Татьяна Чекасина "Канатоходцы. Том I"

– Ты так и вкалываешь во вторую?

– A-а, нет…

– Номер Елизаветы Георгиевны напомнить?

Полиомиелитик. Ковыляет, опираясь на палку. Прыг-прыг… Умиление друга Генриха до слёз…

Бегом в кафе «Москва». Холл, телефон-автомат:

– Добрый вечер, Пьер!

«Брат был? Да не тяни ты…»

– Да, да! Книга эгоиста у него. Фредди предлагает халтуру…

«Наверное, будешь свободен…»

Опять «фрайхайт». Вроде, в их делах пауза. Должна быть в мелодии.

Открывает шкаф. Бельё, документы. И – футляр. Труба обёрнута бархатом глубокого синего цвета, будто фрагмент занавеса оперного театра. А вот тут пауза вредна. Пальцы теряют уверенность над кнопками. А дыхание? С таким трудно брать верные ноты.

Окна не зашторены, с улицы виден играющий трубач. Те, кто идут мимо, да и в домах напротив, говорят: «Музыкант репетирует». Финальную ноту – в космос! Горд, рад… На этом бы и енде[16 - – от немецкого конец.]…

Но:

«За всё тебе спасибо, милая:
за то, что жизнь так хороша.
За радость и за муки нестерпимые…
За всё, чем полнится душа!»

Мелодия, которую и не думал играть. Не взяв ноту, блеет. Труба – твоё дело, трубач… Трубу укладывает, будто надолго. Выравнивает на полке клавиры.

Во сне он на дне глубокого котлована… Ровные стены – вертикально вверх. Никак не выбраться. Опутан крепкими бельевыми верёвками.

Мишель

Она! Плавно двигает милыми ручками. Сурдоперевод для глухих. Или – для таких, как он. Имя выкрикнул!

– Не моё имя! Татарское!

– И у тебя далеко не русское.

От данной реплики Жанна в тупике. Но ненадолго:

– Уходи к этой Фае. А я – к родителям.

– Никакой Фаи нет! Гамлетовский вопрос:

А жаль, что не выбрал второе…

Вторым было это – «не быть»…

– Нет, не так. «Второе», будто еда: котлеты, макароны, рыба…

Не ведала ты:
я был точен и прав,
когда свой кинжал,
путь достойный избрав,
направил я в сердце себе…
Знала б ты…
Уже б на могиле полола цветы.

– Моя душа – лёд. А стихи – пар кипящей души. Но, вроде бы, оттайка…

– А конкретно?

Так пытают, догадываясь (тонкий намёк – бурная овация!)

– Мне мыть коридор.

В коридоре вымыто, воду в ведре менял брат. Хлоп его по руке:

– Не узнал тебя!

От локомотива отцеплен вагон, катит… Реально такое? С вагоном – вполне, а вот с братом Петра… Впервые нет диктата сцепки! От того и хлопок диктатору…

В комнате швейный агрегат Жанны (в собранном виде – туалетный столик). Но на кухне над раковиной, будто роль. Какой-то принц брился на публике. Один наблюдатель в зеркале… И говорящий (для публики нехарактерно):

– Надо на пруд.

Дал бы доигра… добриться. Пётр на волю не выходит: бюллетень.

Варя в платке. Валенки. Но Мишель не чучело! Накануне во дворе телестудии идёт он в «крылатке», а немолодая работница техотдела: «Ленский на дуэли!» Наверняка, образ гуляет: мелькание внимательных и молодых взглядов.

Так какой вагон с автономным маршрутом?

Цена уплачена сполна.
Я всё отдал. И вот – свобода!
Но вместо лёгкости, волна
ухода.

Бельё на санях волоком с каменного крыльца и – на верёвке родной улицей. Когда-то Вознесенский проспект. Теперь революционеров-экспроприаторов братьев Фарберов. О, Клондайк, пройденный предками! И вновь тычут в оледенелый пруд! Внутренний монолог гида: «В нашем городе имелось много великолепных вещей, но в итоге революции урыты и немецкие трубы, и французский фаянс…»

В ограде набережной выход на равнину пруда. Сани едут сами…

Коловорот «воротит», лёд шёлково скрипит, вьётся стружкой. Вдруг облом! Новая дыра увеличивает ту, которая укрыта снегом-изменником (не подельником – ха-ха-ха!) Диаметр люка. В нём – вода. Рыбаки ненавидят любителей гипертрофированных лунок. Например, в темноте провалился – и ушёл на дно… Вода хватает куртку, готова вырвать, но он дёргает ею в пучине. Не разжать ли пальцы? – уплывёт…

Ледяными руками прихлопывает, ногами в валенках притопывает:

«А ну-ка, девушки, а ну-ка, парни!»

– Комик!

– У Джека Лондона один парень бредёт Аляской… И умирает от холода…

– Я – деревня.

– И в «деревне» библиотека. – Руки – за отвороты тёплого полушубка.

До Вари бельё на пруд отволакивала Фёка. Варя – копия она. А до Октябрьской революции (альзо шпрах грандмаман) для элиты города функционировала китайская прачечная, которой ныне нет, но много других для любого плебея, и ты с ними наравне, элитой, увы, себя не ощущая.

– Мы на Грязновке (вода в ей ключевая) завсегда.

«В ей», «завсегда»…

– Мы благодарны партии родной, что нет у нас водопровода.

– Ой, не могу!

Легко всхохатывают неумные люди.

Вторая куртка…

Киногруппа. Дяденька телеоператор, фамилия Голубь, мирный, как голубь:

– Давай камеру…

Мишель – супер-механик, функция – работяга и более никто.

В «Рафике» (на боку крупно – «Телевидение»):

Мы на пруду полоскали бельё.
Я сильно замёрз, околели ручонки.
Сейчас бы уснуть,
привалившись к девчонке!
Но вряд ли мне светит такое спаньё.

– Ха-ха-ха! Сочиняет на ходу!

– И «неплохо иногда»!

Хохот над ним. Он – клоун, милый персонаж.

Деревня на трёх уровнях: в овраге, на равнине и на холме. Ёлки огромные, угрюмые. Дымки над крышами. Река лентой.

– Питер Брейгель!

Коровник не так мил, как то, что вокруг.

Комментарий для этого сюжета «Теленовостей»: «Кормовые дрожжи, выработанные из опилок, – эффективная добавка к рациону. Впереди рекордные надои молока».

Но его дело маленькое: камеру тащит…

Вернулись.

Телефон набран.

«Давай-ка ты к Артуру… Сыграй эту роль, у тебя получится…»

Бабушка открывает с тирадой:

– Attention Prens garde![17 - – Будьте внимательны, осторожны! (фр.)] В городе орудуют банды головорезов! Убиты люди. У калитки толпа.

– Убитые… в доме? – глупый вопрос.

Таков и ответ:

– А где им быть? Двери – до щелчка!

Родной дом напоминает дурдом.

Шторы, как в дневное время: автомобили на Вознесенской горке, прежде чем миновать, обдают окна фарами. Центр огромного города. Москва огромней, но там не был.

«Комсомольцы, беспокойные сердца,
всё доводят до конца…»

Под радио Пётр корректирует план. С тем же указанием:

– Сыграй эту роль, у тебя получится…

– Explique- moi, s’il te plait[18 - – Объясни мне, пожалуйста (фр.)]: куда? – любопытна их «большая мама» (грандмаман), маленькая бабулька.

– К Артуру.