множество статей о самопознании.
Проживи счастливую жизнь. Будь счастлив.
Но спроси двадцать случайных людей о том, что такое счастье, и половина из них промычит что-то невнятное, а половина назовёт абсолютно разные вещи. В основном, предсказуемые.
Дом у моря. Семья. Путешествия. Много денег.
Много ли вы встречали настоящих психов? Не этих, картонных безумцев, которые в какой-то момент решили, что психическая болезнь сделает их особенными и выделит из толпы. Они прочитали множество статей о биполярном расстройстве, депрессии, ОКР и шизофрении, они бесконечно жалуются на симптомы, вычитанные в этих статьях – и они действительно их у себя находят. Они даже принимают таблетки и отваливают огромные деньги за сеансы психотерапии, на которых смакуют подробности своего детства и, с ненавязчивой подачи ласково улыбающегося душеведа, находят корень всех проблем в том, что из семьи ушёл отец.
Да кто вообще рос с любящим отцом? Это ведь какая-то отдельная социальная группа. Особая прослойка общества. Недосягаемо Полноценные Люди.
И они, и Картонные Психи, и Непоправимо Помешанные, все они – Потребители Смыслов.
Те, кто продают эти смыслы, просто торгуют случайными ключами от вполне конкретных дверей.
Куда честнее торговать фантазиями. Да только в мире, где рассказаны тысячи сюжетов о тысячах придуманных миров, о чудищах и инопланетянах, о параллельных вселенных, вампирах и школах волшебства, настал переизбыток вымысла.
Теперь нужна только искренность. Неприглядные откровения. Честность без убогих попыток анализа, попыток оправдаться и подведения случившегося под общий знаменатель Великого Вопроса или Великого Смысла.
Нужна мерзкая, грязная, тошнотворная, постыдная правда.
Самый желанный деликатес.
* * *
«Заткнись, заткнись, заткнись, я больше не могу слышать музыку».
Он играл на гитаре часами. Перебирал струны, пытался что-то сочинить или просто тренировался, я не знаю. Эти монотонные, однотипные мелодии, они сменяли одна другую, поначалу ты мог их различать, но спустя час они сливались в один невыносимый звук. А он сидел всё с такой же непроницаемой рожей. Возможно, кайфовал. По этому блёклому лицу невозможно ничего прочитать.
«Ещё минута, и если он не прекратит, я вырву у него эту гитару и отнесу на помойку. Даю ему ровно минуту».
Звук входящего сообщения на его компьютере. Там сейчас открыта моя страница, значит, пишут мне.
– Посмотри, кто мне там пишет.
– Встань и посмотри. Или в телефоне посмотри, где твой телефон?
– Не знаю. Просто обернись, это так сложно?
Он морщится и, не откладывая своей поганой гитары, оборачивается. Молчит дольше, чем нужно, чтобы прочитать, кто пишет.
– Ну?! – я теряю терпение, но даже нахлёстывающая злоба не придаёт мне физических сил.
Я так устала, хотя толком ничего не делала сегодня. Как и вчера. Как и позавчера.
– Тут… Это. Слушай, лучше подойди сама.
– Ты издеваешься надо мной?
– Подойди.
Я встаю с кровати. Тело вялое, набитое поролоном. Я всё время лежу. Ничем не больна, но всё время лежу.
Раздражённо отталкиваю его плечом, протискиваюсь к компьютеру. Яркий свет монитора режет глаза. Щёлкаю мышкой, щурюсь.
«Слушай. Походу, Олю убили».
Автор сообщения – Макс. Мой приятель из родного города.
Никаких мыслей вроде «он что, прикалывается?», «он обдолбался?» Я поверила в первую же секунду. Это не огорошило и не парализовало меня. Кажется, моя подруга Оля мертва.
Я открываю диалоговое окошко и пишу: «Как это случилось? Давно? Кто?»
Мне нужны подробности. Мне действительно любопытно. Не каждый день получаешь такие новости.
Пока Макс печатал ответ, я повернулась к Матвею. Снова эта постная мина и томные глаза с внешними уголками, опущенными вниз. Полгода назад я повелась на эти глаза, они казались мне загадочными, я ожидала найти в них какую-то непонятную мне мысль, мечту. Но за поволокой не скрывалось ничего.
Он молчал, ожидая, что я сама как-то прокомментирую происходящее.
– Мою подругу убили. Не знаю, кто и как. Сейчас расскажут.
Матвей отложил гитару. Кому-то нужно умереть, чтобы он перестал бренчать.
– Вы близко дружили?
Я не знаю. Близко ли мы дружили? Мой бывший парень ушёл к ней, но потом бросил и её. Сначала я её ненавидела, а потом, как это часто бывает, мы сошлись на общем интересе: ненависти к тому, кто кинул нас обеих. Мы бродили по городу целыми ночами. Она рассказывала о нём, и я рассказывала о нём. Мы пили вино, лёжа на теннисном столе, а потом шли к ней и спали под одним одеялом, обнявшись. Несколько раз мы целовались, но не из-за страсти, а ради интереса. Близко ли мы дружили?
– Достаточно близко, – ответила я и повернулась к монитору.
«Да мы пока сами толком ничего не знаем. Её нашли дома, с проломленной головой. Пока это всё. Думаю, скоро нас всех на допросы потащат».
Мы с Матвеем лежим на кровати. Темно, за окном ливень, настолько сильный, что видно только размытые пятна фонарей. Пелена. Я лежу у него на груди, мне так спокойнее и теплее. Большую часть времени он вызывает у меня только раздражение, но не ночью, когда вокруг темень, за окном водопад, а за двести километров отсюда в морге лежит моя мёртвая подруга.
Зачем им вызывать меня на допрос? Что полезного я им скажу? Я не видела Олю с тех пор, как поступила в универ. У меня другая жизнь, и я ни капельки не скучаю по старым знакомым. Это была та ещё компашка.
Нас мало что объединяло, кроме того, что каждого отвергли все остальные компании подростков. В школе меня терпеть не могли, у себя на районе друзей я тоже не завела. Не то что бы я стремилась – я понятия не имела, о чём говорить с упырями и упырихами, хлещущими пиво, гогочущими и сосущимися в тёмных подъездах. Это вызывало у меня неосознанное отвращение, оттого вдвойне смешно, что в итоге я прибилась к точно таким же отщепенцам, только разряженным в яркие шмотки.
Пирсинг, разноцветные волосы, значки, вещи в чёрно-розовую и чёрно-белую шашечку. Тогда мы были ещё с чистой кожей, без татуировок. Мерились количеством и оригинальностью проколов на лице. Губы, брови, нос. Щёки. Язык. Уздечка под языком.
Мы пили дешёвые коктейли, смесь спирта и очистителя стёкол с ягодным привкусом. Потребляли их литрами. За вечер на человека уходило по шесть-семь банок. Я не спрашиваю себя, откуда у меня гастрит.
Мы трахались друг с другом, особо не переживая насчёт венерических болезней или того, какое это производит впечатление. Менялись партнёрами, как в свингер-клубе. Да мы и были свингер-клубом. Я не могу вспомнить ни одного нашего разговора хоть о чём-то: музыка, фильмы, книги, да хоть что-нибудь. Мы трахались, а затем обсуждали: как, когда и с кем.
И мы действительно мнили себя лучше гопников, которые тусовались у пивных киосков, гоготали и начищали друг другу морды. Мы считали их отбросами, выродками. Ровно то же самое они думали о нас.
Мне удалось вырваться и свалить, но болото позвало меня обратно.
Последний раз я говорила с Олей около месяца назад. Я без подробностей рассказала ей о своей новой, студенческой жизни, а она сообщила, что беременна. «Не от Саши. Но он сейчас со мной. Мы вместе, всё хорошо. Он знает, что ребёнок не его». Бедный Саша – преданная псина, капающая на пол слюнями и ждущая у двери. Все посмеивались над ним и немножко презирали, как и любого, кто ради любви позволяет наступать грязным ботинком себе на лицо.
Оля была чуть старше меня, но её беременность всё равно казалась мне чем-то из другого мира. Я ходила на лекции по истории и культурологии, пила дешёвое вино в тетрапаке и изобретала военные тактики по завоеванию Матвея. А тут – ребёнок в животе. Ого.
Теперь она умерла. Вместе с ребёнком в животе. Вместе со своими рыжими волосами и серёжкой в губе, вместе с вытатуированными на спине крыльями. Вместе со своими длинными ногами и песней Сплина «Моё сердце», которую мы слушали из одних наушников, стоя в час пик в душном автобусе. Вместе с нашим общим чувством к тому, кто свалил.
– Спишь?
– Нет.
– Послезавтра я уеду домой. Будут допросы.
– Хорошо.
Тщедушный грустноглазый Матвей. У него были очень мягкие волосы. Меня восхищало это: какие же они мягкие. Почти как вата. Никогда до этого не трогала таких волос.
* * *
К этому невозможно привыкнуть. Руки не мои. Тело не моё. Лучше не открывать рот, потому что оттуда раздастся чужой голос. Он будет что-то отвечать, адекватно и в тему, но чужими словами. Не моими. Не знаю больше, что такое «моими». «Моё». «Я». Нет никакого «Я», было ли оно когда-то? Есть тело. Руки, ноги, глаза, уши, всё вместе это зовётся Адой. Мозг обрабатывает картинки и звуки, выдаёт реакции, всё функционирует нормально, но никакого «Я» внутри нет. Биоробот.
Осторожно спрашивала у Матвея, замечает ли он что-то странное в моём поведении? В моих действиях или словах? Он говорил, что нет. Вроде бы нет. Всё как обычно.
Только вот мне невыносима каждая минута, а я даже толком описать не могу, что со мной. Если нет никакого «я» – что же тогда причиняет такую боль? Точнее, чему эта боль причиняется?
Я знаю, как это называется. Деперсонализация. Одно из самых малоизученных состояний психики, утрата ощущения своей личности. «Больные часто описывают это состояние, как потерю души». Да, что-то вроде того. Покопавшись в статьях на эту тему, узнала, что состояние деперсонализации в восточных культурах считается состоянием просветления. О, замечательно – только при условии, что ты сам этого просветления хотел. Шёл к нему, стремился, стоял на гвоздях, медитировал на вершине горы или что там ещё делают.
Только я всего этого не хотела. Я не искала никакого просветления. Я, кажется, ничего не искала. У меня не было грандиозных планов на будущее, я не собиралась стать рок-звездой или светилом науки, снискать признание публики или спасать жизни людей. Изучить себя я тоже не стремилась. Оставаясь наедине с собой, я часто испытывала мутную, необъяснимую тревогу. Как будто где-то в помещении есть опасность, неконтролируемая зверюга или псих с ножом, и я была близка к правде.
Отражение в зеркале не вызывало у меня отвращения. Я не считала себя уродливой, я просто хотела стать другим человеком – насколько это возможно. Изменить цвет глаз. Цвет волос. Контур губ. Овал лица. Я не ненавижу себя, я просто не хочу быть собой.
«Опиши себя, как ты выглядишь?»
Вчера у меня были зелёные глаза. Потом я куплю серые линзы, а потом чёрные. Волосы из рыжих перекрашу в белый и отстригу. Потом покрашу в чёрный и отращу. Неизменными останутся только моя худоба и угловатость.
В кабинете у следователя темно. Почему-то не включают верхний свет, дневной уже почти сошёл на нет, мы сидим в полумраке, я и двое мужчин в штатском. Я не знаю их должностей, про себя называю их «следаки».
– Вы были хорошо знакомы с Ольгой Грачёвой?
Опять этот идиотский вопрос.
– Когда-то общались близко, потом перестали.
Ей проломили голову гантелью. Ударили сзади. Кто-то, кому она сама открыла дверь, следов взлома не обнаружили. Она открыла дверь убийце, пригласила его в квартиру, повернулась спиной и пошла в комнату, он поднял с пола гантель и ударил её по затылку. Попытался скрыть следы преступления и устроил поджог, прихватив с собой её телефон и системный блок – улики. Соседи вовремя учуяли запах дыма и вызвали пожарных, огонь не тронул тело, сгорела только часть комнаты.
Следаки долго и нудно спрашивают меня, знала ли я что-то о её мужчинах и друзьях, говорила ли она мне что-то подозрительное, может, жаловалась на кого-то. Нет, нет, нет. Я ничего не знаю. Я хожу на пары и пытаюсь выжить на копеечную стипендию. Я утратила ощущение своего «Я», это причиняет мне ежеминутные мучения и непонятно, у кого просить помощи, и я точно ничего не знаю о том, кто мог проломить голову моей подруге.
– Вас связывали романтические отношения? – один из следователей тычет мне в лицо телефон. Я присматриваюсь: это фото, на котором мы с Олей целуемся взасос. В моём телефоне оно тоже есть.
– Мы просто прикалывались.
