– Не знаю. У меня все в жанре «я и круассан» получалось.
Вселенная имеет форму круассана, с этим невозможно спорить. Аглая.
– Короче, смешно. Стихи пробовала, драматургию…
Аглая поежилась и улыбнулась.
– Еле ноги унесла.
– Это часто случается, – согласился я.
– Да, теперь я знаю. А ваша новая про что? Книга?
– Про Чагинск.
– Документальная? Вы тогда ведь, кажется, документальную писали, так?
– Эта не документальная, художественная. Писательское расследование.
– Про Костю, значит, – утвердительно сказала Аглая.
Я не понял.
– Про Лапшина же! Костя Лапшин и Максим Куприянов, они тогда пропали.
– Да, как раз про это. Тема отличная, честно говоря. Я еще тогда хотел, материалов много собрал, но… По определенным причинам…
Я взял из стопки журнал «Экономические вести».
– Не получилось, – сказал я. – Но сейчас… это актуально.
«Вести» предрекали серьезный кризис.
– Забавно, – улыбнулась Аглая.
– Что?
– Ваш друг тоже про это пишет.
О, «Коты-онанисты», я слышу вашу чугунную поступь.
– Друг? – осторожно спросил я.
– Да, ваш друг. Вы тогда вместе с ним приезжали.
– Хазин?
– Хазин? Нет, другой, танцор который. Роман!
– Интересно как…
– Он мне звонил, – сказала Аглая. – То есть не мне лично, в библиотеку, а я трубку взяла. Недели две назад. Или три… Не помню.
– И что сказал?
– Сказал, что пишет книгу про то исчезновение, хочет поговорить с бабушкой. А я ему сказала, что бабушка давно в Калининграде, но я все прекрасно помню. И знаете, он меня тоже вспомнил!
– Да?
Шустрый Шмулик, собака.
– Да-да, вспомнил, как я стихи читала.
– Да, тогда вечер вроде был…
– А вы помните?!
Аглая поглядела на меня с непонятной надеждой.
– Что-то про бегемотов. Красивые стихи, нам всем понравилось…
– Это Ломоносов, – сказала Аглая. – А там все бухие были, никто не понял.
– Вы читали великолепно.
– Вы же сам пьяный были, я помню.
Я не нашелся, что ответить, спросил:
– И что вы ему рассказали? Роману?
На свет начали собираться комары, влетали в дверь.
– Про Костю в основном. Мы же дружили тогда… И с Максом…
Аглая замолчала. Взяла пластинку от комаров, насадила на булавку, подожгла и сразу задула. Пластинка задымила.
– Они ко мне заходили, – сказала Аглая. – В то самое утро…
Аглая размахивала пластинкой. Комары бесились и падали.
– А у меня горло болело, а вечером еще стихи читать… я не пошла… Как подумаешь…
Пластинка погасла, Аглая подожгла ее снова, задула.
– Так что вы ему рассказали про Костю? – спросил я.
– Да немного. Знаете, по телефону разве чего расскажешь… А вы не в соавторстве пишете?
– Мы обсуждали этот вопрос. В принципе, в этой идее есть здравое…
Зазвонил телефон, я достал, нет вызова.
– Это мой!
Аглая достала свой.
– Да, мам, иду. В библиотеке еще. Да, сейчас закрываюсь. Я же на машине!
Аглая спрятала телефон.
– А Роман тоже писатель? – спросила она.
– Да, немного.
Пластинка погасла, Аглая опять ее разожгла.
– Ладно, мне пора бежать, а то мама нервничает.
Аглая приколола булавку к верстаку и направилась к дверям.
– Погодите!
Она остановилась.
Я достал пять тысяч.
– Это что? Не возьму, не придумывайте…
– На новый три-дэ принтер, – пояснил я. – В фонд общественного пространства.
– Нет-нет! – отказалась Аглая. – Лучше в ящик!
Я не очень понял, чем ящик лучше.
– Ладно, до завтра!
Аглая убежала. Послышался звук мотора.
Я остался один, закрыл дверь. Лег на раскладушку. Лосиная шерсть впилась в спину и шею. Лучше в ящик. Роман, значит, взялся серьезно. Книгу пишет. Пусть пишет.
Я лежал, размышляя, что делать, и в очередной раз склонился к тому, что в моем случае пока лучше не делать ничего. События все еще развивались в русле непонятной логики и неясных целей, и идеальной стратегией оставалась тишина. Ждать и наблюдать. Тот, кто прислал бейсболку, сделает шаг, я в этом не сомневался. Ладно…
Аглая приехала на машине. Теоретически у нее мог иметься муж. Я попытался представить ее кретина-мужа. Безусловный кретин, только кретин может отпустить жену в Чагинск. Кретин и работает в департаменте здравоохранения. Она могла поссориться с этим животным и уехать к маме. Впрочем, он мог работать и в других отраслях…
Я подтянул герметичный мешок, сунул руку, достал пакет. Из пакета вытряхнул бейсболку. Ждать и наблюдать. Следующий шаг не за мной.
Повесил бейсболку на гвоздь.
Выключил свет, перелез в спальник.
Чагинск.
Я закрыл глаза, но знал, что спать не получится. Дождь продолжался по железной крыше, за стенами слышались шаги, казалось, что Истопник Егор неподалеку. Ходит вокруг котельной, обиженный тем, что в его убежище теперь посторонний. Истопник Егор – активный сторонник разгородки. Егор за Разгородку.
Глава 6
Ловля священного тайменя
Из крыши котельной прямо мне на лоб тек холоднейший воздух: то ли дыра в шифере, то ли заслонка какая сдвинулась. Я попытался от этого воздуха закрыться, но голова уже простыла, и сон простыл, я хотел спать, но понимал, что не получится, здравствуй, Чагинск.
Поднялся с раскладушки. Семь часов. В мироздании открылась онтологическая заслонка, вот-вот в нее хлынут коты-онанисты, здравствуй, Чагинск.
Выглянул в окошко. Дождь продолжался, пустырь за библиотекой расквасился, сирень и акация стояли, налитые влагой, вода пробиралась под дверь котельной, и поперек помещения протянулся толщиной с карандаш ручеек. Я сходил в хозблок, умылся и освежился, вернулся в котельную, принял хлорофилл и вскипятил воду для чая. Гулять в дождь не хотелось, и я решил, что побуду в котельной, подожду. Заглянет Аглая. Или еще кто-нибудь, я не сомневался.
Я вернулся в спальный мешок и взял с полки книгу, фэнтези про перемещения в пошлые миры, но прочитать сумел всего несколько абзацев, причем дело было не в тексте и не в самой книге; буквы составлялись в слова, а слова в предложения, но смысл этих предложений непонятным образом ускользал. Я попробовал другую книгу, и с ней произошло то же самое, равно как и с третьей: навык чтения был словно утрачен, поражен реактивной дислексией, как при простуде больной забывает вкус или запах, так и я потерял возможность воспринимать книжное содержание. На всякий случай я взял журнал и убедился, что на журнальный текст внезапный недуг не распространяется. Жаль, что никакого желания читать журналы не возникло, пришлось вернуться к телефону.
К хмурому утру и дождю, пожалуй, лучше всего подходил оптимистичный Гандрочер Кох. Он успел выложить новый ролик, но отчего-то не огнестрельной тематики, а холодной. Гандрочер испытывал, по его словам, весьма редкий экземпляр австрийского штыка девятнадцатого века и заверял, что штык стопроцентно аутентичный, находившийся в его семье с тысяча девятьсот пятнадцатого года, с того момента, как прадед принес штык с Первой мировой. И пробил час штыку вспомнить дело.
Гандрочер пригласил зрителя в столярку и начал с колбасы. Мне показалось, что это довольно банально – колбасу рубили штыками, палашами и шашками до и наверняка будут рубить после, к тому же с колбасой штык справлялся без затруднений, правда, слегка замешкавшись на сырокопченой. Но сегодня Гандрочер внес в свои пьесы свежую струю. Проверив штык на колбасе, он объявил, что пробил час реального испытания и выставил на верстак пять плоских консервных банок с красной этикеткой. Я сразу понял, что это, и оценил старания Гандрочера, и оценил новизну сюжета. Пробовать сюрстремминг в наши дни стало практически общим местом: его дегустировали студенты, плиточники, военные историки, музыкальные критики и садоводы, но совмещение сюрстремминга со штыком было безусловной новеллой. Примкнув штык к винтовке и расположив консервы друг за другом, Гандрочер нанес короткий, но мощный удар. Штык прошил и смял банки, жесть лопнула и рассол брызнул во все стороны, причем значительная часть попала Гандрочеру на лицо. Гандрочер замер. Я думал, его стошнит. Любого бы стошнило. Но Гандрочер стоял, не шелохнувшись. Стоял и стоял, потом с некоторым отстранением сел на табуретку и остался сидеть. Вероятно, его стошнило внутрь себя. Неплохой выпуск.
Позвонил Эрп.
– Как дела, москвич? Слушай внимательно! Кап-кап-кап, кап-кап-кап…
Сегодня Эрп пытался быть оригинальным и бухтел «кап-кап-кап» пять минут. Я положил телефон на подоконник, выпил чаю и дал второй шанс книге про пошлые миры. Внезапно, вероятно, после Эрпа, она зашла, более того, я, к собственному удивлению, увлекся и дочитал почти до конца, но около половины десятого в дверь постучали. Я понял, что это не Аглая, стук был слишком настороженным.
Началось.
На всякий случай я взял кочергу, спрятал ее за дверью и только после этого открыл.
На пороге стоял Федор.
Федор стал толще и, как мне показалось, выше ростом.
– Привет, Витя! – он радостно схватил меня за плечи. – Ты прямо как Папа Карло здесь, не хватает нарисованного мангала!
Сюрстремминг утром, Полтава к обеду.
– Здравствуй, – сказал я.
– Здравствуй, здравствуй!
Федор ввалился в котельную, оттеснив меня, тут же быстро и с опаской огляделся, убедившись, что в котельной больше никого, нагло уселся в зеленое кресло – влез, впрочем, не без усилий.
