Керри опустилась на траву и села, прижав к груди колени и книгу.
– Узел Любви. Вот что это.
Плюхнувшись рядом с ней, близнецы смотрели на серо-сиреневую громаду здания.
Хотя бы, думала Керри, им хватает ума ничего не говорить.
– А школа, – вдруг вспомнила она. – Вы же должны быть в школе.
Джарси пожал плечами.
– Ты на весь день уходишь искать работу, на которую нам надо жить. Мы с Талли должны ухаживать за папой и делать все на ферме, пока ты не вернешься, чтобы заняться вечерними делами. Если учитель и может нас чему учить, то мы и сами сможем учить.
– Научить. Мы можем выучить, – вздохнув, поправила его Керри. – Ну да, между теми двумя последними учителями, что сбежали в середине года, и… – Она не смогла добавить житьем с тетушкой Ремой. – Но, как говорится, вы оба могли бы уделять больше внимания своему образованию, верно? Впрочем, я виновата в этом еще больше, потому что меня тут не было. Может, я смогу раздобыть какие-то учебники, мисс Хопсон пришлет их мне. Но как долго…
Талли заговорила дрожащим, сбивающимся, полным слез голосом, хотя она редко позволяла себе плакать.
– А если папа никогда не поправится?
Не отвечая, Керри наклонилась и утерла ее единственную вытекшую слезу. В этом вся Талли. Эти женщины гор. Сдержанные. Отчужденные. И в горе, и в надежде. Потому что впереди всегда еще больше горя, и новая надежда.
По щекам Джарси же уже двумя потоками текли слезы. С той же силой, с какой он поглощал лепешки огромными кусками. Как будто в его жизни никогда больше не будет ни лепешек, ни слез.
Все трое молча смотрели на ведущий к дому длинный зеленый склон.
Дернув ногой в ботинке, каблук которого начинал отходить от подошвы, Джарси спросил:
– Может, тебе стоит спросить в той гостинице, куда ехали все эти люди со станции «Бэттери Парк». Им там может понадобиться помощь.
– Я не… – начала было Керри. Она вспомнила Джона Кэбота и то, как он рассматривал все вокруг. Наблюдал, как будто это была витрина в музее.
Примитивные люди на своей примитивной земле и их жалкие попытки выжить в условиях угрозы их привычному существованию.
Деревенская пастушка.
Да она близко не подойдет ни к нему, ни к Мэдисону Гранту и таким, как они.
– Я не… – Керри осеклась. Вздохнула. Прижала близнецов к себе.
Было ясно – ей придется зайти в шикарные двери отеля. Увидеть блеск мрамора, сверкание дамских нарядов, взгляды джентльменов, разгуливающих со стаканами бренди. Но она будет высоко держать голову.
Она опустила взгляд. Ее руки были в ссадинах и темно-лиловых пятнах. И этого нельзя было скрыть, как высоко ни задирай голову.
Керри вздохнула.
– Ради вас я буду просить работу в «Бэттери Парк», да хоть в самом аду. Где угодно, только не в Билтморе.
Глава 10
До наступления сумерек Керри успела обойти весь Бест и бо?льшую часть Эшвилла. Но никакой работы за деньги не нашла.
Она одиноко брела мимо станции. В телеграфной комнате сидел Фарнсуорт. Он курил, закинув ноги на свой стол, посреди которого стоял телеграфный щит, утыканный сложными рычагами. Может быть, подумала Керри, теперь, когда название деревни стало Билтмор, все работы направлены на прославление родового щита Вандербильтов – как знать?
Фарнсуорт не поднял головы, когда она подошла, но может, оно и к лучшему. Ей надо было послать телеграмму, но заплатить за нее было нечем. А люди гор не просят об одолжениях.
Нашарив в кармане марку – последнюю, оставшуюся от дней в Барнарде, где у нее была небольшая стипендия, – Керри подошла к мусорной корзине, стоящей за дверями телеграфной, и, высоко держа голову, стала перебирать чистые, хоть и использованные, листы бумаги. Один из них был телеграммой Мэдисону Гранту.
Влияние ЛНА растет, особенно среди эрудитов. Галльскому петуху по нраву Рейхсадлер[20 - Геральдический (имперский) орел.], а лысый орел набирает силу.
Продолжайте распространять: если так продолжать – проиграем гонку.
Какое-то странное сообщение. Может, оно относится к защите природных ресурсов, на которые Грант ссылался в поезде? Керри зачеркнула эти слова и написала то, что, без сомнения, выглядело как отчаянный крик о помощи, адресованный мисс Хопсон.
Необходимы учебники для близнецов, им тринадцать лет. Они умные, но…
Тут она помедлила, а затем дописала последнюю строчку, разрываясь между правдой и лояльностью к своим родным – и к своим горам. И к крошечной школе в одну комнату, которая давала своим ученикам образование, только если попадался такой же редкий учитель, с каким повезло ей самой и близнецам, которых мисс Хопсон учила четыре года до того, как уехала в Нью-Йорк. После мисс Хопсон в школе сменилась череда почти не отличающихся друг от друга учителей, чьи добрые сердца и стремления изменить мир даже отдаленно не готовили их к тому, сколько у них будет учеников, каких разных с какими потребностями. Один за другим они худели, грустнели, а потом исчезали.
Очень умные, но им нужно подучить грамматику…
Она вздохнула.
Математику, географию, научные предметы. Все, что может пригодиться. Правда.
С наилучшими пожеланиями.
Керри.
Она решительно отмела угрызения совести по поводу того, как выглядит это письмо – ни настоящего конверта, ни даже чистого листа. Сложив бывшую телеграмму так, что обе внешние стороны были чистыми, Керри написала адрес мисс Хопсон в Барнарде и приклеила марку. Чтобы заклеить письмо, она подошла к растущей возле рельсов сосне, окунула щепку в каплю смолы, потом наклонилась к рельсам за обломком угля из паровозной топки. Клей был бы лучше, если бы уголь со смолой удалось нагреть, но сойдет и так.
Фарнсуорт, очевидно, наблюдал за всеми ее телодвижениями, почесывая бороду.
– Мистер Фарнсуорт, – сказала она, протягивая ему письмо. – Я буду вам признательна, если это будет отправлено со следующей почтой. – И ушла, прежде чем он успел задать хоть какой-то вопрос.
Проходя мимо ряда болиголова, она миновала беседку с мраморной богиней. Теперь, когда рядом не было близнецов, наблюдающих, как она смотрит на Билтмор – смотрит по-настоящему, впервые за последние два года, – Керри направила взгляд через длинную полосу газона.
В жизни ей редко приходилось бороться с завистью, даже когда она гуляла со своими соученицами из Барнарда по Пятой авеню, и мимо них проезжали кабриолеты и кареты четверней. Но теперь, вернувшись вновь в свои горы…
Она никогда не представляла себе ничего подобного, даже когда читала близнецам старую книжку в потрепанной обложке, на которой можно было различить только часть слова Гримм. Эти сказочные башенки. Проблеск меди на башнях и скатах крыш. Общая невероятность этого волшебного замка, окруженного лесом и несколькими почти заброшенными хижинами.
Почти заброшенными. Потому что ее не заставят бросить свою.
Но замок стоял здесь, перед ней, в меркнущем свете дня: шпили его башен, казалось, пронзали плывущие в небе облака. Выгнутый стеклянный купол, отражающий облака, казался продолжением неба. Как будто к нему были неприменимы физические законы, определяющие, где кончается небо и начинается замок.
Стоя у каменной ограды, она услышала сзади шаги. Она узнала этот быстрый хруст веток, торопливые шаги по влажной земле, широкую поступь. Она знала, что Дирг Тейт не станет ее окликать.
Мужчины гор лаконичны. И на добро, и на худо они реагируют одним и тем же стоическим молчанием. О его волнении за него говорил его бег.
Она напряглась. Вместе с привычной старой радостью. И старой дружбой. И старой тягой к его явной, открытой силе.
Но вдоль спины у нее пробежал и ужас.
Взобравшись на каменную балюстраду, она посмотрела вниз, на двойной излом дороги, бегущей по обеим сторонам холма, на кирпичную террасу и фонтан в добрых десяти метрах под тем местом, где она стояла, с трудом удерживая равновесие. Но она выросла, прыгая по скалам, и чувство равновесия у нее было не хуже, чем у горной козы. А сейчас ей надо было казаться повыше.
Она видела замок на ранних стадиях строительства – как рабочие ровняли лужайку, размечали помещения, возводили деревянные клети лесов. Но сегодня она впервые увидела больше, чем его размер и великолепие.
Сегодня она в первый раз поняла, что все это значит.
Дверь к переменам была открыта – но обратного пути не существовало.
Ей показалось, что где-то вдалеке послышался свисток поезда. А потом ей почудились воображаемые звуки отцовской скрипки – оттуда, из тех ночей, когда его зрачки были нормальны, а пальцы верно держали деку инструмента.
Теперь из-за куста рододендронов, кроме шагов Дирга, слышалось постукивание его ружья, которым он опирался о землю при каждом шаге. Подойдя, он остановился и поднял голову к ней, стоящей на каменной балюстраде.
Не сказав ни слова, они оба протянули руки, касаясь друг друга пальцами – и былое течение возобновилось. Затем она быстро отдернула руку – течение было слишком сильно, чтобы быть безопасным.
Он проследил ее взгляд в сторону замка и голубых волн горных хребтов позади него.
– Мы все скучали по тебе, Керри. Просто чертовски.
– И я по всем скучала.
Она соскочила вниз. Дала ему обхватить себя мощными, сильными руками. Его объятия всегда уносили ее куда-то прочь. Но путы, связывающие их, могли однажды прервать ее дыхание.
– Прости, что не встретил тебя с поезда, – сказал он, – застрял в Уитнеле, там с мельницей проблемы. Когда я наконец закончил, то встретил на станции Фарнсуорта. Он сказал, что передал тебе мое письмо.
Пальцы Керри скользнули к карману юбки: телеграмма от Дирга все еще была там, бумага хрустнула под рукой. После нападения она даже не вспомнила о ней.
– Спасибо тебе за это. Ты слышал, что там случилось – до того, как ты вернулся? – Перед ней снова замелькали образы – репортер, такой серьезный, такой милый, лицом в грязи.
Дирг покачал головой.
– Просто позор. Да вся станция только и говорила об этом, когда я пришел. Как папа?
– Плохо. Но я это знала еще до возвращения.
Он вытащил из жилетного кармана часы, блеснувшие бронзой.
– Это что-то новое, – откинув голову, она заметила, что его шляпа тоже была новой: светло-серый фетр, который испачкался бы после первой же борозды, пройденной по пашне. И ружье, поняла вдруг она – не старый обрез, а настоящая новая винтовка. Винчестер. – По твоим письмам я думала…
Не отвечая, он прислонил винчестер к каменным перилам.
– Ты только посмотри на себя, Керри МакГрегор. Ничего-то в тебе не изменилось. – Он указал на то, что она прижимала к себе. – И вечно с книжкой под мышкой.
Она и забыла, что брала ее с собой. Хотя весь день читала ее урывками между очередными отказами в работе.
Эта книга будет напоминать тебе, сказала мисс Хопсон, что ты можешь сделать со своей жизнью все, что захочешь.
Керри зажмурилась при этом воспоминании. Потому что это была неправда.
Дирг сжал губы.
– Я вот так и вспоминал тебя, пока тебя не было. Даже если тебя приглашали на танцы и всякие такие вечера – с книжкой под мышкой. Когда уж слишком сильно скучал по тебе.
Она знала, что это последнее признание было для него рискованным. Вот это я вместо мы скучали. Как лесная рысь, перевернувшаяся на спину и открывшая мягкое брюхо.
Она улыбнулась ему одной из прежних улыбок, со всем сладким грузом общих воспоминаний детства – записки мелом на доске, венки из незабудок и босые ноги в ручье.
Но она была уже не той, которая уехала несколько лет назад.
Она опустила глаза на свою книгу. Словно та служила ей щитом – от изможденного, серого отца, от прогнившей крыши хижины, от наступающей зимы.
Книжка. Защита от всего этого. Довольно жалкий щит.
– Это одна из книг мисс Хопсон, – сказала она. Дирг знал это.
– Как она?
– Ей нравится преподавать в Барнарде. Она привыкла жить в Нью-Йорке. Думаю, она бы сказала, это стоило всех тех лет, которые она провела здесь.
– Я помню, как она давала тебе всякое, чтобы читать твоей маме, пока она лежала в лежку. Тогда-то ты и начала говорить, как она. И думать, как она.
Это было правдой. Мисс Хопсон позволила Керри ходить в школу с четырех лет – с тех пор, как она начала сидеть на школьном пороге, как пришитая. И все годы мисс Хопсон посылала с малышкой домой свои собственные книги – чтобы та прятала их от отца и читала своей прикованной к постели матери. Это стало спасением для Керри – и для ее мамы.
В голосе Дирга появились хриплые нотки.
– Она была хорошая.
Именно эта хрипотца в его голосе, снова напомнившая об их прошлом, и эти горы заставили Керри повернуться к нему.
Голубые глаза над загорелыми щеками. Жесткая шершавость домотканой рубахи, выкрашенной вручную, в горных традициях – она так скучала по всему этому все два года. Вечный намек на бороду, чуть темнее, чем волосы на голове. Капли пота на широком лбу. Он прошел несколько миль, ища ее – наверное, начал с хижины, где близнецы отправили его в город. Наверняка он шел по следам ее городских ботинок.
Он проследил ее взгляд в сторону замка.
– Ты хочешь быть одной из тех, кто приедет сюда жить?
