978-5-04-174367-3
ISBN :Возрастное ограничение : 12
Дата обновления : 14.06.2023
Кто-то стоял между нами и отцом. Поначалу я ничего не мог разглядеть – только колебания теплого воздуха. Но когда мне удалось сосредоточиться, моим глазам предстала зыбкая пламенеющая человеческая фигура.
Этот человек был заметно выше отца, а его хохот терзал мои уши, как визг бензопилы.
– Молодец, – сказал он, обращаясь к моему отцу. – Отличная работа, Джулиус.
– Я тебя не призывал! – крикнул отец, и я услышал дрожь в его голосе.
Он поднял свой бумеранг, но тот огненный человек резко взмахнул пальцем, и палка вылетела из папиных рук, с треском ударилась о стену и разлетелась в щепки.
– Меня никогда не призывают, Джулиус, – насмешливо фыркнул он. – Но если берешься открывать дверь, будь готов к тому, что к тебе могут пожаловать и незваные гости.
– Убирайся обратно в Дуат! – рявкнул отец. – Со мной сила Великого Царя!
– Ой, как страшно, – отозвался тот со смешком. – Даже если бы ты умел пользоваться этой силой, – а я знаю, что ты не умеешь, – твой царь мне не соперник. Я всегда был и буду сильнее прочих. А ты теперь разделишь его судьбу.
Я совершенно ничего не понимал, кроме того, что отца нужно спасать. Я хотел дотянуться до ближайшего обломка камня, но руки у меня с перепугу словно онемели. Я и пальцем шевельнуть не мог.
Отец молча метнул в меня предостерегающий взгляд, говорящий: «Вон отсюда». Я догадался, что он нарочно приковывает к себе все внимание огненного человека в надежде, что мы с Сейди сумеем проскользнуть у него за спиной.
Сейди все никак не могла полностью прийти в себя. Я потащил ее за колонну, поглубже в тень. Она попыталась что-то там возражать, но я попросту зажал ей рот ладонью. От такой наглости моя сестричка тут же пришла в чувство, увидела, что творится, и перестала сопротивляться.
Сирены все не умолкали, над входами в галерею мигали красные аварийные лампы. Вот-вот прибежит охрана, и я сильно сомневался, что она кинется нам помогать.
Отец присел, не сводя глаз с врага, открыл свой расписной деревянный ящик и вынул из него небольшую палочку, похожую на линейку. Он что-то негромко пошептал над ней, и линейка стала на глазах расти, превратившись в длинный посох ростом с человека.
Сейди сдавленно пискнула. Я тоже не мог поверить своим глазам, но дальше все пошло еще удивительнее.
Отец бросил этот посох к ногам огненного человека, и палка превратилась в огромную змею – футов десять в длину и толщиной чуть ли не с меня, – с блестящей медной чешуей и пылающими красными глазами. Змея бросилась на огненного пришельца, но тот без всяких усилий ухватил ее за шею. Его рука полыхнула раскаленным белым пламенем, и змея рассыпалась в пепел.
– Старый трюк, Джулиус, – проворчал он с укоризной.
Отец снова глянул на нас, молча приказывая уносить ноги. Но я оцепенело таращился на происходящее, отказываясь верить, что вижу это на самом деле. Кажется, часть меня упорно цеплялась за мысль, что я все еще лежу без сознания и мне мерещатся кошмары. Сейди рядом со мной подобрала и сжала в кулаке обломок камня.
– Сколько вас? – быстро спросил отец, стараясь отвлечь внимание огненного человека на себя. – Скольких я выпустил?
– Ну как же, всех пятерых, – сказал человек снисходительно, словно разъясняя что-то несмышленому ребенку. – Тебе следовало бы знать, Джулиус, что мы всегда идем полным комплектом. Теперь я освобожу еще многих, и они будут мне очень благодарны. Меня снова провозгласят царем.
– Дни Демонов, – сказал отец. – Они успеют остановить тебя прежде, чем ты сотворишь непоправимое.
Огненный человек расхохотался.
– Кто сможет остановить меня? Дом? Да эти старые дурни даже между собой никак не разберутся! Нет уж, теперь история будет переписана заново. И на этот раз тебе никогда не воскреснуть!
Огненный человек взмахнул рукой, и синий круг у ног отца потемнел и погас. Отец потянулся к своему ящику, но тот быстро скользнул в сторону.
– Прощай, Осирис, – сказал огненный человек.
Быстрым мановением руки он сотворил вокруг отца светящийся кокон, похожий на гроб. Поначалу он выглядел прозрачным, и я видел, как отец бьется внутри него, но потом стал делаться все более и более плотным, пока не превратился в золотой, украшенный самоцветами египетский саркофаг. Отец успел в последний раз перехватить мой взгляд, и я увидел по его губам, что он неслышно кричит мне «Бегите!», прежде чем золотой гроб утонул в полу, как будто мрамор сделался водой.
– Папа! – закричал я.
Сейди метнула свой камень, но он без помех пролетел сквозь голову огненной фигуры.
Пришелец повернулся, и на какой-то страшный миг в пламени проявилось его лицо. И снова я увидел какую-то ерунду: как будто два изображения наложились друг на друга: одно – почти человеческое лицо с бледной кожей, жестокими резкими чертами и горящими красными глазами, и второе – звериная морда с темной шерстью и оскаленными клыками. Страшнее собаки, или волка, или даже льва – никогда не видел ничего подобного. Красные глаза уставились на меня, и я понял, что мне конец.
Где-то позади раздался гулкий топот шагов по мраморному полу Большого двора, донеслись отрывистые команды. Должно быть, музейная охрана, а то и полиция… но было ясно, что вовремя они сюда не добегут.
Огненный человек ринулся на нас, но, когда он был уже всего в нескольких дюймах от меня, его будто что-то оттолкнуло. Воздух затрещал, как от электрического разряда, посыпались искры. Амулет у меня на шее раскалился, больно обжигая кожу.
Огненный человек замер чуть в отдалении, глядя на меня с некоторой опаской, и прошипел:
– Так, значит, это ты…
Здание снова содрогнулось. Стена в дальнем конце зала с ослепительной вспышкой света взорвалась, и из пролома выступили двое: мужчина и девушка, которых мы видели перед этим возле Иглы Клеопатры. Их одежды развевались, как от сильного ветра, и оба они держали в руках посохи.
Огненный человек досадливо рыкнул и, напоследок смерив меня взглядом, бросил:
– Уже скоро, мальчишка.
Огонь внезапно объял весь зал. Нестерпимый жар высосал весь воздух из моих легких, и я рухнул на пол.
Последнее, что я помню, – это как человек с раздвоенной бородой и девушка в синем склонились надо мной. Я уже слышал топот и крики охраны, все ближе и ближе. Девушка присела, вынимая из-за пояса длинный кривой кинжал.
– Нужно действовать быстро, – сказала она мужчине.
– Не стоит слишком торопиться, – ответил тот с некоторой неохотой. Его сильный акцент выдавал в нем француза. – Чтобы их уничтожить, действовать нужно наверняка.
Я закрыл глаза и провалился в темноту.
3
В заточении с кошкой
Сейди
(А ну дай сюда этот чертов микрофон.)
Привет. Это Сейди. Рассказчик из моего братца никудышный, уж извините. Дальше говорить буду я, так что все в порядке.
Итак, на чем мы остановились? Ага, взрыв. Розеттский камень разносит в крошку, потом является тот кошмарный огненный тип. Папа бьется в саркофаге и исчезает, невесть откуда берется стремная парочка – бородатый француз и арабская девушка с ножом, мы отключаемся. Все верно.
Когда я очухалась, на нас, само собой, тут же навалилась полиция. Нас с Картером развели по разным комнатам. Я не сильно расстроилась: не парень, а сплошная головная боль. Но они заперли меня в кабинете смотрителя на целые годы, да еще воспользовались для этого нашей же велосипедной цепью. Кретины несчастные.
Даже не спрашивайте, чувствовала я себя отвратительно. На меня напал огненный невесть кто, да еще мне пришлось увидеть, как папу сунули в золотой гроб, который потом провалился под землю. Я пыталась рассказать обо всем этом полиции, но разве их интересует по-настоящему важная информация? Нет, конечно.
И самое противное: затылок у меня окоченел, как будто кто-то насовал мне под кожу ледяных иголок. Это началось еще в тот момент, когда я смотрела, как папа пишет на Розеттском камне светящиеся голубые знаки, а главное, что я понимала их значение. Может, у меня какая-нибудь наследственная болезнь, а? Неужели пристрастие к этой тоскливой египетской мути может передаваться от родителей к детям? Тогда мне сильно не повезло.
Жвачка уже давным-давно успела стать безвкусной, когда тетка из полиции наконец сподобилась явиться за мной в кабинет того музейного коротышки. Никаких вопросов она задавать не стала, просто отволокла меня в полицейскую машину и отвезла домой. И даже там мне не дали поговорить с бабулей и дедулей, а втолкнули меня в мою комнату и оставили ждать. Ну я и ждала, ждала…
Терпеть не могу ждать, просто ненавижу.
От нетерпения я все ноги стоптала, кружа по комнате. Комната у меня так себе, не больно шикарная: тесноватая мансарда с одним окном, кроватью и письменным столом. Особо не развернешься. Пышка подбежала, обнюхала мои ноги, и хвост у нее тут же встал торчком и распушился, как бутылочный ершик. Надо думать, она не фанатка музейных запахов. Фыркнула, зашипела и шмыгнула под кровать.
– Вот уж спасибо, – буркнула я.
Я открыла дверь, но оказалось, что там на страже торчит все та же тетка-полицейский.
– Инспектор скоро к вам подойдет, – сообщила она. – Оставайтесь в комнате, пожалуйста.
Я только и успела разглядеть, мельком глянув вниз, что дед нервно нарезает круги по гостиной, заламывая руки, а Картер на диване общается с полицейским. О чем они говорили, было не слышно.
– Ну хоть в уборную сходить можно? – обратилась я к своей тюремщице.
– Нет, – отрезала эта милейшая дама и захлопнула дверь прямо у меня перед носом. Как будто я взорву унитаз и сбегу, честное слово.
Я выкопала из кармана свой iPod, прокрутила плей-лист. Нет, ничего слушать не хочется. Я с отвращением швырнула плеер на кровать. Если уж меня на музыку не тянет, значит, дело дрянь. Интересно, почему это Картеру дали поговорить с полицией первым. Не очень-то честно, по-моему.
Я рассеянно теребила в руках кулончик, который мне подарил папа. До сих пор я как-то не задумывалась, что означает этот символ. Талисман Картера точно был похож на глаз, а мой – не то на ангела, не то на инопланетного робота-убийцу.
И с чего вдруг папе вздумалось интересоваться, сохранила ли я его? Ясное дело, сохранила. Это ведь его единственный подарок. Конечно, не считая Пышки, но учитывая, как эта поганка себя ведет, я бы не сказала, что из нее получился такой уж прям идеальный подарок.
Скажу честно, если называть вещи своими именами, то отец попросту бросил меня, когда мне было шесть лет. И этот амулет – единственное, что у меня от него осталось. В удачные дни я могу подолгу разглядывать его и с любовью вспоминать папу, а в мрачные дни, которые случаются гораздо чаще, я иногда швыряю его через всю комнату, топчу ногами и проклинаю отца за то, что его нет рядом, когда он так нужен. Кстати, очень поднимает настроение. Но в конце концов я всегда снова надеваю амулет на шею.
И знаете что? В музее, когда начались все эти странности, амулет стал нагреваться. Правда, я не вру. Я даже хотела его снять, но все-таки не сняла, подумав: а вдруг он и в самом деле каким-то образом меня защищает?
«Я все исправлю», – сказал отец. И вид у него при этом был виноватый, как обычно, когда он приезжал ко мне.
Да уж, папа. Провал вышел капитальный.
Интересно, о чем он думал? Мне больше всего хотелось верить, что все произошедшее было лишь кошмарным сном: все эти светящиеся иероглифы, громадная змея, золотой гроб. Ведь ничего такого по правде не бывает, верно? Но я знала, что все это случилось на самом деле. В жизни не видела ничего ужаснее, чем лицо того огненного человека, когда он обернулся к нам. «Уже скоро, мальчишка» – так он сказал Картеру. Как будто собирался преследовать нас. От одной этой мысли у меня руки затряслись. И еще я не переставая думала о той нашей остановке около Иглы Клеопатры. Отец так настойчиво хотел ее увидеть… Может, храбрости набирался? Тогда, возможно, все, что он натворил в Британском музее, имело отношение к моей маме?
Блуждая взглядом по комнате, я уставилась на собственный письменный стол.
«Ну уж нет, – подумала я. – Этого я делать не стану».
Но все-таки я направилась к столу и открыла ящик. Пришлось вытряхнуть из него парочку старых журналов, заначку конфет, кипу домашних заданий по математике, до которых не доходили руки, и наши фотографии с Лиз и Эммой, моими подружками, где мы примеряем всякие прикольные шляпы на блошином рынке в Камдене[3 - Камден-таун – один из районов Лондона, центр неформальной культуры; знаменит своими блошиными рынками.]. Из-под всего этого хлама я вытащила мамину фотографию.
У бабушки с дедушкой целые завалы фотографий. В серванте в холле у них чуть ли не алтарь устроен: мамины детские рисунки, школьные каракули с отметками (двоек у нее было полно, кстати), выпускные университетские фотографии, любимые побрякушки и все такое. По-моему, тут они уже перегнули палку, честное слово. Прямо безумие какое-то. Я твердо решила, что не буду такой, как они, не стану цепляться за прошлое. Да и, по правде сказать, я плохо помню маму, и тот факт, что она умерла, все равно не изменить.
Но одну фотографию я все-таки себе оставила. На ней мама и новорожденная я, в нашем доме в Лос-Анджелесе. Мама стоит на балконе, перед ней простирается Тихий океан, а она держит в руках сморщенного пухлого младенца – меня то есть. Младенец так себе, ничего особенного, а вот мама выглядит просто потрясающе, даже в заношенных шортах и майке. Глаза у нее синие, как море, светлые волосы сколоты на затылке. До чего же у нее чудесная кожа, не то что у меня. Мне часто говорят, что я вылитая мама, но меня эти чертовы прыщи уже достали, а она такая свежая, такая красивая! Хоть бы когда-нибудь стать на нее похожей.
(Прекрати ухмыляться, Картер.)
Я очень дорожила этой фотографией, потому что совсем не помнила, как это было, когда мы жили вместе. Но самая главная причина, по которой я ее хранила, заключалась в символе, нарисованном на маминой майке: египетский знак жизни – анх.
Моя умершая мама с символом жизни на груди. Печальная штука, если вдуматься. Но она улыбалась, глядя в объектив, как будто знала какой-то очень важный секрет. Как будто у них с отцом была какая-то своя тайная шутка, известная только им двоим.
И тут у меня словно что-то щелкнуло в голове: ведь тот толстяк в длинном пальто, с которым папа ругался на улице, тоже что-то говорил про «Пер Анх».
Если он имел в виду тот самый анх, то тогда что такое «пер»?
Почему-то мне подумалось, что если я увижу слова «Пер Анх», написанные иероглифами, то я пойму, что они означают.
Я сунула мамину фотографию обратно в ящик, схватила ручку и перевернула листок с заданием по математике оборотной, чистой стороной вверх. Интересно, что получится, если я попытаюсь изобразить слова «Пер Анх» на бумаге?
Но едва я занесла ручку над страницей, дверь комнаты внезапно открылась.
– Мисс Кейн?
Я резко обернулась, уронив ручку.
В дверях, сурово хмурясь, торчал полицейский инспектор.
– Чем это вы занимаетесь?
– Математику делаю, – буркнула я.
Потолок у меня в комнате низкий, так что инспектору пришлось пригнуться, чтобы войти. Красавчик: помятый блеклый костюмчик, седые волосы, пепельно-серое обрюзгшее лицо.
– Итак, Сейди, я старший инспектор Уильямс. Давайте немного побеседуем с вами, не возражаете? Может, присядем?
Я садиться не стала, так что ему тоже пришлось стоять, и это ему сильно не понравилось. Конечно, трудно выглядеть грозным стражем порядка, если ты вынужден все время горбиться, как Квазимодо.
– Расскажите мне, пожалуйста, все по порядку, – сказал он. – Начиная с того момента, когда отец приехал за вами сюда.
– Я уже все рассказала полиции в музее.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом