путаюсь). Мы с Косолаповым долго с ним говорили; он весь
какой-то пришибленный, чувствуется, что любит жену, но
ничего-ничегошеньки не понимает. Я решила, что он,
скорее всего, дефектный шизофреник – если это не
слабоумие на органической почве. Косолапов долго смотрел
на меня жалеючи, потом сказал: "Саша, дорогая, ты забыла,
что на свете существуют просто дураки!". Я долго
хохотала. Подумать только, что такие люди нами управляют!
Суббота. (очевидно, 8 дек. – Л.Н.) Сегодня у меня была
рабочая суббота. Впрочем, у меня почти все субботы
рабочие. Позавчера привезли очаровательного парня, он
пытался повеситься из-за того, что от него уходила жена.
Сегодня нас посетила сия достойная особа; как ни странно,
действительно достойная. Она сообщила, что ее Сергей и
вправду задыхался в петле, даже высунул язык и закатил
глаза; одного только он не предусмотрел: он так слабо
затянул узел на вбитом в потолок у окна крюке, что тот
развязался, и другой конец шнура, перекинутый через
карниз, свободно свисал вниз – так что даже сымитировать
самоубийство ему как следует не удалось. У Сергея нет
московской прописки – и этим все сказано. "Квартирный
вопрос их испортил". Проговорила с Риммой три часа. Она мне
доказывала, что смысла в жизни нет, а я – что есть.
Воскресенье. Я проснулась в холодном поту. Мне
приснился, в мельчайших подробностях, мой вчерашний
разговор с Риммой – и разбудило меня то, что до меня
вдруг дошло, что жить – бесцельно и бессмысленно! Трудно
описать тот ужас, который я пережила, пытаясь разлепить
глаза – наяву или во сне я потеряла смысл жизни? Какое
счастье, что это было во сне!"
Отношение к жизни и смерти… Я прекрасно сознавала, что отец и мать до сих пор терзаются оттого, что позволили Але работать в Центре, где большая часть пациентов – самоубийцы, только что вытянутые с того света или потенциальные… И притом не явно сумасшедшие, нет – среди них есть и абсолютно нормальные, и просто с неустойчивой психикой, и психопаты – но такие, которые вполне могут жить среди здоровых, а не за стенами больниц для душевнобольных. Нет для человека ничего более заразительного, чем настроение окружающих, и для Александры с ее меланхоличностью и чувствительностью общение с такими людьми было, конечно, чревато тем, что она слишком часто для ее хрупкой психики думала о смерти, притом о добровольной смерти, а от мысли до деяния – один шаг… Меня родители совершенно не боялись отпускать к Богоявленской – у меня слишком много здорового эгоизма и интереса к жизни во всех ее проявлениях; более того, я подозреваю, что для хорошего психиатра у меня чересчур стабильная, чуть ли не дубовая психика – я слишком люблю себя, чтобы вживаться всей душой в проблемы и горести других.
Посмотрим, что еще там пишет Александра о смысле жизни…
"11 дек. Римма подружилась с "афганской матерью"
Киреевой; им обеим очень плохо, но они друг друга
морально поддерживают. Когда я разговариваю с Киреевой, у
меня у самой сердце разрывается… Ее единственный сын,
по образованию фельдшер, вполне мог бы отсидеться где-нибудь
в тыловом госпитале, но добровольно вызвался
на передовую. Через две недели он подорвался на мине, и
уцелевшие кусочки прислали Киреевой в цинковом гробу. Она
пытается утешить себя тем, что сын ее был героем, и в
военкомате ей вручили орден. Я ей поддакиваю, а про себя
думаю: какая глупая, нелепая, бездарная смерть! Погиб за
нашу афганскую родину! Я уговариваю ее, что жить – надо,и
чувствую себя при этом преступницей: зачем ей жить? Никак
не могу разобраться в психологических причинах
депрессивного состояния Риммы. Очевидно, это что-то
внутреннее.
13 дек. Сегодня нас осчастливила своим посещением Г.П.
Как всегда по четвергам, все сотрудники присутствуют в
обязательном порядке на ее консультациях, что понятно, и
на разборках, что крайне неприятно. Больные все
неприсмотренные… Косолапов докладывал историю болезни
Риммы и в качестве предварительного диагноза назвал
шизофрению; мадам, естественно, с этим согласилась. Меня
это возмутило до глубины души! Все они, психиатры старой
школы, такие – если что-то не укладывается в их
закостенелые представления о норме, то они тут же лепят
свой любимый диагноз."Шизофрения" – такой диагноз
поставила Г.П. восемнадцатилетнему мальчику, который
хочет стать рок-музыкантом, а родители заставляют его
учиться в строительном институте; даже не с первого
слова, а с первого взгляда поставила! У мальчика длинные,
до плеч, волосы, а на лбу узкий кожаный ремешок. Зачем
ему ремешок, если он не шизофреник? А действительно,
зачем? Я взяла и спросила его об этом; он очень удивился
и сказал, что просто удобно: волосы на лоб не падают.
Сергея-лжеповешенного тихонечко выписали; завтра у него
суд по поводу развода, и ему не удалось у нас отсидеться."
Узнаю свою сестру: как она любит кидаться в бой против признанных авторитетов!
Но на самом деле она по большей части сражалась с ветряными мельницами.
"16 дек. Я проходила по коридору, когда услышала
разговор двух больных: – У меня врач Александра Владимировна.
– Это какая же? Светловолосая, в очках?
– Нет, это психологиня местная. Александра – это та,
которая хроменькая. Тут этот парень (Саша Быков, неприятности
на работе, импульсивно-взрывчатый психопат) увидел меня и
смутился; я прошла мимо, кивнув ему и сделав вид, что ничего не
слышала. Боюсь только, что походка у меня не стала
ровнее. Я не стала задерживаться в отделении, против
обыкновения; я боялась, что расплачусь прямо на глазах у
больных. Я все знаю: и о том, что Байрон хромал, и о том,
что моя хромота чуть заметна – и, как говорит маленькая
Лида, придает мне "пикантность". Дуреха, это ей все
придает пикантность, а я – хроменькая, убогая… Мне удалось
дома справиться со слезами; я накричала на
б.В., после чего та обиженно удалилась к себе в комнату,
а я взяла своего любимого "Короля Генриха IV" Генриха
Манна и стала перечитывать те места, где говорится о
хромой принцессе Катрин: как она переживала-переживала, а
потом в лучшие минуты даже учила своих придворных модным
танцам… Даже нашла себе возлюбленного. Мне это не
грозит – но, все равно, книга помогает. Единственное, что
помогает. Раньше в такие моменты, как сегодня, мне хотелось
умереть. Сейчас – нет. Я не представляю, какая
грандиозная беда должна теперь со мной случиться, чтобы я
