– Вы хотели пира, вы его заслужили. Этот город ваш. Развлекайтесь. Но сперва идите во двор и поставьте котёл. Я тоже буду пировать.
Йибир нашёлся в подвале. Пока закипала вода во дворе, Гуук успел переговорить с Хосровом и Арсланом и теперь, попивая вино в саду под деревьями, притворялся, что не слышит ни мольбы Йибира о пощаде, ни крики, доносящиеся через стены, за которыми бесчинствовали, грабя и насилуя, его войска. Гуук никогда с милосердием к захваченным городам не относился, но если город сдавался сам, то он забирал богатства, девушек и жизни правящей верхушки, если же город был слишком самоуверенным, чтобы решить, что победит Дьявола, он выпускал на улицы своих псов. Его солдаты никого не жалели, грабили дома, насиловали, убивали, оставляли после себя выжженную пустошь, усеянную человеческими костями.
– За свои поступки надо отвечать, – говорил своему духовному наставнику Сынвону Гуук, когда тот называл его жестокость неоправданной. – Я всегда даю выбор. Они выбрали бороться – похвально, я ими горжусь, но пусть тогда выиграют, пусть убьют меня, потому что я точно не сжалюсь над проигравшими. Никто не сжалится надо мной в случае моего падения.
Гуук даже разговаривать с Йибиром отказался, он кивнул своим людям, подталкивающим альфу к котлу и, поднеся к губам кубок с вином, откровенно упивался агонией пару секунд барахтающегося в кипящей воде и умолкнувшего навеки мужчины.
– Думаю, на нас точно никто нападать больше не захочет, – присаживается рядом Хосров, поглядывая на котёл, где продолжает вариться когда-то могущественный правитель целой империи. – После того, как мы выйдем из этого города, выход которого усеян трупами солдат, а крепость – горожан, никто в своём уме на нас не полезет, а если полезет, прикажем отлить огромные котлы и будем варить их там по несколько человек.
– Наша армия по численности на сегодня превосходит всех в этой части мира, скоро нам будет скучно, – усмехается Гуук, наблюдая за тем, как солдаты ловят выбегающих из дворца девушек и омег и волокут обратно в зал, где доверенные люди трёх правителей выберут новые лица для гаремов господ.
– Этот город славится красотой девушек и омег, – посматривает на очередного несчастного, которого за волосы тащат внутрь, Арслан. – Посмотрю чуть позже, что интересного тут мне нашли.
***
Уже десять дней как Гуук и его войска пируют в павшем городе. Хосров заканчивает очередную пешую прогулку по городу, по которому смерчем прошлись их войска, и в окружении своих воинов двигается в сторону дворца, когда из переулка справа на него налетает заплаканный в изодранной одежде омега, моля о помощи. Оттуда же, откуда появился омега, выбегают двое солдат альфы и, увидев господина, почтенно опускают глаза.
– Господин, прошу вас, смилуйтесь, – молит парень, пав перед Вороном на колени и ухватившись за его руку.
– Не надо плакать, всё будет хорошо, – нагибается к нему альфа и медленно поглаживает спутавшиеся русые волосы. Он проводит пальцами по измазанной глиной и слезами щеке, видит, как загорается огонёк надежды в чужих, полных боли глазах. – Надо просто дать им то, чего они хотят, – скалится Хосров, задув эту надежду, как свечку, и, обойдя оставшегося на земле парня, двигается дальше.
В главном зале уже мёртвого правителя вино льётся рекой, угощения меняются в день по десять раз, полуголые омеги, принявшие свою участь и смирившиеся с новыми хозяевами, играют на инструментах и томно двигаются под музыку, ублажая их взоры. Гуук сам, развалившись на шёлковых подушках, с наслаждением следит за танцующей перед ним красивой девушкой, которая ещё недавно грела постель Йибира. Вернувшийся из города Хосров присоединяется к другу и принимает чашу из рук моментально опустившегося с ним рядом омеги.
– Мы выдвигаемся завтра на закате, – обращается к нему Гуук, продолжая поглаживать впалый живот полуголой и полулежащей в его ногах девушки. – Ты говорил с войсками?
– Да, я всё решил, они готовятся.
– У Йибира был прекрасный вкус, – притягивает к себе, подошедшего к нему омегу Гуук и, оторвав виноградину, подносит к его губам. Альфа потемневшим от похоти взглядом следит за тем, как, взяв губами виноградинку, омега теперь уже сосёт его пальцы.
– Я отлучусь на некоторое время, дождись Арслана и переговори с ним тоже, – Гуук поднимается на ноги и уводит двух девушек с собой.
Хосров откидывается на подушки и взмахом руки требует прекратить музыку, решив посидеть в тишине. Гуук возвращается через полчаса и находит друга так и сидящим на полу на коврах. По залу гуляют девушки, музыканты вновь настраивают инструменты, а напуганная до смерти прислуга приступает к смене блюд. Хосров поднимается с места, решив до ужина проверить Хана, и, выйдя из тронного зала, по узкому коридору двигается к выходу, когда замечает, что одна из боковых дверей приоткрыта и оттуда доносится пение. Хосров знает, что в этих комнатах по обе стороны от коридора держат наложниц и наложников Йибира. Альфам запрещено входить в гарем другого альфы, но учитывая, что хозяин этих омег погиб, а их пока окончательно не распределили, Хосров всё же толкает дверь. Он очень сильно хочет узнать, кому принадлежит этот приятный с хрипотцой голос, но дверь моментально захлопывается перед его носом. Хосров успевает толкнуть её плечом на лету, не давая быть запертой, и, схватив того, кто по ту сторону, за локоть, вытаскивает его в коридор. Омега лет семнадцати, поняв, кто перед ним, вмиг опускает взгляд и бурчит еле слышимое «простите».
– Подними голову, – требует Хосров, и стоит парню приказ выполнить, как в узком коридоре мгновенно нечем дышать. Его волосы цвета стали, из которой меч альфы выкован, так же небось на солнце блестят и переливаются – Хосров их по своим подушкам размётанными видит. Его глаза в Хосрове век нежилую брюшную полость вскрывают, он своими тонкими пальцами, которыми нервно подол длинной, спущенной на шаровары рубахи теребит, туда огонь вкладывает, персиковыми губами на него дует, пожар раздувает. Хосров всё ещё не дышит, он смотрит на него тёмным, тягучим взглядом, оторваться не может, по чётко очерченному подбородку вниз к тонкой шее скользит, как его медленно, время оттягивая, себя живьём от нетерпения сжигая, раздевать и пробовать будет, представляет.
Он делает шаг ближе, омега к стене прислоняется, шепчет «господин», весь сжимается. Хосров не слышит и не хочет слушать, он вообще разговаривать не настроен, когда перед ним самое прекрасное творение человека стоит, когда его зверь своё лучшее лакомство нашёл и от нетерпения воет. Он ещё ближе, вдавливает его собой в стену, ощущает под собой биение сердца, трепет тела. Он цепляет пальцами его подбородок, поднимает лицо к себе, омега от чего-то дрожит, но Хосров не останавливается, приближается к его губам и мажет по ним своими, потом ещё и ещё. Он внюхивается, кончиком языка по сочным губам проводит, как хищник, свою добычу пробует. На заднем фоне мозг орёт, о знакомом запахе предупреждает, но Хосров к нему уже прикоснулся, не отпустит, до последнего кусочка, смакуя, сожрёт.
– Господин, нельзя… – отчаянно шепчет парень, а Хосров, воспользовавшись тем, что он губы разомкнул, глубоко и мокро его целует, размазывает по украшенной дивными изразцами стене. «Нельзя» для Хосрова цвета крови, оно манит, только завлекает, и альфа вместо того, чтобы отойти, воздуху между ними просочиться не позволяет. «Нельзя» нет в лексиконе Хосрова. Не будь этот омега настолько манящим, настолько прекрасным, что у Хосрова от желания конечности судорогой сводит – он бы за это «нельзя» ему язык бы отрезал. Омега не отвечает, только пальцами за его руку, лицо держащую, цепляется и пытается вдохнуть кислорода. Хосров слишком напорист, не делает пауз, он в сладкие губы вгрызается, жадно его испивает, языком рот исследует.
Внезапно главная дверь распахивается, уличный свет заливает коридор и заставляет Хосрова отойти и потянуться к кинжалу, прикрепленному к ремешку на боку.
– Наконец-то я свободен, – в сопровождении своего главнокомандующего идёт к ним Арслан. – Сегодня хотя бы перед завтрашней дорогой высплюсь, а, нет, – он останавливается рядом с парнями и жадно разглядывает омегу. – Я забыл, каким сладким ты был ночью, так что не высплюсь, – проводит по его щеке. – Мой слуга прекрасен, выбрал мне сокровище, – подмигивает Хосрову Арслан и идёт в сторону зала, а омега, поклонившись, возвращается в комнату, из которой вышел.
Хосров так и стоит в снова погруженном во мрак коридоре и, только почувствовав влажность на ладони, поднимает её к лицу и видит, что так сильно кинжал сжимал, что порезался.
Значит, омега из гарема Арслана.
Весь ужин Хосров сидит темнее тучи, всё на входящих омег поглядывает, но тот парень больше не появляется. Гуук пару раз интересуется причиной плохого настроения брата, но Хосров молчит. После ужина почти все удаляются, Арслан уходит первым, готовясь к завтрашнему отбытию, Гуук собирается перед сном выйти к войскам. Хосров требует вызвать к себе бету, отвечающего за его гарем и выбирающего ему омег. Он допивает вино, ставит кубок на скатерть и поднимается на ноги.
– В чём дело, господин? – обеспокоенно спрашивает остановившийся перед ним мужчина. – Я что-то не так сделал?
Гуук, передумавший покидать зал, удобнее располагается и, окружённый девушками и омегами, следит за братом.
– Ты не выбрал мне самого красивого омегу, – Хосров медленно обходит мужчину.
– Я всегда выбираю вам самых красивых омег. Я лично просмотрел гарем Йибира…
– Самого красивого омегу сейчас трахает Кан Арслан, а это значит, что его человек работает лучше тебя, – хлыстом рассекают воздух слова Хосрова.
– Но, господин…
Договорить несчастный не успевает, Хосров взмахивает мечом, и голова мужчины, забрызгав всё вокруг кровью, под крик девушек катится в сторону.
– Он потерял работу, – утирает меч о край скатерти Хосров и удаляется из зала.
Проходя мимо спальни Арслана и несмотря на выставленных перед дверью альф, Хосров приближается к ней и вслушивается. Он не знает, что именно он хочет услышать и зачем ему это, но мысли об омеге не дают ему покоя. Он слышит короткий вздох и, сразу же отойдя от двери, идёт к себе, не в силах справиться с желанием влететь к Арслану, порубить его на куски и на этой же постели взять его омегу. Омега брата – не омега. Хосров всю ночь повторяет себе эту фразу, но всё равно пять раз прогуливается по коридору, радуясь, что в спальне Арслана тишина.
Весь путь до Иблиса Хосров косится на паланкин, где, по его мнению, тот самый омега, а каждый привал скачет прочь от лагеря, потому что если он его увидит, то правило не трогать омегу брата может быть нарушено. Хосров уже сомневается, что у него рука дрогнет Арслану голову отрубить.
***
После долгих недель в пути Гуук возвращается в Иблис и объявляет в городе семь дней празднеств, по истечении которых говорит Арслану и Хосрову, что выдвигается на юг. С собой Гуук решает брать только Хосрова, а Арслан остаётся за главного в отсутствии Дьявола.
– Я никогда вам не рассказывал, но я из Мираса. Пора мне вернуться домой, – Гуук задумчиво поглаживает лезвие сделанного для него мастером До меча.
Глава 3. Моя кровь на твоих руках
Мирас сдался без боя. Городом-государством вот уже шесть лет как управляет потомок одного из древних племён – некий Кану. Альфа в своё время тоже получил Мирас без боя от Мин Джихёна, которому взамен обещал целостность его дворца и разрешение, чтобы тот забрал некоторую часть своей казны. Кану – степной воин, абсолютно далёкий от управления, оставил Джихёна при себе как одного из советников и связующий «мост» с уже привыкшим к старому правителю населением.
Увидев надвигающуюся к крепостным стенам армию и узнав, кто именно её ведёт, Кану выехал встречать устрашающего гостя лично. Гуук боя и не ожидал, учитывая, что Мирасу бы никто и не помог, не желая навлечь на себя гнев Дьявола. Гуук вместе с главными людьми своей армии и небольшим количеством солдат расположился во дворце правителя, а основная масса войск разбила лагерь за пределами города, своей численностью чуть ли не создавая вокруг него живое кольцо. После обмена мнениями Гуук поставил Кану перед фактом, что отныне он подчиняется ему и должен высылать ему ежемесячную дань. Кану, понимая, что других вариантов у него нет, скрепя сердце, согласился. Гуук невзначай поинтересовался судьбой бывшего управляющего и, узнав, что тот проживает в своём дворце в южной части города, довольно улыбнулся. Кану приказал накрыть праздничный ужин для гостя и выполнил просьбу Гуук, чтобы на нём присутствовали только он сам, Хосров и его военачальники. «В целях безопасности», – подмигнул альфе Дьявол.
– Джихён – мой верный помощник. Он один из тех, кто, несмотря на то, что с моим приходом лишился власти, сильно помог установлению моего авторитета среди населения, – лично подливая вина в кубок уважаемого гостя, рассказывает Кану. – Завтра вечером в его семье счастливое событие, он женит своего наследника и единственного законного сына Джисона. Если вы остаётесь в Мирасе, то мы можем сходить на пир. Для Джихёна это будет честь, что такой великий правитель, как вы, разделит его счастье, а вы заодно убедитесь, что, может, мы, как город, и поменьше великого Иблиса, но наши яства, вина и прекрасные омеги и девушки ему не уступают.
– Свадьба, значит, – усмехается Гуук, посматривая на проводящего указательным пальцем по положенному рядом клинку Хосрова. – Я думаю, что с удовольствием навещу Джихёна и поздравлю молодых. Только я отправлюсь на свадьбу со своим Вороном и парой человек.
– Конечно, как вы пожелаете…
– Ты туда не пойдёшь, – перебивает его Гуук.
– Простите?
– Ты останешься во дворце, займёшься своими обычными делами, обсудишь как раз с моим человеком детали нашего соглашения, – спокойно объясняет Гуук.
– Джихён – мой верный соратник, он примет моё отсутствие, как оскорбление, – растерянно смотрит на него Кану.
– Поверь мне, он не успеет оскорбиться, – скалится Дьявол.
– Но…
– Довольно, – громко говорит Хосров и прошивает альфу ледяным взглядом. Кану сразу тушуется и даже забывает, что хотел сказать.
– Хосров у меня терпением не отличается и очень не любит, когда меня не сразу понимают, – хлопает по плечу брата Гуук. – Мы с тобой обо всём договорились, – смотрит он на побледневшего Кану. – Ты совсем не глуп, ты – воин, что я, кстати, уважаю, и ты отныне работаешь на меня. Я забочусь о своих людях, и если я говорю, что ты не пойдёшь на свадьбу, значит, это для твоего же блага, – Кану шумно сглатывает от предупреждающих ноток в тоне собеседника. – Более того, что бы не произошло на свадьбе у Джихёна и что бы до тебя не донесли, ты не покинешь свой дворец, а твои люди туда не сунутся, иначе одно моё слово, и моя армия войдёт в город. Думаю, я всегда могу найти нового управляющего.
– Как скажете, господин, – опускает глаза Кану и больше за весь ужин не разговаривает, если к нему не обращаются.
***
Неделю назад Юне исполнилось семнадцать лет, а сегодня она перед всем городом возьмёт себе фамилию Мин. Официально обряд бракосочетания был проведён ещё месяц назад, но свадьба, которую готовили в течение двух месяцев, и переезд в дом супруга состоятся только сегодня.
Юна родился в семье когда-то доблестного воина, а ныне одного из самых зажиточных людей города – Хван Динха. Динх двадцать лет верно служил Джихёну и только пять лет назад отправился на заслуженный покой. Юна единсвенная дочь Динха. Остальные трое – альфы. Девушка росла без рано покинувшей этот мир мамы, ее воспитывала прислуга и специально нанятая отцом няня. Как и все девушки из зажиточных семей, Юна получала домашнее базовое образование, изучала языки, училась управлять домом и бытом. Помимо дел, которыми обычно занимались девушки, в Юне рано проснулась любовь к оружию. Ещё в детстве, пользуясь тем, что она единственная дочь отца и тому сложно отказать, Юна выпросила у него учителя и научилась биться на мечах. Отец на четырнадцатилетие даже подарил ей отделанный драгоценными камнями короткий меч, которым она могла легко размахивать, в отличие от тяжелых мечей братьев. Динх дочке ни в чём не отказывал, всё убеждал себя, что после свадьбы та изменится и сконцентрируется на семье. Единственное, что по-прежнему было запрещено Юне – это покидать территорию двора, и сколько раз бы она не сбегала, прячась в повозках или перелезая через стены, ее всегда ловили, а потом долго ругали. Несмотря на всё это, она всё же смогла уломать отца и участвовала два раза с ним вместе на охоте, что было недопустимо для девушек того времени. Юна, будучи сама прекрасной наездницей, любила лошадей и подолгу проводила время в конюшне отца, где лично ухаживала за животными.
Юне мысль о жизни в четырёх стенах претила, она хотела свободы, хотела встречать рассветы в степи, путешествовать, мечтала посмотреть мир, увидеть битву хоть краешком глаза, ведь отец столько ей про них рассказывал. На все возмущения отца, что в ее распоряжении огромный дом, а ей всё на волю хочется, Юна заявлял, что это потому что она птица.
– Ты птица, но без крыльев. Пока. Твои крылья – твой муж, – поглаживая бороду, любил говорить отец.
Юна на это сильно обижалась, злилась, могла по несколько дней с ним не разговаривать. Девушка искренне не понимала, чего ей не хватает и чем она уступает альфам, если в бою на мечах пару раз младшего, а один раз старшего брата победила. Отец голоса на Юну никогда не повышал, всегда терпеливо выслушивал, и это раздражало ее больше всего – ведь даже когда хотелось излить душу, закатить скандал и громко заявить, что она не хочет соглашаться на то, что якобы должна, она не могла. Расстраивать отца – единственное, на что Юна не была способна. Поэтому она проводила пару дней, не выходя из комнаты, а потом приходил отец, устало повторял: «Ты самая упрямая из моих детей», – и они вновь мирились.
Юна всегда знала, что ее судьба – это свадьба с альфой тоже из хорошей семьи, которого она впервые увидит только в день церемонии, а дальше дети и быт. Порой она со своей участью смирялась, сама себе внушала, что всё не так плохо, ведь у нее отличная семья, благосостояние, и будет свой дом, где она будет хозяйкой, и ей не придётся голодать или находиться в гареме, где у девушек не было абсолютно никаких прав. Но порой, что случалось куда чаще, она запиралась в своей комнате и сутками оттуда не выходила, прогоняя своих демонов и не желая портить настроение отцу. Юна не была против создания семьи, но она не хотела ещё и в доме у мужа всю жизнь сидеть в четырёх стенах, выбирая, что подадут на ужин, и получать осточертевшее «это не женское дело» на все попытки заняться чем-то другим. Именно поэтому Юна мечтала об альфе-воине. Она рассказывала братьям, что ее альфа будет сильнее даже их, научит ее ловко управляться с мечом, будет брать с собой в походы и покажет ей весь мир. Братья смеялись, «в Мирасе таких нет» говорили, потому что «самые сильные воины – это мы».
Динх пользовался огромным уважением в городе, к нему на поклон шли сразу же после визита к управляющему, и, конечно же, многие хотели породниться с таким человеком. К Юне присылали сватов c момента, как ей исполнилось четырнадцать лет, отец их достойными не считал, а девушка радовалась. Она уже смирилась, что однажды отец согласится, ведь годы шли, а семнадцать для девушки в этой части света уже не маленький возраст. Юна стала себя убеждать, что не стоит ждать своего воина, что любовь – это сказки, рассказываемые ей прислугой, и почти смирилась со своей судьбой, пока однажды из окна своей комнаты не увидела сходящего с красивого буланого коня альфу. Если любовь с первого взгляда и существует, то это была она, хотя Юне не с чем сравнивать, она чужих альф и не видела почти, и будь тот альфа не сыном Мин Джихёна – Джисоном, а любым другим, то она, вполне возможно, тоже бы влюбился.
Джисон прибыл к Динху с поручением отца и забрал с собой не только ответ воина, но и сердце юной девушки. Юна в тот вечер доставал отца вопросами о незнакомце, и Динх, быстро смекнув, что к чему, вызвал Джисона к себе через пару дней якобы по делам. Пока альфу угощали кумысом в главном зале, Динх отправил прислугу за Юной и, заметив, как молодые друг на друга смотрят, понял, что не прогадал. На следующий день Джихён выслал к ним сватов. На церемонии бракосочетания девушки обычно не присутствуют. Юна, в своей комнате нервничая, дождалась отца, а потом даже уговорила его позвать Джисона в гости. Юна хотела хотя бы немного пообщаться с будущим супругом, проверить для себя, насколько эти бушующие в ней чувства реальны, а не самоубеждение. Динх с трудом, но согласился. Короткий диалог состоялся в зале дома Динха и в присутствии отцов молодых. Джисон оказался начитанным и умным парнем, который увлечённо рассказывал Юне про походы, в которых участвовал, и с восхищением смотрел на будущую супругу. Он окончательно покорил Юну тем, что пообещал брать ее с собой на охоту и в соседние города, показать величие империй и подарить личную конюшню.
Сегодня Юна увидит его в третий раз и останется с ним жить. Она чувствует, как загнанной в клетку птицей бьётся сердце в груди, как сводит конечности – не понятно, от предвкушения или от страха перед таким важным для него событием, – но виду не подаёт. Юна принимает ванну в воде с добавлением эссенции розы, стойко терпит, пока ее волосы смачивают маслами, промывают и, высушив, долго расчёсывают, заставляя блестеть, пока на губы наносят жидкий мед, а глаза обводят сурьмой. По традиции девушка сама на своей свадьбе не присутствует, но в течение пира она должна три раза выйти к гостям, поприветствовать их и вернуться в свои покои. Все три раза она должна надевать новые наряды и украшения, показывая этим богатство и щедрость ее новой семьи.
Пиршество начинается в полдень. В разбитом перед дворцом саду, в тени деревьев, расстелены ковры, на которых лежат подушки и протянутые вдоль скатерти, заставленные блюдами. Гости слушают музыку, которую исполняют на инструментах музыканты, пробуют всё время обновляющиеся блюда и пьют вина.
В первый раз Юна выходит к гостям в ярко-красном, исшитом золотыми нитями наряде, представляющим собой шелковую рубашку, ниспадающую на свободные шаровары. В ушах девушки поблёскивают серьги с рубинами, опоясывающий рубашку пояс отделан драгоценными камнями. Медленно, смотря прямо перед собой, не задерживая ни на ком взгляда, она проходит мимо двух рядов, пока ее будущий супруг бросает ей под ноги золото и украшения. Второй раз Юна выходит на закате, она одета в тёмно-синий наряд, вышитый серебряными нитками и красиво контрастирующий с ее белой от рождения и не нуждающейся в отбеливании кожей. В ушах девушки серьги с нефритом, с шеи свисает тяжёлая, сделанная из чистого золота подвеска. Она мягко ступает по ковру, вызывая восторженные возгласы гостей, и вновь скрывается во дворце в ожидании третьего и последнего выхода.
Солнце отправляется на покой, слуги зажигают факелы и прикреплённые к деревьям фонари. Джихён щедро кормит и поит гостей, нервно поглядывая на ворота, ожидая своего правителя, которого ждали так же и все присутствующие, ведь визит Кану показал бы, насколько этот день важен для города. Железные ворота наконец-то распахиваются, привлекая взор всех пирующих во дворе, но вместо Кану в них входит тот, о визите кого никто и мечтать не осмеливался. Шум и гам вмиг прекращаются, все гости, поднявшись со своих мест, в глубоком поклоне выражают своё почтение двум великим воинам и правителям, осчастливившим их своим визитом. Джихён, с трудом справляясь с радостными эмоциями, что его свадьбу посетил сам Дьявол, сразу уступает ему своё место и, заикаясь, благодарит за оказанную честь. Гуук располагается на подушках, принимает вино из рук хозяина дома после того, как тот сам из чаши отпивает, и взглядом рассматривает окружающих. Хосров опускается на подушки рядом с братом. Слуги выносят новые блюда, разливают по новому всем вина. Каждый присутствующий пытается хоть на миг обратить на себя внимание Дьявола. Гуук каждому кивает, внимательно слушает, радость с ними разделяет. Время близится к полуночи, оглашают третий выход девушки, и все занимают свои места.
В этот раз Юна выходит восседающей на светло-сером жеребце, подаренном будущим мужем, как свадебный подарок. Она одета в белую, расшитую золотом накидку, длинный шлейф которой касается земли, на голове девушки венок из серебра, украшенный бриллиантами, с мочек ушей висят тонкие, расползающиеся по шее, как змеи, серьги. Жеребца за поводья ведёт Джисон. Юна, которая прекрасный наездник, сильно нервничает, еле держится в седле. Она чувствует, что что-то поменялось в саду, но что – не понимает. Смотреть на лица ей не положено, это может оскорбить будущего мужа, поэтому всё, что ей остаётся – это смотреть прямо и бороться с внезапно окутавшим ее с ног до головы липким страхом. Все взгляды присутствующих устремлены на нее, но только один из них Юна чувствует кожей. Этот взгляд расползается по ней, пробирается под дорогой шелк, и Юне приходится сжать зубы, чтобы по инерции не обернуться на него, не встретиться глазами с тем, кто так откровенно ее рассматривает.
Взгляд этот принадлежит Дьяволу.
Гуука красотой не удивить – его гарем состоит из самых красивых омег и девушек этой части света. Эта девушка – сплошная невинность, словно ангел, вся в белом, с венком вместо нимба на голове. Он смотрит на девушку на коне, любуется ее точёным профилем, мысленно, как и ей шею свернёт, представляет. Невеста врага ему не интересна. Она, может, и симпатичная, но ничего такого, чтобы Гуук был заинтересован. Дьяволу ангелы скучны и пресны.
Джисон уводит девушку в его покои, где та будет готовиться и дожидаться альфу для брачной ночи, а сам возвращается к гостям проводить семью Динха, которая по обычаю должна покинуть свадьбу первой, и большую часть гостей.
В спальне, которая отныне станет и ее местом покоя, Юна терпеливо ждёт, пока с нее снимают головной убор и все украшения, кроме серег. Девушка, стесняясь, помогает слугам избавить ее от всей верхней одежды и, оставшись в нижней рубашке из тончайшего белого шёлка, присев на кровать, с трепетом ждёт своего супруга. Музыка во дворе стала громче, даже в комнате её слишком сильно слышно. Юна от нервов раздирает пальцы, переживает перед неведомым. У нее никогда не было альфы, и Джисон станет первым и последним, ведь они поклялись месяц назад, что до самого конца.
Она слышит шум со стороны коридора, возню у двери, странный звук, похожий на рассекающую воздух саблю, и, повернувшись к проходу, видит остановившегося в нём воина. Альфа, затянутый в чёрную кожу и инкрустированные драгоценными камнями доспехи, прислоняется к косяку двери и скрещивает руки на груди. Его чёрные, как смоль, волосы ниспадают на лоб, а пронзительный взгляд обсидиановых глаз вышибает весь дух. Юна ёжится от этого взгляда, но сразу его узнаёт, он, как шлейф, за ней, пока девушка во дворце не скрылась, следовал.
Оказалось, Гуука красотой всё-таки можно удивить. Он не особо разглядел ее лица на улице, но сейчас, даже стоя в двадцати шагах от нее, откровенно тонкими чертами любуется. Ее кристально чистая и светящаяся кожа соблазняет прикоснуться, напуганный взгляд из-под пушистых ресниц только манит. В Гууке его зверь по имени «голод», который доселе только на поле битвы о себе знать давал, пробуждается. Дьявол свои мысли во взгляде не прячет, напротив, довольно усмехается, заметив, как девушка подбирается, как пытается прикрыть свои стройные ноги, от одного взгляда на которые у альфы всё нутро трещинами, словно после вековой засухи, покрывается, к живительному источнику тянется. Эту девушку в сто слоев парчи наряжать – грех, в гареме Гуука она бы обнажённой ходила, его взор ублажала. Гуук и пальцем к ней не прикасался, но то, что с этой кожей ни китайские шелка, ни бархат не конкурируют, не сомневается. Она светится так же, как и лезвие его любимого, сделанного До меча, и Гуук думает, что если об эту девушку тоже можно было бы порезаться, то было бы очень интересно. Он зубами скрипит, как здесь же на белые перины ее завалит, плотью насытится, криками насладится и в крови этого ангелочка умоется, представляет. Он будет ее последним альфой, заберёт ее последний вдох с собой и оставит ее на брачном ложе, как плату за грехи отцов. Очередная красивая кукла на одну ночь. Гуук лукавит, мысленно «красивая кукла» на «невероятно красивая кукла» исправляет.
Юна убеждает себя, что сейчас придёт Джисон, ей все объяснят, а этот пугающий ее альфа уйдёт. Но сколько бы она не объясняла себе, что причин бояться нет, ведь двор полон воинов и гостей – желание спрятаться не отпускает, хоть под кровать заползти, лишь бы этот ее на лоскутки распарывающий взгляд чувствовать перестать. В комнате, в которой до этого было тепло, даже жарковато, принесённый воином словно из его ледяных чертог сквозняк гуляет. Альфа даже не моргает, эту невидимую нить, между ними проложенную, не рушит, въедается в кожу Юны жутким взглядом, от которого страшно настолько, что застрявший в глотке немой крик спазмами горло сводит.
Юна, натянув рубашку на колени, всё пытается заглянуть за спину мужчины, но никто больше не идёт.
– Кто ты? – не выдерживает девушка, не понимая, что происходит.
Ее грудной голос в Гууке жидкой патокой разливается. Как же она, наверное, сладко стонать будет, когда он ее медленно глубокими толчками в эту постель втрахивать будет, но сперва, как и обычно, она будет умолять оставить ее в живых. Зверь в Гууке от одних мыслей урчит, хозяина торопит.
– Жениха нет, но брачная ночь будет, – расползается на губах Гуука жуткая улыбка, желание спрятаться в Юне достигает своего апогея.
Сейчас всё будет по заезженному сценарию – крики, истерика, мольба, капитуляция. Гуук это уже сотню раз видел, с каждого дома, в который его войска входили, слышал, но девушка удивляет. Гуук отталкивается от косяка и только делает шаг в сторону кровати, как Юна, спрыгнув с постели, бежит мимо него к двери. Альфа даже не пытается ее поймать, усмехается только, когда девушка, споткнувшись о трупы, усеявшие коридор, падает лицом вниз в лужу пока ещё теплой крови несчастных слуг. Юна оборачивается к двери, в проёме которой стоит ухмыляющийся альфа, и, продолжая соскальзывать на крови, с трудом поднимается на ноги. Ее руки дрожат, она подносит их к лицу, без единого звука вытирает окровавленные ладони о рубашку и бежит дальше в зал, зайдя в который, бессильно падает на колени. Зал дворца Джихёна усеян трупами. Сам глава дома с торчащим в боку кинжалом сидит в углу перед высоким, тоже одетым в чёрное альфой.
– Что происходит? – одними губами спрашивает Джихёна Юна и вскрикивает от неожиданности, когда ее, подхватив за локоть, волочат в середину комнаты и швыряют у ног испустившего дух одного из охранников альфы.
– Согласитесь, было скучно, – расхаживает между трупами Гуук. – Но, как я появился, сразу стало веселее, – следит он за попытками девушки отползти к Джихёну и, схватив ее за плечо, оттаскивает вновь на его место. – Сиди тихо, не порть мне настроение, – приказывает ей альфа.
– Так, значит, вспомнил, – подходит он к Джихёну и опускается напротив на корточки. – Я и не забывал. Каждую ночь видел, как твоей кровью умоюсь. Я ведь не мечтаю, я делаю.
– Я знал, что не стоило им верить, – сплёвывает кровь на пол Джихён. – Не зря я чувствовал, что от твоей собачьей породы хорошего ждать не придётся. Надо было лично ехать, лично тебя, сосунка, тогда удушить.
– Вот и я об этом, хочешь хорошо – делай сам, – соглашается Гуук. – Я твой род уничтожу и хоронить вас, мразей, не дам, пусть стервятники полакомятся, – говорит он и оборачивается ко входу, следя за тем, как его воины волокут к нему окровавленного, еле дышащего Джисона. – А твоего сына, точнее, то, что от него останется, я прикажу привязать к его же коню и пущу в город. Всем, кто посмеет к нему подойти или попытается его снять, я прикажу отрубить головы. Он так и сгниёт, не удостоившийся чести быть похороненным. Так ведь ты поступил с Уном?
– Ты сгоришь в Аду, – рычит Джихён, но Гуук, выдернув из его бока кинжал, вонзает снова. Альфа хрипит, посылает побледневшими губами ему проклятия, Гуук, вновь вынув кинжал, в живот вонзает и резко наверх, к грудной клетке, поднимает, распарывает всё ещё дышащего мужчину.
– Не сегодня, – наблюдает он за окончательно умолкшим, сидящим в луже своей крови и обнимающим свои вываленные наружу внутренности Джихёном.
Юна, вскрикнув, прикрыла лицо ещё, когда Гуук первый раз в Джихёна кинжал вонзил, она только по утихшим звукам то, что ее так и не состоявшийся тесть дух испустил, поняла. Гуук утирает руки о подол не заляпанного кровью, дорогого халата Джихёна и, встав, идёт к креслу хозяина дома.
– Иди ко мне, дикарка, – хлопает по бедру альфа, разглядывая голые ноги сидящей на деревянном полу девушки.
– За что? – убирает руки и поднимает на него перепуганный взгляд Юна. – Зачем ты сделал это?
– Юна, – слышит слабый голос девушка и, повернувшись к двум воинам, волочащим Джисона, бросается к нему.
Гуук с непроницаемым взглядом следит за обхватившей лицо парня девушкой.
– Юна, беги, – разбитыми губами молит Джисон.
Юна проводит ладонями по пропитанной кровью рубашке Джисона, понимает, что он тяжело ранен, и с трудом держится, чтобы не разрыдаться. Только не плакать. Юна из семьи воина, она имя отца своими слезами не опозорит, пусть внутри всё и клокочет, а от ужаса не просто плакать, а в истошных рыданиях биться хочется. Но ещё больше Юна хочет домой. Она хочет уткнуться в широкую грудь отца и больше никогда его не отпускать, потому что он единственный, кто может защитить Юну, и даже от этого Монстра, восседающего в кресле позади.
– Ты чудовище! – поворачивается она к Гууку. – Ты хоть знаешь, кто я, из какой семьи? Ты в помойной яме вырос? Не знаешь обычаев? – кричит на него девушка. – Кто может себе позволить нападать на свадьбу, собачье отродье!
– Ты смотри, сколько пыла, – поворачивается к Хосрову Гуук, – не то что эти воины, молящие их не убивать. Ну же, иди ко мне, чертёнок, ты явно не ангел.
– И приду, – со второй попытки поднимается на дрожащие ноги девушка и, схватив тяжелый меч мертвого невдалеке воина, направляется к альфе. Гуук даже с места не двигается, а Хосров, закатив глаза, отворачивается к окну.
– Мне нравятся дикарки, кажется, впервые во всяком случае такую встречаю, – усмехается Гуук, издевательски подзывая ее к себе пальцем. – Давай, замахнись, а потом те пары секунд, пока ты будешь жива, я буду учить тебя повиновению.
За три шага до кресла Гуук поднимается на ноги, и Юна понимает, насколько он выше и крупнее, но это уже не имеет значения. После стольких трупов и убийства Джихёна Юне пощады ждать не приходится, как и помощи. Судя по всему, пока помощь дойдёт, она уже и так испустит дух. Оан крепче обхватывает пальцами эфес меча, удивляется, почему чудовище не тянется к поясу, а так и стоит перед ней безоружным. Гуук медленно обходит ее, как хищник, готовящийся к прыжку. Юна глаз с него не сводит, ничего не упускает.
– Я не знаю, зачем ты это сделал, но крови достаточно, – с вызовом смотрит в его глаза Юна. – Меня убьют твои люди, но я до этого убью тебя.
