– Бенджи, ну что с тобой такое? Зачем спасать топливо? Земли больше нет. Мы в безопасности. Не надо никуда возвращаться. Разве ты не понимаешь…
– Тише, тише, – перебил его Мартин, – все хорошо.
Уайт продолжал идти к пещере, подавшись вперед и нахохлив плечи, словно шел против ветра, хотя ветра не было; он становился все меньше и меньше, удаляясь в пределы микрокосма, а Джонни Дайсон, моргая, смотрел в белое око пещеры. Наконец Бенджи растворился в раскатах грома.
Через какое-то время они вернулись на корабль и приготовились к взлету, а после этого Мартин и Уайт вели себя так, словно в самом деле покинули Марс и отправились – куда? Ясное дело, не на Землю, ведь Земли больше не было, это и дураку понятно. В таком случае куда?
Джонни никак не мог этого понять. Когда спрашивал, ответы были столь нелогичными, что приходилось переводить их на нормальный язык, но вскоре он нашел удовлетворительное решение: произнося слово «Земля», Мартин и Уайт имели в виду некий абстрактный символ. Как видно, они собирались найти еще одну планету, пригодную для жизни, планету получше Марса, планету, где они создадут свой Эдем.
Джонни это устраивало. Подумав, он пришел к выводу, что строить рай на Марсе, даже с помощью робота, было бы весьма непросто. Это трудная работа и большая ответственность.
Пусть ее возьмет на себя человек постарше – и по возрасту, и по званию.
Понятно, взрыв Земли стал для Мартина и Уайта потрясением, с которым трудно смириться. Ничего страшного, пусть притворяются. Название не имеет значения. Они называли еще не открытую планету Землей, а когда найдут ее, может, и впрямь назовут Землей – Новой Землей в память о Старой Земле, скверной планете, сгинувшей в ядерном взрыве. Сгинувшей навсегда и забравшей с собой всех этих бесполезных паразитов, двуногих гадов, чье вымирание не вызывало у Джонни ни малейшей жалости.
Короче, его спутники слегка рехнулись. Джонни был к ним снисходителен, но странно было осознавать, что он единственный здравомыслящий человек на корабле.
Он ждал. Временами видел яркие путаные сны, в которых он снова был на Земле, но эти сны быстро заканчивались, и по большей части Джонни спал как убитый.
* * *
…Его корабль продолжал бороздить просторы Вселенной.
Иногда он думал: где же пункт назначения? Он устал от череды искусственных дней и ночей, от визипортов с их до боли яркими изображениями несуществующих предметов и пейзажей. Скрывать черноту космоса за проекциями на окнах, за анимированными образами Старой Земли, попросту бессмысленно, но еще глупее маскировать робота под человека в белых одеждах, приносящего еду и принимающего приказы.
Как-нибудь, когда будет настроение, Джонни перепрограммирует робота и вернет ему металлический облик. Но сейчас настроения нет. Джонни устал. Ему надо отдохнуть. Нельзя брать на себя лишнюю ответственность, ведь близится тот день, когда корабль опустится на пригодную для жизни планету и придет время поработать.
Джонни сделает работу на совесть. Нет, он не сдался. Джонни Дайсон не сдается.
Хотя нельзя отрицать, что его отец бросил работу. Другими словами, сачканул. Сперва хотел передать эстафету Джонни, а когда не вышло, попросту рехнулся, ведь сумасшествие – это полный отказ от любой ответственности. Пожалуй, это самый страшный грех. Останься отец на работе, глядишь, и нащупал бы решение. В конце концов, доктор Джеральд Дайсон был блестящим ученым.
Но он сдался. Закончил карьеру в психиатрической лечебнице. Не исключено, что он был совершенно счастлив в своем уединении – даже в тот миг, когда взорвалась Земля.
Будь у меня такой шанс, как у отца, я бился бы не на жизнь, а на смерть, думал Джонни. Но теперь мне предстоит другая работа. Еще не поздно. Корабль вот-вот сядет на подходящую планету, и я тут же приступлю к делу.
Он бросил взгляд на визипорты с картинками мира, который сдался и погиб, быстро и безболезненно.
Джонни улыбнулся.
Он был так счастлив в своей каюте космического корабля, что даже не заметил, как Земля взорвалась по-настоящему.
Сплошная иллюзия
Не стоило заходить в ту подозрительную таверну. Еще с порога Бертрам Мур должен был сообразить, что там творятся странные вещи. Он ведь был ирландец. Хотя… держи он себя в руках, не влип бы в неприятности. Всего-то и требовалось, что увильнуть от спора с воинственным пышнобородым карликом.
Рослый, неповоротливый и рыжекудрый парень был наш Бертрам, а лицом походил на глубокомысленную лошадь – впрочем, не самую безобразную. Подобных Бертрамов читатель видит на улице каждый день: чуть за сорок, уже не в расцвете сил, но еще и не развалина. Приятный малый, хоть и язык без костей.
По сути дела, во всем были виноваты часы. Ничем не примечательные, самые заурядные, но они принадлежали Бертраму и стали для него чем-то вроде объекта религиозного поклонения: он педантично заводил сей механизм и сверялся с его бесстрастным циферблатом при всякой необходимости. Но в тот вечер произошло недоразумение: стрелки часов показывали половину девятого, хотя на самом деле было семь тридцать, и в результате столь вопиющего несоответствия Мур явился на вокзал «Юнион депо» ровно за час до прибытия своей сестры Коррин; та, прожив четверть века в Нью-Йорке, оглянулась по сторонам, совладала с сильнейшим приступом тошноты и решила, что пора бы проведать брата.
Не склонный к импульсивным поступкам, Мур сверил свой хронометр с циферблатом на башне вокзала, с парочкой других часов и, наконец, дабы поставить точку во внутреннем споре, уточнил время у носильщика. Половина восьмого, ровно час до прибытия поезда. Мур обвел глазами надраенный до зеркального блеска вокзал, после чего поспешил в сторону бара – но, бросив единственный взгляд за стеклянную дверь, передумал, поскольку у стойки было не протолкнуться, а Мур, как человек цивилизованный и культурный, предпочитал совершать возлияния в относительном комфорте.
Поэтому он вышел на тротуар и осмотрелся. Напротив был участок, пустовавший уже много лет из-за драконовских налогов, людоедской арендной платы и всеобщей экономической депрессии. Теперь же, к удивлению Мура, на пустыре возвели новое здание.
В нашем неугомонном мире новинки имеют склонность возникать с головокружительной скоростью, подумал Мур, не представляя, насколько он близок к истине, и направился к высокой куполообразной конструкции, напоминавшей здание ресторана «Браун дерби» – то есть бетонную шляпу-котелок, только без полей и окон. Из-за пендельтюра валили клубы дыма и доносился оживленный шум. Мур прошествовал внутрь и сразу согнулся в приступе кашля.
Здесь было так накурено, что поначалу Мур ничего не разглядел: огромное помещение заполнял едкий серый дым ароматизированного табака. Постепенно сквозь пелену стали проступать очертания предметов.
Диванов в заведении не имелось. Расставленные в произвольном порядке столики таяли в табачной дымке. За столиками сидели люди. Ближе всех к Муру отдыхал пожилой лысый толстяк с таким изобилием сверкающих перстней, что за ними не было видно пальцев. Он курил наргиле: мерно затягивался, после чего выдыхал невообразимые, по мнению Мура, клубы дыма. Невообразимым был и его наряд: козья шкура, которая прикрывала лишь то, что негоже демонстрировать публике, и лавровый венок на безволосой голове. По всей видимости, маскарадный костюм или атрибуты рекламы.
Пожилой толстяк громко икнул, осушил оловянную кружку, беспечно помахал Бертраму и произнес что-то на языке, которого Мур не знал, после чего выразительно ткнул пальцем в сторону соседнего столика.
Мур приблизился, сел и увидел, что почти все остальные места оккупированы разношерстной публикой. Рассмотреть что-либо сквозь дымовую завесу оказалось непросто, но Мур пришел к выводу, что все в зале одеты побогаче лысого старика и тем не менее в равной мере странно. Повсюду виднелись шляпы с высокой тульей, остроконечные колпаки, белые туники, черные халаты и другие не менее экстравагантные предметы гардероба.
Подошел официант. На вид вполне нормальный: бледный как мертвец и облаченный в строгий смокинг. Болезненное лицо было на редкость невыразительным, а глаза стеклянно смотрели в одну точку. В петлице смокинга он носил лилию, а передвигался одеревенелой походкой зомби.
– Что будете пить, сэр? – осведомился официант скрипучим басом.
– «Виски сауэр», – ответил Мур.
Официант ушел, но вскоре вернулся и поставил на столик оловянную кружку. Расплатившись, Мур пригубил напиток и пришел к однозначному выводу: это не «Виски сауэр». Но он так и не понял, что пьет: в кружке булькало нечто хмельное, крепкое, с пикантными нотками и на удивление сладким послевкусием. Пары спиртного мигом ударили в голову. Мощная штука.
Мур всегда знал меру в выпивке, к тому же люди обычно не напиваются допьяна с одной кружки, но к тому времени, когда в зал явился воинственный пышнобородый карлик, сознание Мура затуманилось самым радикальным образом.
Сперва Мур увидел одну лишь бороду, ошеломительную лавину белоснежных курчавых волос, что перемещалась по таверне, словно перекати-поле. Борода устроилась на стуле напротив. Из нее вынырнула крохотная ручонка, сложилась в кулачок, стукнула по столу, и пара блестящих глазок уставилась на Мура с некоторой долей сардонического веселья.
Официант принес две полные до краев кружки, и карлик затеял разговор.
– Гнусный скряга, – хрипло заявил он, уставившись на Мура.
Тот демонстративно проигнорировал ремарку соседа, но карлик не унимался. Выудил из недр бороды длинный кинжал, проверил остроту его кончика большим пальцем и добавил:
– Не привык я к такому обхождению.
Мур оглянулся в поисках официанта, но тот исчез в клубах серого дыма. Поэтому Бертрам деликатно произнес:
– Прошу прощения, не расслышал…
– Ага, – сказал карлик, – так-то лучше. Лучше для тебя. За медяк я тебе трахею распорол бы.
Несносный коротышка или пьян, или безумен, решил Мур и посмотрел на дверь.
Карлик расхохотался, после чего влил содержимое кружки в недра бороды и грозно приказал:
– Пей до дна!
Мур подчинился.
Напиток был крепкий. Чрезвычайно крепкий. Мур почувствовал, как страх отступает и на смену ему приходит негодование. Неужели он намерен сносить угрозы этой мелкой куклы, этого таракана, которого способен сокрушить одним шлепком?
– Ну вас к черту, – с расстановкой выговорил Мур, удивляясь сам себе.
Он что, нарывается на пьяную драку? Мур вздрогнул. Человек тонких вкусов, он не питал пристрастия к потасовкам. К тому же ему вовсе не хотелось связываться с этой тошнотворной бородой, спутанной, шерстистой, полной репьев и пожухлой листвы.
– Кого к черту? Меня? – вызывающе уставился на него карлик.
Мур кивнул.
– Ты что, колдун? – с некоторым сомнением спросил карлик. – Нет? Ну тогда ладно. Просто фигура речи. Выпей со мной, дружище.
С удивительной скоростью появились новые кружки и были немедленно опрокинуты, и Мур сделал удивительное открытие: у него рассосался позвоночник, его место занял столб огненной жидкости, которая то поднималась, то опускалась, словно ртуть в термометре, но не сказать, что ощущение было неприятное. Глаза застил дым; прокашлявшись, Мур взглянул на толстяка с наргиле и вполголоса произнес:
– Странное местечко.
– А чего ты хотел в канун летнего солнцестояния? – удивился карлик.
Мур не понял, о чем речь. Должно быть, в донесшихся из глубин бороды словах был какой-то смысл, но…
Толстяк встал и направился вглубь зала. Проходя мимо Мура, он глянул по сторонам и добродушно произнес:
– Кругом сплошная майя. Иллюзия.
Он икнул, величаво выпрямился, продолжил свое шествие и вскоре скрылся в дыму.
– Истинная правда, – кивнул карлик, – и ничего, кроме правды. Кругом сплошная иллюзия.
Мур возжелал полемики. Отнял от губ кружку, причмокнул и заявил:
– Вздор.
– Судя по этой реплике, – сказал карлик, – рискну предположить, что ты настроен скептически. Но с чего бы? В таких вопросах я признанный авторитет, и уверяю тебя, что все вокруг сплошная иллюзия.
– Докажите! – потребовал Мур и подбросил в топку разногласий презрительный смешок.
– Но это очевидно, разве нет? Все, что мы видим, нам лишь мерещится. Иначе откуда взяться магии?
– Вы пьяны, – заявил Мур оскорбительным тоном.
– Это я-то пьян? Батюшка Посейдон и Кронос в придачу! Сколько тыс… сколько лет я не слыхивал в свой адрес подобного обвинения! Сам ты пьян, а будь ты трезв…
– Докажите, – повторил Мур.
Он чуял, что за ним преимущество, и не желал его упускать.
Борода сердито задергалась. Крохотная коричневая ручонка указала на кружку Мура:
– Думаешь, это выпивка, да?
Мур засомневался, но все равно кивнул.
– Вовсе нет, – довольно просиял карлик. – Это вода. Попробуй, и убедишься.
Мур послушался. Увы, он был уже не в том состоянии, когда можно отличить спиртное от керосина. На вкус напиток и правда оказался водянистый, но Мур ни за что бы этого не признал. Просто заявил, что в кружке никакая не вода.
– А вы псих, – добавил он, вспомнив про кинжал и осерчав на себя за то, что поначалу испугался этого лилипута. – Подите прочь, пока я не раздавил вас ботинком. Сплошная иллюзия! Ага, как же! – Он неучтиво фыркнул.
– Ты что, полагаешься на свои органы чувств? – осведомилась борода. – Небось думаешь, что и луна круглая?
– О господи, – проворчал Мур и сделал еще один глоток.
– В твоих глазах она круглая, – продолжил карлик, – но выглядит ли она круглой для всех остальных? Ведь то, что ты считаешь круглым, для другого может оказаться квадратным. Откуда тебе знать, как я вижу луну?
– Если вам интересно, как выглядит луна, ступайте на улицу да посмотрите, – ответил Мур.
– Откуда тебе знать, как видят меня другие? – не унимался карлик. – И как ты сам выглядишь в моих глазах? Пять человеческих чувств не аксиоматичны, они иллюзорны, и все вокруг – сплошная иллюзия!
– Значит, так. – Мур потерял терпение, а еще у него разболелась голова. – Ваша борода – это иллюзия. Моя рука – еще одна иллюзия. А теперь смотрите. – Он энергично подергал карлика за бороду. – Что, тоже иллюзия? Попробуйте-ка отшутиться!
Началась сумятица. Карлик вопил, верещал и вырывался. Через некоторое время Мур опустился обратно на стул, сжимая в ладони прядь курчавых волос.
– Во имя Кроноса и Аида! – прошипел карлик голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Теперь, мой друг, тебе не поздоровится. Если думаешь… хр-р-р! – Борода грозно ощетинилась. – Я тебе покажу, где иллюзия, а где не иллюзия! – Карлик откопал в бороде короткую тонкую палочку полированного черного дерева, направил ее на Мура и продолжил: – Накладываю на тебя проклятие иллюзии! Чума на все твои пять чувств! Укутайся в вуаль Протея!
Мур нерешительно отмахнулся от палочки и вдруг понял, что протрезвел. Почему? Непонятно. Но теперь ему хотелось лишь одного: поскорее уйти из этого прокуренного притона для умалишенных. Не сказав больше ни слова, он встал и нетвердо направился к двери, преследуемый зловещим хохотом пышнобородого карлика. Тот стих, лишь когда Мур перешел дорогу и ступил на противоположный тротуар.
Обернувшись, он увидел, что таверна исчезла, оставив после себя голый пустырь.
На мгновение Бертран растерялся, но потом сообразил, в чем дело. Он и правда хватил лишку: должно быть, таверна находилась в нескольких кварталах от вокзала и он, сам того не заметив, прошагал внушительное расстояние. Недовольно хмыкнув, Мур взглянул на часы.
Двадцать минут девятого. В самый раз, чтобы выпить чашечку кофе до прибытия поезда. Мур вошел в здание вокзала и направился к ресторану, но, осененный внезапной мыслью, свернул в аптеку, где приобрел цитрат кофеина и немедленно проглотил несколько таблеток, после чего заглянул в ресторан и взял кофе, чтобы развеять хмельное марево.
Погруженный в рефлексию, он сидел у прилавка и не сразу понял, что окружающие бросают на него удивленные и даже насмешливые взгляды. Вскоре он услышал громкое шмыганье и поднял глаза. Мужчина слева – здоровенный загорелый джентльмен, – сдерживая улыбку, поспешно уставился на собственные ботинки.
Но это было лишь начало. Вскоре Мур понял, что притягивает внимание окружающих словно магнит. Он разволновался и украдкой обследовал одежду. Все в норме. Глянул в ближайшее зеркало и остался скорее доволен, чем наоборот. Лицо, бросающееся в глаза. Не самое красивое, но с характером. Как у Гэри Купера. Заметив, что мысли отбиваются от рук, Мур взял еще кофе.
Громкоговоритель объявил о прибытии поезда. Мур заплатил за кофейные возлияния и, уклоняясь от летящих отовсюду взглядов, вышел на платформу, где стал дожидаться Коррин. Наконец увидел ее в толпе: хрупкую блондинку с пытливым взглядом и волевым подбородком. Она почти не изменилась. Молодая, деловитая, циничная и уверенная в себе.
После коротких возгласов и неловких объятий Коррин принюхалась, отпрянула и осведомилась:
