– Тушканчик растерялся, тушканчик одинок, ему в хлебало дулю, ему в дыхло пинок…
По-моему, таких слов в поэзиях Уланова не было.
– Ослеп от недокорма, ослаб, ек-макарек, а тут вдруг приключился в отчизне Рагнарёк…
Я поглядел на Луценко с удивлением: отрезание пальца и бутылка водки, похоже, пробудили в нем литературную доблесть.
На Рагнарёке Луценко замолчал, плюнул на тарелку и стал смешивать порошок из белемнита со слюной.
– А дальше? – спросил я.
– Ему нелегко пришлось, – заключил Луценко. – Он преодолел большие испытания и моральный рост… Слушай, Витя, а может, мне самому книгу издать? И самому выступать, а? Буду выходить на сцену, иметь успех…
На тарелке образовалась замазка цвета соплей.
– Я пойду, пожалуй, – сказал я.
– Давай-давай… – Луценко разминал замазку пальцем. – Иди…
– Поешь нормально, – напомнил я.
– Закажу хаш, – пообещал Луценко. – Тут через дорогу хашную открыли, вроде ничего.
Захлопнул дверь и спустился по лестнице. Вышел во двор.
Сегодня было прохладней и кружевные облака над морем.
Сел на ближайшую скамейку. Надо действительно разобраться с зожниками. В принципе, схема стандартная – наезд-откат, сначала пугаем контрагента, затем начинаем переговоры, возможно, вся схема с ЗОЖ-конвенцией – развод. Дико, и Луценко прав, так давным-давно не работают… Но вот приключилось.
Так или иначе, стадия запугивания миновала, пора начинать переговоры.
Я достал телефон и набрал номер ЗОЖ-предводителя Треуглова.
Телефон отключен. Ничего, мосье Треуглов, старайся дальше, посмотрим, что получится, хотя сволочь. Сволочь и как вовремя… Ладно, в крайнем случае разберу резервный счет, не первый раз. А можно и вовсе рвануть…
Рано. Пока рано рвать, если рвать, то лучше не оставлять хвосты.
Во двор вошла зебра. Видимо, с Набережной. Зебра уверенной вихлястой походкой прошагала мимо, наверное, одна из зебр-вымогательниц. От нее воняло жженым кукурузным маслом.
Неожиданно зебра направилась к подъезду Луценко, и я вдруг подумал, что она к нему и направляется. Что это зебра Треуглова, и она идет дальше пытать Луценко. Или для устрашения его шлепнут, а это зебра-киллер.
Глупейшая идея, но я вдруг поверил и решил пойти на всякий случай проверить. Поспешил за зеброй, успел заскочить, прежде чем дверь захлопнулась. Зебра с независимым видом стояла у лифта, и я тоже встал.
Интересно, почему детские поэты предпочитают сочинять стихи про некрупных животных? Тушканчики, нутрии, кузнечики, утконос. Про зебр, жирафов, китов тоже есть, но гораздо меньше. Наверное, дети лучше ассоциируются с мелкой живностью, какие проблемы у жирафа?
Я в детстве не любил детские стихи про животных, никогда не мог принять, что у них может иметься отдельная жизнь, что мыши могут ходить в школу, а бобры к стоматологу, и Андерсена не любил с его фальшивыми муками иголок, расчесок и табуреток.
Лифт прибыл. Зебра пригнула копытами уши и забилась в кабину, я поместился за ней. Поэст Уланов сочинил бы про это экзистенциальное стихотворение. «С зеброй в лифте». Куда ты едешь, зебра, в лифте, в какой предел тебя влечет…
Зебра ткнула копытом в пятый этаж.
Лифт дрогнул, но далеко не уехал, в районе третьего этажа кабина затряслась и застряла.
– Вы зачем нажали на кнопку?! – заволновалась зебра капризным женским голосом.
– Я не нажимал, – сказал я.
– Вы спиной нажали!
Тут поэста Уланова не хватило бы, тут нужен по крайней мере Пастернак.
– Вы спиной нажали, – повторила зебра.
Я не стал спорить, нажал на «единицу». Лифт не ожил. Я понажимал на другие кнопки, безрезультатно.
Тогда я попрыгал. Лифт затрясся.
– Прекратите! – крикнула зебра. – Шнур оборвется!
Я попрыгал сильнее.
– Вы что, псих?! – завизжала зебра.
Странный, странный день.
Лифт очнулся и поехал, остановился на пятом этаже. Я вышел, зебра осталась. Она поднялась на шестой, вышла и замерла, задержала дыхание и прислушалась, что делаю я.
Я спустился на площадку и спрятался за мусоропроводом.
Зебра тоже спустилась и, судя по шагам, приблизилась к двери Луценко.
Я выглянул из-за трубы. Она действительно звонила в дверь. Через минуту Луценко открыл и обрадовался. Кажется, зебру звали Алексия. Это явно была знакомая Луценко зебра. Алексия, зебра его судьбы.
Я спускался по лестнице и думал, может, мне самому завести канал? Назову… «Белемнит и гвоздь». Хорошее название. Буду рассказывать… Про что? Про конференции, съезды и ивент. Ха-ха. Зебра Алексия. Луценко никогда про нее не рассказывал. Интересно, где они познакомились? Я представил, что Луценко переодевается, не в зебру, а в какого-нибудь Тянитолкая, и они вместе с Алексией пристают к прохожим на Набережной… зачем я про это думаю? Голова засрана, пустые мысли свиваются в пучки пустых мыслей, лучше смотреть, чем думать, я давно не думаю, в моей голове воет свою волчью песнь тушканчик Хо.
Дикий день. Не первый дикий день. Я пошагал вниз по лестнице.
На втором этаже стоял мешок со строительным мусором, почему-то я остановился и сел на него.
В подъезде было тихо и прохладно, я устроился в нише между стеной и мусоропроводом, достал телефон. Здесь почему-то не ловился ни 4G, ни 3G, связь представлялась паршивая, сука эта Катя. Зачем она так? Куда она делась вчера? Если бы я встретил ее вчера, сейчас я был бы уже в горах. Горная форель хороша. Я давно мечтал о форели, ее можно запечь в глине, в тесте, на крайний случай в фольге. О зелени, о хлебе, ненайденной двери… там много по списку, но почему-то хотелось хлеба, кинзы, может, соленого сыра, обязательно печеных помидор. Может, Луценко прав, может, в хашную? Я еще не был в здешней хашной, хотя слышал, там неплохо. Пока неплохо, но скоро все испортится. Сама «Вердана» потихоньку сдает, надо признаться – в конце мая, безусловно, у нее лучшая кухня, но к октябрю я сильно сомневаюсь. Это закономерно, к исходу сезона скисают все, подают откровенные синенькие, а не аджапсандал, но сейчас сезона начало. В горы, мог быть там. Испортить форель не сможет ни одна криворукая сволочь, ее не испортить ни пшеном, ни картошкой, ни макаронами.
Отчасти позавидовал Луценко, вчера у него застрявшая в дольмене, пусть Альбина, сегодня зебра Алексия, а я наметил Катю, но она удрала в неизвестном направлении…
Звонок. Незнакомый номер. Я ответил.
– Послушай, Треуглов, а тебе не кажется, что это слишком? Мы же договорились, что ты как сука-то?!
В трубке молчали.
– Я думаю, надо обсудить сложившуюся ситуацию? Может, пора встретиться?
– Здравствуй, Виктор, это я.
Сказал Хазин.
События склонны объединяться в группы. Единичные события редки, каждое событие вечера вторника притягивает событие утра среды. Есть подозрение, что гравитация влияет не только на вещество. Если случается А, наверняка случится и В. При реализации А и В, С практически неизбежен. Вселенная имеет форму круассана, плотные скопления по краям и огромные пустоты внутри. Бездна Эридана.
– Хазин, ты?
– Я, Виктор, я.
Тесей взял в карьер. Понеслось.
– Рад тебя слышать, – сказал я.
Забавно, но это было отчасти правдой.
– Я тоже рад, – сказал Хазин.
А Хазин не рад.
– Ты можешь разговаривать? – спросил Хазин. – Свободен?
– Да вроде…
– Есть вопрос, который нужно обсудить, Виктор.
– Ну давай обсудим.
Хазин замолчал. Я ждал.
– Это серьезный вопрос, – сказал Хазин.
– Слушаю, – сказал я.
Хазин высморкался. И продолжал молчать.
– Хазин? – позвал я.
– Не надо в это лезть, – сказал Хазин.
– Что?
– Не лезь в это дело, – повторил Хазин.
– В какое дело, Хазин?
В трубку запыхтели. Интересно, Хазин сейчас кто?
– Слушай, Витенька, хочу тебе дать серьезный совет, – сказал Хазин. – По старой дружбе, Витенька, понимаешь меня?
Где-то я уже слышал этот голос. Сегодня я слышал этот голос. Этим же голосом говорил старый утренний урка.
– Совет на пятьсот тысяч, – сказал Хазин. – Рекомендую его выслушать.
– Хазин, а ты где?
– Виктор…
– Ты в Геленджике? – продолжал я. – Ты прилетел?
– Я не в Геленджике! – рявкнул Хазин. – Я с тобой поговорить хочу!
– Говори, – ответил я спокойно.
Я откинулся к стене.
– Это серьезно, Виктор, – Хазин говорил в нос. – Это весьма серьезно…
– Ты вырезал «Калевалу» на рисовом зерне? – спросил я.
Хазин замолчал. Мне показалось, он подавился. Я был бы рад, если бы он подавился.
– Виктор, я должен тебя предупредить – это не лучший выбор.
– Чего выбор?
Я начинал несколько злиться.
– Я твой старый друг…
– Мой друг – Гандрочер Кох, – сказал я. – Мой друг – Гандрочер Хекклер.
– Вижу, ты мало изменился, – с сожалением вздохнул Хазин. – Такой же тотальный мудозвон. Пожалуй, пора повзрослеть.
– Пошел на хрен, – сказал я.
– Чуть позже. Послушай все-таки мой совет – это не лучший выбор!
– Какой выбор-то?!
Хазин молчал. Нет, действительно интересно, кем он работает?
– Ты все еще фотографируешь? – спросил я.
– Что значит фотографируешь?
– Ты же фотограф. Раньше был во всяком случае. Чем занимаешься сейчас?
