– И где же?
– В раздумьях. Недавно понял, что в России одной бедою стало больше.
– Это ты про дураков с дорогами? И какая третья?
– Порядочность мы не ценим. Извели большевики дворянство, и охамела Русь – ни «самая читающая», ни «самая грамотная» не помогают.
Вера не согласилась:
– Когда нечем платить за квартиру, детей выучить не на что или накормить, последнее, о чем думается – так это «как слово наше отзовется».
– «И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…»?
– Мне твое сочувствие на хлеб прикажешь мазать?
Нашел в ком порядочность искать – барышня только что сдала мне в аренду свое коротконогое туловище за каких-то жалких семнадцать баксов. Впрочем, это было мое предложение – мог бы и не платить. Так кого же хрена…! Нет, женщины должны быть вне политики с моралью – пусть с ними Всевышний разбирается: сам скомбинировал уродство души и красоту тела в одно целое. Впрочем, о той красоте, которая рядом, говорить можно лишь с большим натягом.
Общим следствием этих бесед стало то, что мы потянулись с Верой друг к другу. Присутствовали, конечно, и товароденежные отношения: пятихатка – секос, но и поспорить о вечных истинах тоже хотелось. Булкина от природы лихо соображала и за словом в карман не обращалась, разбивая общепринятые устои нравственности и морали. Притом, в спорах у неё были аргументы, а у меня большей частью сантименты.
– Ты крещеная? – как-то спросил, поев пельменей и перепихнувшись.
– Материнским ремнем.
– Как это? Почему?
– Такая мать. Ты вот романтиком в детстве рос при обоих родителях, а меня моя пьяница так поднимала – чуть что, за ремень, чуть что, за палку…. Да что подвернется! Как собаку…. Целомудрие мое одному козлу за пол банки….
Это уж слишком!
– Кончай заливать, – призвал собеседницу к порядку.
– Видел бы, как я с ним дралась…. Ты не смотри, что я маленькая – я сильная. Всех мальчишек в классе лупила.
– Их-то за что?
– Чтоб не дразнились.
– И как они тебя? Дюймовочка?
– Если бы! Секельдявка.
– Это откуда?
– Маман наградила. Для неё Веры не существовало – все Секельдявка, да Секельдявка шалавая.
– Ну, а от насильника-то отбилась? – спросил с надеждой.
– У меня от него дочь родилась.
– Я думал, побои….
Доля женская – грустно вздохнул. А у Веры Булкиной через такую жизнь несомненно должно сложиться скептическое мироприятие. И это ещё сказано мягко.
– Вот как сталь-то закалялась. А плакать не пробовала вместо того, чтобы сдачи дать?
– Ну, ты научишь!
– Не я, Карл Маркс – бородатый считал, что главная сила женщин в их слабости.
– Ага, сейчас – ты будешь издеваться надо мной, а я буду плакать? Попробуй только – ка-ак дам…! – она сунула мне под нос крутой кулачишко, не из тех, что мозги вышибают, но в задумчивость запросто приведут.
– А я, бестолковый, раньше думал – все женщины плаксы истеричные.
– Только не я, – и Вера доходчиво разъяснила мои заблуждения по части женской психики. – Да и остальные нипочем в обморок не упадут и истерики не устроят, если рядом мужиков нет. Женские обмороки, истерика и плаксивость – это все ваши выдумки. Вам хочется нас слабыми да беспомощными представлять, вот бабы под вас и подстраиваются. Видел когда-нибудь, как они дерутся?
– Видел – жуткое зрелище.
Да, моя скромная (ну, хорошо – пусть нескромная) особа много чего в жизни повидала, и, как говорится, к сему комментарии излишни. А на Секельдявку осерчал – это неслыханно: ишь, моду взяла, кулаками грозить, забыв субординацию. Я как-никак для нее купец, она для меня…. Вобщем, понятно.
Вера, между тем, продолжала:
– Сейчас так много развелось слабых мужиков – по всем приметам ваш пол вырождается. И женщины поневоле не в свои сани впрягаются – семью тянут, мужа-пьяницу. Хочешь-не-хочешь, надо быть сильной. Поэтому женщины не особо-то ныне замуж стремятся, а вот мужики так и норовят к кому-нибудь да присосаться. Лишь ты исключение. Или бравируешь?
– Нет, все верно. Трудно нынче сыскать женственность в женщинах, а жить с боксершей – это мне надо?
Но мы что-то отвлеклись, а мне поподробнее хотелось узнать о ее прежней жизни: посулы-то каковы – мать-пьяница, насильник, ставший отцом ее ребенка, Вера всех лупит…. Прикидывал с какого бы конца вывернуть разговор на продуктивную тему, но собеседница, похоже, имела на то собственные виды.
– Вот ты мне скажи – какое из человеческих преступлений считаешь самым чудовищным?
Подумав и перебрав в уме возможные варианты, твердо ответил:
– Насилие над детьми.
– Да, наверное, это самое ужасное, – Вера согласилась и загрустила – должно быть, рассчитывала услышать нечто другое.
– Они так доверчиво смотрят … У какого гада рука поднимется? В порошок его, на мыло…
Вера, не слушая, продолжала поиски артефактов моей жизни:
– Скажи, чем живешь? Каково твое кредо?
– Ну, это просто: делай, что должно, а там будь, что будет.
– Так ты фаталист?
– Из благородного сословия.
На ее приподнятую бровь пустился в объяснения:
– Я капитан запаса – офицер, по-прежнему считать, так дворянин. При царе Горохе, выйдя в отставку, получил бы в награду крепостных деревеньку да баб молодых водил в баню помаленьку…. Чем не жизнь?
И заскучал по женской слабости и красоте. Сколько мимолетных встреч бывает в жизни – то, что могло бы сбыться, да никогда не сбудется, заденет шуршащим крылом по щеке, обдаст дурманом грез и дальше летит себе. А тут лежишь с Секельдявкой (надо же – прицепилось!), вздыхаешь о несбыточном и довольствуешься тем, что Бог послал. Печально, господин капитан.
Вера пытала:
– Много времени отнимает литература?
– Да, прилично. Я ведь катаюсь до обеда, потом отдохну и за компьютер. Так что часиков шесть каждый день….
– А в деньгах? Если работал бы, как чебурек – до последнего пассажира….
– Ну, скажем, штуку в день.
– Тридцать тысяч в месяц! – ахнула Вера. – Но это….
– Ты хочешь сказать, безумие или расточительность? Скорее блажь. Другие тратятся на семью, алкоголь или предметы роскоши, а у меня, одинокого пуританина, одно пристрастие – то, о чем говорили. И это не филантропия, поскольку пишу не для общества, а для собственного удовольствия. Впрочем, лукавлю – конечно хочется, чтобы меня, любимого, не забыли земляне. А как это сделать? Ну, конечно же, книгами. И еще экспериментирую – хочу жизнь прожить честно, без подлостей. Удастся ли – время покажет, а помогает творчество: через сито совести и морали просеваю фактики прошлой жизни – то было хорошо, это не очень, а вот это вообще стыдно вспомнить – повод исправиться и не повторять грехов.
– Однако не кажется ли тебе, что эту упущенную трицаху (за год – больше трети миллиона) можно было потратить с большей пользой – например куда-нибудь съездить? – спросила Вера.
– Да, конечно, можно. Но мне нравится играть в писателя, и я играю с полной душевной безмятежностью. Кому от этого холодно или жарко? Ты разве б пожалела части своего дохода в обмен на крепкий сон, здоровый аппетит и гармонию с собственной душой?
Вера лишь развела руками, затруднившись ответить на вопрос, но в глазах читалось – не втолковать идиоту (это мне) про сына со снохой, живущими под одной со свекрухой (это она) крышей, да и вообще…
– На самого себя я трачу ерунду, – продолжил, упиваясь. – Утром пакетик китайской лапши, обед в столовой рублей на сто, на ужин примерно столько же. Квартплата, аренда гаража, уход за машиной – вот собственно и все. Ну, выходной – ты сама знаешь. Вообщем, не вижу причин напрягаться. А литература давно уже переросла из простого увлечения в смысл жизни. Вот как-то так.
По лицу собеседницы видел, что не совсем убедил её в своей умственной полноценности. Да Бог с ней! Я сам спросил:
– А ты, Вера, куришь?
Хотел уличить в злонамеренной и напрасной трате денег.
– Нет, не курю. Тебе не нравятся мои духи? Сменю.
Причем здесь духи? Мне не нравился запах ее дыхания – будто от непромытой пепельницы.
Как-то Вера решилась на весьма рискованный изыск.
– Писателей считают архитекторами человеческих душ – обо мне ты что можешь сказать?
– Как всегда правду и ничего кроме.
– Ой, как интересно!
Хм – сказал сам себе. – А ведь правда вся в том, что Булкина, не смотря на нашу близость, не складывалась в моем представлении в положительную героиню. Деньги за секс берет – это раз. В постели не позволяла мне никакого разнообразия – единственная поза «бревна» – это два. Ну, а третье – её рейтузы…. Она щеголяла в них, недораздевшись, будто это был последний писк моды эротического белья. Светку бы сюда – вот было б хохоту. Унизительного для меня – с Булкиной-то, знаю, как с гуся вода. Сказать это вслух? Хм! Достаточно глупо и даже рискованно – ну как, зафигачет кулачком в глаз.
Тут мои мысли сами повернули к Светке. Лишь с ней, любимой, жизнь моя имела полноту, счастье и смысл. Как она была мила, как хороша, как эротично порхать умела по квартире в одной футболке. Вспомнились непослушные завитки ее огненных волос, которые, утомившись в любви, любил, накручивая на палец, разворачивать в обратную сторону. Не добившись, ворчал – ты такая же вредная, как твои волосы. А Светка хохотала, и было мне с ней хорошо.
Мысленная инвентаризация Светкиных прелестей присутствовала всякий раз, когда мы с Булкиной ложились трахаться – помогала потенции. Но стал замечать – все хуже и хуже: то ли образ стирался временем, то ли скудные очарования теперешней подруги сошли на нет и превратились в антилибидо. И обеспокоенный рассудок начал предупреждать – а тебе это надо? Даже не рассудок, а, пожалуй, инстинкт самосохранения. Но тормозила привычка доверять судьбе. Раз она здесь, думал о Секельдявке, значит, кому-то это надо, и не хрен о другой мечтать – несбывшееся на то так и зовется, чтобы не сбыться….
Однако следовало говорить – дама ждет.
– У тебя умные глаза, красивые губы….
– И все?
– Ягодицы и груди, как у школьницы, упруги.
Вера вздохнула:
– Я тебе о душе, а тебе все сиськи с пиською….
Подумал, вот он момент, когда можно закончить затянувшееся приключение, ставшее в тягость с некоторых пор.
– Знаешь, что понял я на счет души – мы не два сапога пары: для реализации мужского начала мне слабая женщина нужна, ты же сильна – тебе хочется помыкать хлюпиком. Верно?
О мужчинах и женщинах, их роли и сути в устройстве семьи, общества и государства мы спорили часто и всегда в одном не сходились – силе и слабости полов. Вера доказывала, что «слабым полом» женщин нарекли зря – неправда это, разве что в смысле крепости мышц, да и то не у всех и не всегда. Предлагала мне сбегать или сплавать с ней наперегонки.
– Может, армрестлингом удовлетворимся?
А Вера за свое:
– В наш динамичный век слабый пол стал сильнее сильного – и умственно, и физически. Мы даже превосходим вас в том, что идем к цели не заморачиваясь на условности. Вас же глючит ваш петушизм – всегда и во всем хотите покрасоваться.
– Ты это к чему? Хочешь убедить, что мужчины слабы и тупы, ни на что не способны, кроме как дам ублажать да детей зачинать? Трутней из нас сотворить хочешь?
– Да вы трутни и есть. Даже семью завести боитесь.
Обрадовался:
– Замуж что ли собралась?
– Я не про себя. Я про женскую силу и мужскую дохлость…
Я слушал да посмеивался в усы, и это распаляло Булкину ещё больше и больше.
– Хуже всего эта твоя снисходительная усмешечка! – наконец взорвалась она. – Это в тебе от мужского высокомерия. Я тут распинаюсь перед тобой, а ты слушаешь и все равно считаешь: курица не птица, а женщина не человек. Ведь так?
– Нет, я так не считаю. Женщина – это божество, по-моему. Только к чему божеству руками махать и слюной кропить простыню? Повергни ниц мужика взглядом, улыбкою, обнаженным коленом – и властвуй над ним сколь душе угодно.
– Даже не думай! – построжала Вера. – Буду я перед кем-то хвостом вертеть.
– А как собираешься мужиков завлекать? Бутылкой что ли?
– Тебя ж без бутылки окрутила.
Ленин? Тут и сел старик!
