Татьяна Чекасина "Канатоходцы. Том I"

Кромкин едет домой…

Дома телефон. Святоний: «Буду тут ещё день. Дед отказался говорить в субботу. Якобы, на грани инфаркта, не дай бог, умрёт».

Вновь дуновение с Верхотурских болот. Этот шедевр о «жыдах»… Другого мотива не найдут и виновных не найдут. И тогда любого уголовника будут гонять. Сухненко и Вольгин выбьют признание о том, что умертвил пятерых в обмен на пять купюр. И «мечта прекрасная» сбудется. А Кромкин купит билет в дальнюю глубинку, где то двадцать пять, то тридцать два… Хорошо бы «не говорящий в субботу» адепт не только не умер от инфаркта, но и не врал бы так, как врёт атеист Натан Аронович.

Филя

Кто-то бегает в подполье. Крыса? Ну-ка, глянет… А там горит лампа! Но нет на полках банок с вареньями, а в уголке – нового тайника с пушкой, – яма! В ней трупы… Кладовщик Хамкин, его баба Хая, пацан, рядом скрипка в крови… Пробудился от будильника.

Нырк в голбец, – никаких жидов. Тайник у ящика, набитого инструментами. Ольги Леонидовны подарок на его день рождения. Бабка думала: будет он в доме ремонтировать. Но Филе как вору заподло. Хранит, то три рубля, то пятёру, до двадцатки порой. Ныне – курица с цыплятами[39 - – пистолет с боевыми патронами;]! Пакет цел, никто не лапал.

– Тоня! Опять он деньги в голбец!

Пять трупов! Будет ещё! Ольга Леонидовна. Напоминает буфетчицу Хаю. А чё? Бей жидов в натуре, спасай родину, мать её…!

Вперёд, на каторгу! Автобус натолкан плотнее автозака.

Не было бы у Тоньки матери! Убьёт. Труп уроет. Во дворе её дома. Халупу толкнёт и – к одному другану на юга. А её никто не помянет. Для любопытных – в Оренбурге. Родных у неё нет. Шпаргалки[40 - – документы] на дом купит у одного лагерного другана. Но в холод не урыть труп. Почва – только дорожной техникой, да и никто не копает в огороде. Другое дело, в мае… Думает, как в оценке, о воле. Недаром «весна» на блатном – «зелёный прокурор». Самоуходы в тёплое время…

Толпа в дэка Дэзэ. Кто с кем?.. Но мелькает знакомое чувырло[41 - – лицо;]. Бля, да это Бляха-Муха! Неприятное явление. «А Рубильника нет», – оглядывает головы, носы: ни одного длинного! Отцепились бы, волыну[42 - – пистолет;] надоело хранить… Вторая кружка. Буфетчица новая (Хая в аду). Опять между затылками – к столику, где плотно пятеро. Нет Рубильника-Рубика-Шнобеля! С ним налёт на тупик[43 - – магазин (арго преступников).]. Наводка Прудникова. Оттого и влипли…

– Эй, приятель, – хрип на ухо.

– А Рубика куда дели?

– Никуда, – у Харакири от хохотка шрам на горле багровеет.

Ну, бля! Уговор: никаких малин! И на тебе: «Ментов не наведи». Как от ментов линять, чтоб не крутанули[44 - – крутануть – арестовать;], без гольцов знает! Маранули парча[45 - – марануть парча – убить (арго преступников).], легли на дно – нёфиг шлёндаться!

Надо в детсад.

– Идём на волю! – обувая ребёнку валенки.

– На пруд? – малец гордо оглядывает морды учреждения номер девять.

Главная высовывает голову в приоткрытую дверь кабинета. Удивлены и другие контролёры[46 - – контролёр – название должности надзирателя в следственном изоляторе.]. Нянька хихикает.

– Нет базара!

У картинной галереи, где никогда не был, свистит. Из дырки дровяника – лохматый дружбан.

– Пойдём с нами! – предлагает маленький, не умея свистеть.

Ошейника нет, на центральной площади автомобили, трамваи…

– А Муму успеет?

– Да, «Кабы-сдох», – ответ папы. А так, вроде, в деле. Лагерные туберкулёзники их едят.

На пруду тропа вьётся. Вдруг, бля, огромная лунка: кто-то тремя коловоротами! А тут променад с наследником……!

– А ты матом?

– Ого! – Нормально или нет такой умный ребёнок? – Где культурным макером, а где и матюга загнуть. – Наука пятилетнему.

Не угодив под колёса, не уйдя под лёд, входят в дом…

– Мать-перемать, ведьма!

– О-о-ох! Алёшенька, нельзя ругаться!

– Я материться умею!

Молоток-парень! Боец! – папа опять удивлён.

– Каторжник! И не в тюрьме!

– С каких щей меня закроют[47 - – закрыть – арестовать (арго преступников).]?

– Такие, как ты, людей убили…

– Ты меня к этому не прицепишь! – кулаком у морды.

Ну как дотерпеть до оттайки почвы!

– Мама, он не убийца! – Крик Тоньки.

Без водки еле уснул, и опять крыса…

Мельде

«Надо помнить “надо”!» – главная наука детдома, – и он на ногах.

– По тебе бы, как по расписанию, товарняк отправлять. – На кухне Андрей пьёт холодную воду. «Железнодорожник». Оператор шпалоукладчика.

На ледяном канате тропы ломиком: дзык, дзык, дзык. Лопаткой: тук-тук-тук. Метёлкой – шур-шур-шур… Доремифа-соль, милиционер! Не было бы Андрея, и ментов бы во дворе не было.

– Опять квартальный! «Это кто там с метлой?» Говорю: братик, дворничиха от домоуправления халтурно метёт.

– Какой я тебе брат…

– Мне алиби на всякий пожарный… Ларёк – ерунда, мокрое дело в городе!

– На Нагорной такой пожар! На телеграфе охрану усилили… Убито пятеро: мать, отец, дети… Они евреи. А этих не найти: двор облит… Андрей, в керосинке на дне…

– Ладно, Эльза, куплю… Будут хватать!

Охрану усилили! Прямо готовы к революции!

– Генрих, ты его выгороди как-нибудь.

– Нюх отбит у ищеек! – в ответ нервное хихиканье.

– Ты на воле, а меня – в лагерь!

Пиджак гэдээровский… Тьфу! Вот они, пятна крови!

– Летом пытают, я ору: не петрю, кто легавого угробил! В этом деле шаберы. В лагере я Бобкова финкой. В доме кровь на полу, на занавесках!

– Ты, наверное, там был?

– В ментовке какой-то дурак болоболит! А ему – медик, которого вызывали для реанимации мёртвых жидов.

В райотделе к Мельде, как к другу:

– Ну-ка, открой футляр… Ого, музыкальный инструмент? – удивлён лейтенант. – Играешь?

– Да, немалый репертуар.

– Ты же слесарь-наладчик?

– Отработаю в цехе (я там передовик) и – на комсомольскую свадьбу играть мелодии будней великого народа.

– Молодец! – хвалит майор.

Биография на одной фабрике. Пять грамот за ударный труд, окончил ПТУ «Обувщик».

На конвейере мелкие ремонты… Параллельно дума о свадьбе, где играть не «мелодии будней», а мелодии любви. Неприятно, – опять крюк в дэка Дэзэ.

Вдруг к телефону. Пьер:

«…к Артуру направлен брат… Но звонок выдай. Важное дело…» Ура! Да и работе капут.

…С Лорой в трамвае. Никакая она не «принцесса» (выдумка Надьки Палаткиной).

Сон рассказал.

– На одной картине малых голландцев ни дороги, ни тротуаров, – каток.

– Но главное, Лорчик, стихи:

«Дорожка ледяная,
неси меня, неси…
А жизнь моя такая:
и горькая, и злая.
Дорожка ледяная,
спаси меня, спаси».

– Где я мог их выучить? Эльза говорит, – наша фамилия откуда-то из Нидерландов. Голландцы малые там?

– Ну, да.

– Наверное, и я… В предыдущем рождении.

– Откуда такие выводы?

– Братья говорят.

– Моей бабушке к её смерти снился лёд, впереди обрыв… Тебе, Мельде, умирать рановато…

Кафе полно народом, но так тихо, будто не свадьба, а будний обед каких-то неболтливых ребят или похороны. Вот так публика! Глухие. Все. И невеста, и жених. Парни – молотобойцы, работают на обрубке, где грохот выше нормы.

Фредди и его друг, сурдопереводчик:

– Глухонемые во многих городах. Тут с Украины, с Кавказа, из Прибалтики.

– Видишь Цветные гирлянды? Светомузыка. Но на децибелах они улавливают вибрации.

– Это будем! – даёт ноты Фредди.

– «Рок-н-ролл»!

Рёв колонок, мигание лампочек. Танцуют лихо!