– Как ты? Как дела? Соседи были так взволнованы.
В ее голосе звучала тревога.
– Я в порядке. Просто ситуация немного вышла из-под контроля, вот и все. Извини.
– Все в порядке, главное, что у тебя все хорошо.
– Две или три вазы разбились, – сказал я.
– Ну что ты, дорогой, все в порядке… это всего лишь вещи. Их можно заменить. Ты волнуешь меня гораздо больше.
Ее прервал чей-то голос, раздавшийся на заднем плане, и она отвлеклась на обсуждение тканей. Спустя пару минут она вернулась к нашему звонку и спросила меня, нужно ли ей возвращаться домой.
Я сказал, что нет.
Она была слишком занята осуществлением своей мечты. Я не хотел, чтобы она возвращалась домой, к моим кошмарам.
– Хорошо, милый, позвони мне сегодня вечером или в любое другое время. Я всегда на связи. Я тебя люблю. Звони когда угодно. Я тебя люблю.
– Я тоже, – сказал я, прежде чем повесить трубку.
Я зашел в ванную, примыкающую к моей спальне, и залез под душ. Вода стекала по моей коже, и я ни о чем не думал. В то утро у меня не было на это сил. Я устал до глубины души – до этого я даже не подозревал, что способен устать так сильно. Я не знал, что разум может быть истощен до такой степени, что потеряет возможность думать. Все мои кости отчаянно ныли. Поток горячей воды касался моей кожи, и я закрыл глаза.
Вымывшись, я оделся и прошелся по дому, изо всех сил стараясь навести порядок. Все пивные банки и бутылки из-под водки я собрал в мешок. Затем я подмел пол, пропылесосил и вычистил загаженные туалеты по всему дому.
Старшеклассники были отвратительны, особенно когда оказывались в чужом доме.
Это была моя нелюбимая часть вечеринок – последствия. И хотя Мария в любом случае привела бы дом в порядок, я не хотел заставлять ее этим заниматься. Несмотря на мое отношение к Шей, ее бабушку я обожал. Марию было трудно не любить. Она была дерзкой и никогда не извинялась за свою сильную, смелую личность. Я был уверен, что именно от нее Шей унаследовала свой пламенный нрав. Я не знал, почему так сильно привязался к Марии. Может быть, это было связано с той заботой, нежностью и лаской, которую она проявляла ко мне даже тогда, когда я этого не заслуживал. Или дело было в том, что у меня никогда не было бабушки и я часто задавался вопросом, каково быть чьим-то внуком.
Или потому, что она всегда приносила с собой домашнюю еду. Ее стряпня всегда была кстати.
Воскресенье было моим любимым днем недели, потому что Мария приходила к нам убираться. Она работала у нас уже семь лет и была одной из лучших частей моей жизни.
В тот воскресный день Мария пришла и ярко мне улыбнулась. Она всегда улыбалась и напевала себе под нос какую-нибудь мелодию, когда заходила в дом.
– Выглядишь, как какашка, Лэндон, – заявила она, неся в руках тарелку с едой. – Ты должен высыпаться.
– Я работаю над этим.
– Лжец.
Мой взгляд переместился к тарелке.
Пожалуйста, будь лазаньей, пожалуйста, будь лазаньей, пожалуйста, будь…
– Я приготовила лазанью на ужин, – сказала Мария.
О да!
Это было мое самое любимое в мире блюдо, если не считать энчиладас Марии. Еда, приготовленная Марией, становилась главным событием каждой недели. Как будто она добавляла в каждое блюдо щедрую порцию своей души и сердца, приправляя его щепоткой фантазии.
– Ты хорошо спал в эти выходные? – спросила она.
– Да, неплохо.
– Снова лжешь. Твои мешки под глазами больше, чем у меня, а мне больше четырехсот лет.
– Прекратите, Мария. Вы выглядите не старше тридцати.
Она улыбнулась.
– Ты мне всегда нравился, ты же знаешь это, да?
Она передала мне блюдо и велела поставить его в холодильник.
– Чем ты занимался прошлой ночью?
– Тусовался с Грейсоном. Ничего серьезного. Видеоигры и все такое.
– Хочешь сказать, здесь не было никаких вечеринок?
Я улыбнулся. Снова лгать ей было бесполезно, и она тоже это знала.
– Как твои отметки, Лэндон Скотт?
Клянусь, Мария была единственным человеком, кому было позволено называть меня средним именем. В какой-то степени мне это нравилось. Казалось, что это делало наши отношения более личными, чем отношения клиента и работодателя.
– С ними все в порядке.
– А ты уже выбрал специальность, на которую будешь учиться в колледже? – спросила она.
Мария давно знала ответ на этот вопрос, но все равно спрашивала. Я должен был поступать на юридический факультет Чикагского университета. Этого хотел отец – предполагалось, что я пойду по его стопам. Я согласился, потому что, черт возьми, что еще мне оставалось? Я не знал, кем хочу быть, поэтому было легче предоставить это решение отцу.
Перспектива учиться в колледже казалась мне довольно призрачной. Я понятия не имел, кем на самом деле хочу стать, когда вырасту. У меня не было ни малейшего желания посвятить себя какому-то одному делу, что еще сильнее усложняло мне задачу. У меня не было увлечения. Как я мог решить, что делать со своей жизнью? Каждое утро я с трудом вытаскивал себя из постели. Так что я выбрал просто послушаться отца. Конечно, его жизнь казалась скучной и замкнутой, но, по крайней мере, он был успешен. Должно быть, он выбрал правильный путь.
– Ты можешь сомневаться, – мягко сказала Мария, словно читая мои мысли. – Тебе необязательно принимать решение прямо в эту секунду. Просто нужно выбрать несколько направлений, которые тебе близки. Ты умный и талантливый молодой человек, Лэндон. Ты сможешь достичь чего угодно, если приложишь усилия, и это не должна быть юриспруденция только потому, что так хочет твой отец.
– Ты не думаешь, что из меня получился бы хороший адвокат? – отшутился я.
– Из тебя получится кто угодно. Я просто хочу, чтобы ты был увлечен своим делом.
Я промолчал, потому что не хотел испортить Марии настроение, сообщив ей, что я вообще не способен чем-то увлечься.
Я направился на кухню, чтобы убрать лазанью в холодильник.
Прежде чем Мария занялась уборкой, она заглянула на кухню и кивнула в мою сторону.
– Как твое сердце сегодня? – задала она мне тот же вопрос, который задавала каждый раз, когда мы виделись.
– Все еще бьется.
– Хорошо.
Если бы кто-нибудь другой задал мне этот чересчур драматичный вопрос, я бы послал его к черту, но, поскольку он исходил от Марии, я решил, что она заслуживает хоть какого-то ответа. Я бы не смог нагрубить Марии, даже если бы захотел, – как минимум потому, что она надрала бы мне задницу и плеснула бы в меня святой водой, посмей я с ней поспорить.
– А ваше? – спросил я, потому что мне, к моему удивлению, было не все равно.
Я мог по пальцам пересчитать людей, которые были мне небезразличны, и Мария занимала прочное место в этом списке. Время от времени она даже оказывалась на первом месте.
Она улыбнулась.
– Все еще бьется.
Она ушла, а пару минут спустя постучала в дверь моей спальни. Открыв ее, она вошла в комнату со шваброй, с ручки которой свисал чей-то лифчик.
– Скромная ночь с Грейсоном, да? – многозначительно спросила она.
Я рассмеялся.
– Кажется, после полуночи что-то пошло не так.
Она покачала головой и что-то пробормотала себе под нос – вероятно, молитву за мою грешную душу, – прежде чем вернуться к работе.
Через несколько часов я поставил ужин в духовку, а Мария накрыла стол на двоих. По воскресеньям мы ужинали вдвоем, это был наш ритуал. Перед едой она всегда брала меня за руку и читала молитву.
Я никогда не закрывал глаза, но ей было все равно. Она всегда говорила, что Бог все равно услышит меня.
Она говорила со мной о школе, напоминала мне, что нельзя грубо вести себя с людьми, и давала советы насчет того, как быть хорошим человеком. Я никогда этого не говорил, но наши воскресные ужины значили для меня целый мир. Я нуждался в ней, и она всегда была рядом. Если и был кто-то, на кого всегда можно было рассчитывать, так это Мария.
Мария часто говорила о своей семье, в основном о Шей. Раньше я не особенно ее слушал. Мне не хотелось знать ничего об идеальной жизни девушки, которую я ненавидел, но теперь, когда мы заключили пари, я хотел получить как можно больше информации. Я знал, что смогу использовать это для своей победы.
– Шей готовится к школьному спектаклю – больше ни о чем не может думать. Но она прекрасно справляется. Письмо и игра на сцене – ее таланты от Бога.
Мария сияла, когда говорила о своей внучке.
– Искусство у нее в крови. Это ее призвание. И это единственная хорошая вещь, которая досталась ей от отца, – его талант».
– Актерство, да? – спросил я, пробуя лазанью.
Как. Же. Вкусно.
– Да. Она прекрасно играет. У нее настоящий дар.
Я хотел побольше узнать о Шей, но понимал, что это вызовет у Марии подозрения. Любая информация о Шей могла помочь мне выиграть пари. Чем больше я о ней знал, тем легче было затащить ее в свою постель.
Актриса. Писательница.
И красавица.
Это не имело значения, но не упомянуть это было невозможно.
Я собрал все маленькие подсказки, которые мне дала Мария, и положил их себе за пазуху. Я был уверен, что в будущем они мне пригодятся.
* * *
Сегодня я был счастлив.
Я подумал, что должен записать это, потому что большинство моих дней окрашены в черный цвет.
Мне тяжело.
Я чувствую, как мой разум снова ускользает во тьму. Я все еще принимаю лекарства и стараюсь держаться на плаву, но это чувство все равно меня преследует. Я чувствую, что ускользаю.
Я провожу время с семьей, потому что у них есть нечто, что приносит мне успокоение. Я стараюсь.
Я очень стараюсь не утонуть.
Я не знаю, что сулит мне завтрашний день, но сегодня я был счастлив.
Сегодня я счастлив.
И это достойно того, чтобы быть записанным.
Л.
7
Шей
После вечеринки прошло уже два дня, а я не могла перестать думать о Лэндоне и его затуманенных глазах. Когда он стоял посреди гостиной, застыв на месте, я знала, что его охватила паническая атака. Я тоже с ними сталкивалась – когда папа уезжал торговать или не возвращался домой по ночам. Я не могла пошевелиться, и с каждой секундой мне становилось все труднее и труднее дышать. В голове крутились наихудшие исходы. Он лежит без сознания в какой-то канаве. Он ввязался в перестрелку. Его убили. Он кого-то убил. Казалось, что я нахожусь в микроскопической тесной комнате без возможности выйти.
Я знала, в чем причина моей тревоги, и задавалась вопросом, что могло вызвать паническую атаку у Лэндона. Меня поразило то, что он стоял у себя дома, окруженный десятками людей, которые утверждали, что являются его друзьями, но никто не замечал его боли.
Кроме меня.
Я видела все и беспокоилась за него, хотя это не имело ко мне никакого отношения. Я так волновалась, что обратилась к Грейсону в надежде на то, что он сможет мне что-то объяснить. Наверняка Грейсон был сбит с толку моим вопросом о Лэндоне, ведь раньше я никогда им не интересовалась, но, видя его наполненные страданием глаза и понимая его боль, я не могла просто пройти мимо. Так же, как не могла внутренне согласиться на дурацкое пари с человеком, чье сердце разбито вдребезги.
Сначала я пришла в восторг от нашего спора. Это был забавный вызов, потому что он был прекрасной возможностью продемонстрировать наши истинные таланты. Даром Лэндона было умение вызывать физическое влечение. На протяжении многих лет я наблюдала за тем, как он превращал девушек в желе, просто им подмигивая. Он выбрал шаблонный образ плохого парня, и старшеклассницы десятками падали к нему на колени – и в его постель.
Мой дар был полной противоположностью. В то время как он преуспел в управлении физическим влечением, я овладела эмоциями. Я была прирожденной рассказчицей и последние несколько лет своей жизни посвятила совершенствованию своего навыка чтения людей. Каждый, с кем я встречалась, был для меня персонажем. Я изучала их подноготную. Я записывала их особенности в свои многочисленные блокноты. Я искала причины их поведения, истоки формирования их характеров, искала то, что ими двигало, и то, что их вдохновляло. Я задавала им вопросы. Я общалась с ними, потому что люди меня зачаровывали. Я любила людей. Это был мой дар – видеть окружающих со всех сторон. Я рано поняла, что в жизни нет настоящих злодеев, есть только люди, которые пострадали так сильно, что забыли, каково быть хорошими.
