Джулиан взмахнул рукавом плаща. Где-то поблизости закряхтел старый граммофон, и по магазину потекла сладкая мелодия в духе классического новоорлеанского джаза.
– «Торжественная музыка врачует рассудок, отуманенный безумьем. Он кипящий мозг твой исцелит… Встань здесь и знай, что ты во власти чар моих».
Брат улыбнулся и обнял меня, увлекая в танце, при этом, парализованная, я тянула его вниз, как якорь, но медленно я все-таки возвращала себе контроль над телом.
– «Надежды нет, – продолжила я тихо. – И в этом вся надежда».
Гром. Вспышка, заставившая серые глаза блеснуть серебром двух драгоценных монет. В этот миг я резко подалась назад и толкнула шкаф.
Коробки с вещами посыпались, лавиной обрушившись на нас обоих. Закрываясь от осколков статуэток, разбивающихся об пол, я вырвалась из хватки Джулиана. Он выругался, и мне на свитер потек воск свечей, которыми были уставлены полки. Огонь в камине рванул вперед, и в этот момент я не разобрала, чья злость вызвала такой бурный всплеск – моя или его. Прыгая по вспыхнувшему ковру, я схватила сумки и выкатилась из магазина.
Весь день буря назревала, как абсцесс, а теперь трещала, извергая все, что было накоплено. Моя одежда вмиг отяжелела, пропитавшись водой. Поскользнувшись и упав, я перекатилась на живот и быстро встала, подбирая вещи.
Джулиан неспешно вышел из-под навеса и остановился посреди лестницы, снисходительно глядя на меня с высоты своего мнимого пьедестала. За его спиной из-за заколоченных окнах летели искры.
– Поранилась? – сочувственно спросил он, кивая на мой окровавленный висок, и я зашипела от ярости, которой хватило бы на огненный смерч.
– Ты убил Рэйчел! – я перекричала даже гром. – Дебора. Ноа. Маркус. Чейз. Хлоя. Эмма. Ты убил всех наших братьев и сестер! Весь ковен, ублюдок!
Морщась, Джулиан слушал меня. Буравя его взглядом, я тщетно надеялась уловить в этих серых глазах хоть что-то помимо бархатной красоты, напоминающей дождевое небо в прохладный летний день. Темные, глубокие, спокойные. Абсолютное безразличие.
– Laguz!
Я вскинула руку, и Джулиан поперхнулся, захлебываясь дождем. Угодив в рот, вода стянула изнутри его горло, а колени приклеила к ступеням.
– Три дара из восьми, но и те оставляют желать лучшего, – прохрипел он, бросив мимолетный взгляд на мои жемчужные бусы, выскочившие из-под шарфа. – Слабовато для Верховной. Если бы только ты тратила больше времени на практику и меньше – на кутеж и развлечения… Ну же, не расстраивай меня, Одри! Попробуй еще разок.
Магия. Она забирала все силы, и так истончившиеся от усталости и простуды. Колдовать в таком состоянии было равносильно попыткам катить огромный валун вверх по крутому склону. Я сдалась и, едва удержав равновесие, отпрянула назад от Джулиана, который, став свободным, отхаркивал воду.
Не дожидаясь, пока он придет в себя, я развернулась и побежала. Стараясь не оглядываться, я промчалась по улице и, рассекая лужи, перебежала через дорогу.
Порыв чужой магии – тягучей, бездонной и извращенной – вдруг выкорчевал иву и швырнул ее на дорогу, едва не раздавив меня. Ломая скрюченные ветви, под деревом чудом успел проскочить темно-синий джип. Визг колес смешался со звуками бури: машину занесло и, выжав тормоз на повороте, водитель все-таки справился с управлением. Я оцепенела, не веря в собственную удачу.
– Пожалуйста! – закричала я, тарабаня руками по капоту и стремительно огибая джип. – Подвезите меня! Мне нужна пом…
Дверца открылась, и я налетела на того юношу в бежевой куртке. Его вьющиеся взъерошенные волосы запомнились мне так же сильно, как въедается в ткань отбеливатель. Темные глаза, оказавшиеся на самом деле карими, почти ореховыми, гневно сощурились, а спустя секунду я оказалась прижата к земле, лежа в грязи с рюкзаком и скрипкой.
– Ты что, спятил?!
– Зеркало, – прорычал он, бесцеремонно заламывая мне руки. – Где. Мое. Зеркало?!
Я подавилась кашлем, мокрая, дрожащая и растерянная. Повернув голову и проведя по асфальту щекой, я краем глаза увидела тонкое лицо и вскрикнула, когда юноша с силой нажал на мои выкрученные запястья.
– Твою мать, ты мне сейчас руки сломаешь! Отпусти!
– Верни зеркало!
Не украденное портмоне и не деньги, нет. Его интересовало гребаное зеркальце?!
– В левом кармане. Забирай и отвали от меня, придурок!
Юноша вздрогнул и, замешкавшись, сунул руку в мою ветровку, прожженную искрами пожара. Достав вожделенное зеркало, он быстро спрятал его за пазуху, но меня не отпустил.
– Ты арестована.
– Что?
Он рывком поставил меня на ноги и движением плеча распахнул куртку. Прицепленный к нагрудному карману, под ней выразительно сверкнул полицейский значок.
– Детектив Коул Гастингс, полиция Бёрлингтона, штат Вермонт, – прочитала я, судорожно сглотнув, и робко заметила: – Но мы-то находимся в Новом Орлеане, детектив. Ваши действия неправомерны.
– Верно подмечено, – хмыкнул он, открывая передо мной заднюю дверцу джипа. – Именно поэтому я подброшу тебя в ближайший участок, а местной полиции прибавлю работенки. Пускай они тобой занимаются, воровка.
На моих запястьях что-то щелкнуло. Я раскрыла рот, заметив почему-то россыпь веснушек под тигриными глазами детектива, – и меня втолкнули в машину. Швырнув следом мне в ноги перепачканный рюкзак и футляр, он остановился перед капотом джипа и, не обращая внимания на ливень, рассматривал свое драгоценное зеркало, проверяя его целостность. Хмурое лицо детектива разгладилось, когда он не обнаружил никаких повреждений; но, не торопясь возвращаться в машину, Гастингс смотрел куда-то. Очевидно, в сторону комиссионного магазина, откуда я бросилась ему под колеса. Повернувшись к нему спиной, детектив выставил перед собой зеркало. «Самое время полюбоваться на свою мордашку», – подумала я сердито, но спустя секунду он сел за руль, снова став таким же напряженным и настороженным, каким был до этого. Не говоря ни слова, детектив Гастингс поехал прочь от места нашей встречи и поваленного дерева.
Вместе с потерянным шансом, подаренным мне бурей, позади остался комиссионный магазин, утопая под ливнем.
II
Яблочный пирог
– Почему сейчас? – спросила я, играя с сакральным жемчугом из потайной шкатулки, баллады о котором жили в нашем ковене долгими поколениями.
Виктория улыбнулась, задвигая обратно свой столик с порошками, эфирными маслами и смолами драконового дерева.
– Просто так. Любая женщина, а уж тем более ведьма, грезит о дорогих побрякушках. В твоих же руках – настоящая родовая реликвия с многовековой историей. Наследная регалия нашего ковена. Тебе нравится?
Мое нерешительное мычание заставило маму вопросительно выгнуть бровь.
– Нравится, но… – я смутилась, пытаясь совладать с магнетизмом перламутра и с трудом отрывая от жемчуга взгляд.
– Но что?
– Я больше люблю стекло.
– Стекло? – удивилась Виктория.
– Да… Ну, такие стеклянные бусины, знаешь? Как те, что для меня сделал Джулиан.
Виктория ухмыльнулась.
– Честь подержать в руках Вестников даров выпадает лишь верховным ведьмам, Одри… Привыкай к этому. Они теперь твои.
Неожиданно одна из жемчужин – круглая, до совершенства ровная и сверкающая – выкатилась из-под моих пальцев и соскользнула вниз, устремившись к полу под естественной тяжестью, но зависла в полуметре от половиц, проигнорировав все известные законы гравитации. Воздух сделался вязким, тугим, мешая вдохнуть; он толкнул жемчужину прямиком в руку матери. Она ласково подула на нее, очищая от пыли.
– Мои? – переспросила я растерянно.
– Да… Если ты согласна принять мое наследие, конечно, – подвела черту Виктория, забирая из моих рук оставшиеся драгоценности.
– Ты это сейчас серьезно?
Я почувствовала липкую испарину, возникшую в тех местах, где до кожи дотрагивались прохладные жемчужины. Мама подошла ближе: ее кардиган пропитался ароматом душицы и растений, к силе которых она с рождения тяготела. Стихии природы были первым освоенным ею даром, потому и одежду она предпочитала землистых и пастельных оттенков: песочные брюки, темно-зеленый свитер с украшениями из натуральных камней. Я обвела ее взглядом, поражаясь красоте шторма в темно-серых глазах, цвет которых издавна выдавал всех урожденных Дефо. Волнистые волосы, будто сплетенные из ржаных колосков, были забраны высоко на затылке непритязательной серебряной шпилькой. Я удивилась, ведь еще вчера в волосах моей матери блистал жемчуг: старый гребень, от которого она, судя по всему, избавилась, был усыпан им. Виктория впервые предстала перед кем-то без своего морского украшения и пускай не утратила от этого женского шарма, но будто лишилась своей величественности. И это меня пугало.
Я опустила взгляд на закрывшуюся шкатулку, куда Виктория поместила родовые жемчужины, и глухо ахнула.
– Вестники даров, – поняла наконец я. – Ты все это время носила их в волосах… Прямо в том гребне! Шкатулка, которую ты так усердно прятала под алтарем в кабинете, все это время была пуста. Мама! Это же так…
– Нечестно и рискованно?
– Хитро и поразительно.
Виктория нежно улыбнулась, польщенная.
– Верховная никогда не расстается с тем, что ей по-настоящему дорого, Одри, – она положила шкатулку мне в руки и наклонилась, прижавшись губами к моему лбу. – Однажды и ты сделаешь из этого жемчуга чудесное ожерелье или брошь… А может, тоже захочешь обзавестись жемчужным гребнем. Разумеется, когда вернешь Вестникам их истинный вид.
Виктория со скрипом приоткрыла шкатулку. На дне, покрытом красным бархатом, зазвенело нечто темное и уже не такое красивое: там перекатывались круглые угольки, в которых было довольно сложно заподозрить тот самый жемчуг. От былого великолепия, чистого и слепящего, не осталось и следа. Жемчужины почернели.
– Всего их восемь. Одна жемчужина – один дар. Каждый из них тебе предстоит освоить. Надеюсь, ты помнишь: стихии, метаморфоз, психокинез, ментальность, прорицание, некромантия, исцеление, сотворение, – перечислила мама, и я закивала, внимательно слушая ее. – Черная жемчужина – невежество, белая – достигнутое мастерство. Они – материнское наставление, напоминающее о предначертанном тебе пути.
Виктория закрыла шкатулку, лежащую на моей заледеневшей ладони, и отстранилась, повернувшись к шкафу так невозмутимо, будто совсем не замечала, какой волной удушающего ужаса меня захлестнуло.
– Мне двенадцать, – хрипло напомнила я. – До начала подготовки ведь еще три года… Слишком рано.
– Твоя практика начнется с завтрашнего дня.
Кабинет матери был огромный, – с вытянутыми витражными окнами, книжными шкафами и гигантским алтарным столом между колоннами, укрытым пунцовым шелком, – но дышать здесь вдруг стало нечем.
– Мама, я не…
– Происходит кое-что очень плохое, Одри, – оборвала меня Виктория, храня ледяное спокойствие, и я увидела, как побелели костяшки ее пальцев, когда она сжала дверцу шкафа, едва заметно пошатнувшись. – Боюсь, очень скоро ты станешь самой молодой Верховной ведьмой в истории ковена, потому что я умираю.
* * *
– С первым днем осени! Увы, жителям Нового Орлеана придется отменить праздничное барбекю, до конца выходных не рекомендуется покидать свой дом без экстренной необходимости. Синоптики обещают ослабление ветра с 28 метров в секунду до 23, но дождь не прекратится до понедельника. Будьте бдительны за рулем!
Я разодрала слипшиеся веки и, усевшись, уставилась на абсолютно голую стену с проплешинами известки. Потолочное окно было перегорожено чугунными прутьями, а вместо двери стояла решетка. Я бросилась к ней, услышав звук включенного приемника, и чуть не упала, запутавшись в одеяле. Стряхнув с себя непонятное шерстяное покрывало, я прислушалась к голосу радио и свисту закипевшего чайника, а затем заглянула под койку в поисках своего рюкзака и футляра со скрипкой, пытаясь вспомнить, как именно здесь очутилась. И, главное, где?
Мучительная ломота в теле, простудный жар и вид натертых запястий быстро пригвоздили меня к постели.
Память начала стремительно возвращаться.
– На тебя напали?
Я прислонилась лбом к спинке сиденья и взглянула на насквозь промокшего юношу за рулем, чей значок детектива перекочевал на почетное место у рычага передач.
Молчала я не столько из-за враждебности и обиды, сколько из-за того, что просто не находила сил ответить. Детектив Гастингс, чье имя в моем мозгу переплелось с лихорадочным бредом и матерными словами, повернулся вполоборота, неторопливо ведя машину вдоль затопленной дождем трассы.
– У тебя кровь идет.
Нахмурившись, я приложила пальцы к ноющему виску, не размыкая запястий, скованных наручниками. Подушечки пальцев слиплись, и, поднеся их к глазам, я увидела кровь, которую было так легко спутать с дождевой водой, текущей по лицу.
– Упала, – соврала я, и Коул хмыкнул, выказывая свой скептицизм. – Бордюр скользкий.
– А тот парень, от которого ты бежала, просто помогал тебе подняться, да?
Я дернулась. Слышать из чьих-то уст замечание о моем брате, после встречи с которым люди обычно либо просыпались мертвыми, либо, натолкнувшись на защитные чары, остаток дня не могли вспомнить даже алфавит, было чертовски жутко. Сохранить самообладание оказалось так же тяжко, как и не умереть сегодня.
– Сколько тебе лет? – продолжил расспрашивать Коул.
– Я совершеннолетняя, так что под уголовный кодекс подхожу, не переживай. Уверена, в участке мне обеспечат горячий прием.
– Уже доводилось там бывать?
– Нет. А что, я не похожа на законопослушную гражданку?
Коул свел на переносице брови и отвлекся от дороги, уставившись на меня так, будто пытался просканировать.
– Это был сарказм? – уточнил он с сомнением в голосе. – Иначе не понимаю, как ты всерьез можешь допустить вероятность, что я отвечу «нет» на твой вопрос после того, как обворовала меня посреди улицы.
– Беда-а, – протянула я, качая головой. – Ты хоть одно преступление раскрыл с такой-то догадливостью?
– Пятьдесят пять процентов дел в участке раскрыто именно мной, – пробормотал Коул, снова сосредоточившись на дороге, и я бы соврала, если бы сказала, что ему удалось прозвучать не самодовольно. – Это лучший статистический показатель среди моих коллег.
– Тогда советую не бродить одному по темным переулкам. Никто не любит выскочек.
– Воров тоже никто не любит.
Я поджала губы и, уткнувшись носом в шарф, разорвавшийся при падении, заглушила вырвавшийся кашель. В зеркале заднего вида мелькнули карие глаза: Коул часто смотрел на меня, и я вдруг подумала, что действительно вижу в отражении его глаз тигра.
– Откуда ты?
– Из Нью-Йорка, – соврала я.
– Я ведь все равно узнаю, когда в полиции затребуют твои документы.
