– Обещаю, – прошептал я и почти истерически закричал, – чёрт! Вызовите уже хоть кто-нибудь доктора, хреновы идиоты!
Словно по команде публика и персонал вокруг очнулись. Началась паника. Посетители, крича в ужасе, бежали к выходу. Официантка, принесшая нам виски уже опускалась на колени рядом с нами, набирая номер экстренного вызова на своем минифоне.
– Уходи немедленно, Освальд, пока за тобой не пришла новая группа чистильщиков. Спрячься пока на моей конспиративной квартире, там они тебя точно не найдут.
– Я не оставлю тебя, дружище. Ты только держись! – я уже вовсе не сдерживал слез. – Ты обязательно выкарабкаешься…
– Не в этот раз… не в этот… Алира, любимая, я иду к тебе… – почти беззвучно произнес он и затих, разжав пальцы.
Давя рвущиеся рыдания и вопли отчаяния, я дрожащими руками вытащил из кармана жилета Гранта связку ключей и поспешил уйти, оставив тело друга на попечение задыхающейся от слёз и завывающей от безысходности официантки.
Часть 6. Танго в темноте
Бросив служебную машину и оставив в ней свой минифон, опасаясь, что по нему могут выследить, я взял машину Гранта и поехал на его конспиративную квартиру.
Там меня встретили лишь холодная тишина и безжизненная темнота.
– Дальний свет! – громко скомандовал я и где-то в глубине комнаты, над большой кованной кроватью, накрытой бежевым покрывалом, желтым глазом загорелся светильник.
Откинувшись и буквально провалившись в мягкие объятия матраса, я закрыл глаза и позволил себе расслабиться. Пусть всего на пару минут. После этого, поднявшись со стоном, я сел на кровати. Тело болело от пережитого за день, но эта боль не могла сравниться с настоящей агонией, в которой сейчас находился мой разум. Потерять двух самых дорогих мне людей за один день было подобно…
Слова, чтобы описать это, никак не подбирались, и как бы я не хотел озвучить это, даже у себя в голове, у меня ничего не получалось.
Тут я заметил на тумбочке, стоящей рядом, книгу. На обложке было написано «Последнее дело Гранта Моррисона», автор – Алира Кинг. Видимо это была одна из тех самых книг, про которые говорил мой друг. Наверное, он специально не стал убирать её, чтобы напомнить о данном ему обещании.
Сняв пиджак, бросил его на стоящее рядом кресло, предварительно достав из внутреннего кармана письмо. Дрожащими руками я распечатал конверт и достал сложенные листы, исписанные округлым размашистым почерком.
В очередной раз за этот бесконечно продолжающийся скорбный день, я ослабил узел галстука и, забравшись с ногами на кровать, приступил к чтению.
«Мой дорогой Освальд…»
От такого обращения моё сердце дрогнуло и рухнуло в пропасть, рассыпаясь где-то там пылью среди погасших звезд.
Листы в руках дрожали, а в глазах снова появилась солёная влага. Тем не менее, сделав глубокий вдох, я продолжил читать.
«Мой дорогой Освальд, если сейчас ты читаешь это письмо, значит, стало уже слишком поздно. Для меня. Для тебя. Для нас.
Эти строки сейчас записывает с моих слов мой дорогой друг и по совместительству адвокат, мистер Найтмор.
Ты не представляешь, сколько всего мне хочется сказать тебе. Но первое, что я хочу сделать – попросить у тебя прощения. За всё. За то, что было… и особенно за то, чего не было. Если бы ты только знал, как я сожалею о том, чего так и не случилось. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я…»
– Господи, Крошка, если бы ты только знала, как о том, чего так и не случилось, жалею я… – обращение к пустоте прозвучало почти пугающе. – Каким же я был идиотом, упустил столько шансов и возможностей!
Тошнота подступила внезапно и, если бы мой желудок не был пуст вот уже полтора дня, меня бы стошнило прямо на кровать. Нервно сглотнув подкативший горлу ком, я вернулся к чтению.
«Я помню каждую нашу встречу. Но с особенным трепетом вспоминаю тот самый Новый год. И наш танец. Ты ведь тоже помнишь его, правда?
Это случилось в тот же год, когда сгорела чулочная фабрика, и случился наш первый разговор в душной допросной комнате. Моя память всё ещё хранит все подробности.
Я знала, что ты придешь в «Латунный коктейль» на празднование Нового года. Ты не мог не прийти после того, как я отправила к тебе своего подручного мальчишку, чтобы он отнёс записку с просьбой о встрече.
Как обычно, пока мир вокруг был наполнен гулом голосов, звоном стекла и взрывом хлопушек, я пела на сцене, развлекая веселящуюся толпу. Аромат хвои и шампанского, сладостных и полновесных шлейфовых духов, терпкого табачного дыма и пряного пота окружал меня плотным туманом. Он был таким густым и насыщенным, что больше всего я боялась потерять в нём тебя. Но когда в этом вязком мареве запахов я уловила горькие ноты твоего одеколона, моё сердце от радости чуть не выпрыгнуло из груди.
Скрывая волнение, я начала поправлять платье, даже не зная, как выгляжу, но в тот момент мне хотелось смотреться особенно хорошо. Мои ладони скользили по ткани, я чувствовала пальцами плотные гладкие нити, образующие витиеватый узор и холодные, острые грани многочисленных самоцветов, рассыпанных по шелку так, словно это были стекающие по платью капли дождя.
Я пела и всё ждала, когда голоса стихнут, а липкий туман из ароматов духов незнакомых людей рассеется, и надеялась, что ты не последуешь за ним.
Полночь давно уже наступила, хлопки открываемых бутылок с шампанским и звон бокалов слышался всё реже, когда мне, помогли сойти со сцены. Горло нещадно саднило, и я не смогла бы больше не спеть ни строчки, даже если бы захотела.
Где-то там, далеко во тьме заиграла лёгкая музыка, когда меня, наконец, усадили за столик. Ноги гудели от напряжения и долгого стояния на каблуках, и я скинула туфли, почувствовав невероятное облегчение.
Кто-то вложил мне в руки бокал и приятный мужской откуда-то голос сверху произнес:
– Настоящий лондонский мартини от мужчины за барной стойкой.
Длинная ножка была ледяной и покрытой инеем. Во всяком случае, так мне показалось. Поднеся бокал к носу, я почувствовала ноты можжевельника и едва уловимый аромат лимона, облаком висящий над поверхностью напитка. Сделав глоток, я поняла, что это джин, в котором растворилась буквально пара капель сладкого мартини.
Почему-то была уверена, что этот подарок от тебя, хотя знать точно и наверняка не могла, но влюбилась в этот коктейль сразу же. Каждый раз после той ночи, когда я пила его, то вспоминала о тебе.
В голове слегка зашумело от крепкого алкоголя, и впервые за вечер я позволила себе по-настоящему расслабиться.
Дух праздника кружил вокруг, но уже постепенно замирал, и казалось, ещё совсем немного, чуть-чуть, и он совсем затихнет, оставив меня вновь в моей темноте, наедине с собой. И только яркий и насыщенный, почти настойчивый аромат хвои напоминал, что торжество ещё не окончено.
Тоска вдруг накинулась на меня с невероятной силой, и я всё сидела там и жалела, что никогда не видела, как выглядит новогодняя елка. Не видела мигающих разноцветных гирлянд и блестящих стеклянных игрушек, сыплющегося бумажного крошева конфетти и счастливых лиц веселящихся людей. Мне, конечно же, много раз рассказывали об этом, но я отдала бы полжизни, чтобы хоть раз, хоть одним глазом посмотреть на это.
Но всё, что мне было доступно – воображение. И я представила перед мысленным взором ёлку. Так, как рисовала её в своём воображении. Массу гладких колючих иголок, собранных в неровную пирамиду, украшенную, словно игрушками, яркими вспышками собственных воспоминаний. На самом верху сияющей звездой светилась наша с тобой первая встреча.
Ниже в маленьком шаре было заключено воспоминание, как я в июле впервые в жизни попробовала инжир. Твердая чуть солоноватая оболочка, заключающая в себе мягкую сладость с вкраплением сотен маслянистых крошечных капсул-семечек, покорили меня. Этот вкус и ощущение на языке запомнились мне, вонзившись очередной иголочкой-хвоинкой в память.
Чуть ниже левее, в большом хрустальном сердце висело воспоминание, как я познакомилась с одной замечательной поэтессой. Марла оказалась удивительной. Она пахла ароматическими сигаретами и пряным мускусом, хрипло и громко смеялась и показалась мне такой искренней, я бы даже сказала настоящей. Несмотря на то, что она ругалась, как портовый грузчик, от неё исходила аура уверенности и силы такой мощи, что девушка покорила меня с первого же своего стиха. Её строчки, сильные и яростные с такой мощью били в сердце, что казалось, ещё чуть-чуть и меня собьёт с ног.
На очередной ветке раскачивался улыбающийся пупс. В нём бережно баюкалось памятное событие, когда у подруги родился очередной ребенок. Девочку назвали Дельфина. Я так радовалась вместе с родителями малышки, когда узнала.
Стоило вспомнить об этом, как глаза наполнились влагой, а по щеке внезапно потекла слеза.
В этот момент мир вокруг вдруг замер и видение ёлки развеялось, когда за мой столик кто-то сел. Я знала, что это ты. Твои уверенные шаги, стук каблуков по изученному в этом баре до последней скрипучей половицы паркету и аромат тысячи трав, было невозможно спутать с чьими-то другими.
Я поняла, что вокруг почти никого не осталось и настало время поговорить.
– Добрый вечер, мисс Прескотт. Вы хотели поговорить со мной? – начал ты.
Сама не знаю, как мне пришла в голову мысль пригласить тебя на танец, но когда где-то сверху на меня обрушились первые звуки танго, я поняла, что должна использовать эту возможность. Возможность поговорить… и вновь оказаться в твоих объятиях.
– Позвольте пригласить вас на танец, детектив, – почти затаив дыхание, произнесла я, больше всего на свете боясь получить отказ.
– О, простите, я не умею танцевать, – ответил ты, к моему глубочайшему разочарованию.
– Открою вам один небольшой секрет, – произнесла, не найдя ничего лучше. – Я тоже не умею.
Протянув руку в пустоту, к своему удивлению, почувствовала, как её сжимает большая горячая ладонь. Только поднявшись на ноги, я вспомнила, что туфли лежат где-то рядом, под столом. Но ты уже потянул меня за собой, и я послушно пошла вперёд, хотя холодное дерево паркета больно щипало за голые пятки. Мне было все равно, лишь бы только ни на миг не выпускать из пальцев жар этих ладоней.
А потом твоя левая рука обвилась вокруг моей талии, притянула к тебе, и стыд опалил щеки. Правая рука уверенно взяла мою левую и слегка сжала. Обхватив тебя за шею, я прижалась к груди и услышала, как громко и часто бьётся твоё сердце.
– Ведите, мистер Рокстоун, – прошептала я в темноту, которая по моим ощущениям вела, судя по яркому ореолу аромата одеколона, куда-то в шею. – Из нас двоих только вы зрячий.
Еще крепче прижав меня к себе ты начал раскачиваться вперёд-назад и я, словно послушная кукла, повторяла за тобой все движения. Почувствовала, как твоя нога поползла вниз между моими, и начала отводить назад мою левую. Пришлось чуть присесть, когда ты начал опускаться вниз. Я напрягла ступню, вытянула пальцы, и начала выводить на полу полукруг, повторяя за тобой.
– Так что вы хотели рассказать мне, мисс Прескотт? – спросил ты, слегка наклоняясь вперёд так, что я почти навалилась на тебя, едва не упав.
– Это касается дела о поджоге чулочной фабрики, – едва дыша от волнения, шептала я.
Ты вернул меня в исходное положение, и плавно направляя начал поворачивать своим телом то влево, то вправо. А потом я включилась в игру.
– Можете называть меня Молли, – произнесла, улыбнувшись, и, просунув правую ступню тебе между ногами, очень медленно и совсем немного присела вниз, скользя руками по твоей спине.
Так же медленно поднявшись, резко отвела правую ногу в сторону и, выпрямившись, подняла её вверх, чувствуя, как платье расходится и она обнажается до самой ягодицы. Ощутила, как внутренняя сторона бедра трётся о слегка шершавую штанину брюк. А потом ты подхватил меня под колено, и дрожащие пальцы заскользили вверх по ноге. Совсем немного, словно ты опасался сделать больше. Затем я навалилась на тебя. Уже во второй раз.
– Освальд… – начал было говорить ты.
– Только молчи и не говори ни слова, Освальд, – перебила я. – У нас слишком мало времени на разговор.
Когда ты поставил меня прямо, то сам начал наклоняться. От неожиданности я впечаталась губами тебе в рубашку и наверняка оставила на ней густой отпечаток помады.
– Трупы, что вы нашли на фабрике, принадлежат людям Бешенного Вилли, и они были далеко не так безгрешны, как вы считаете, – начала я, когда ты остановился, а дыхание обожгло мне щеку. – Они получили от Джонатана по заслугам и если бы не убили их, то они убили бы меня. Люди Вилли очень давно ищут меня, и говорят, он обещал приехать на расправу сам, лично, чтобы поквитаться по одним очень давним долгам. Только Джонни может дать надёжную защиту, и только благодаря ему, я всё ещё жива. Он ни в чем не виноват, Освальд. И если ты будешь копать дальше, то в первую очередь пострадаю я.
Ты поднял меня и снова поставил прямо, затем немного отстранился и пошёл вокруг, плавно ведя ладонью по талии. Проходя сзади, я услышала шёпот возле самого уха:
– Я не верю тебе, Молли.
Слова ударили болезненной пощечиной, и я произнесла, как можно тише:
– У меня нет причин врать тебе, Освальд.
Обойдя вокруг, ты опять прижал меня к себе и снова начал раскачиваться взад-вперед. Я подчинилась этим движениям, и чуть отставив правую ногу назад, начала перекатываться с пятки на носок. Чья-то бусина достаточно болезненно впилась в пятку, но в тот момент это не имело никакого значения. Я ощущала лишь твои объятия, горячие сухие ладони и тёплое дыхание.
Музыка плавно стихала, и у нас больше не было времени продолжать разговор. Положив руку на спину, я притянула тебя к себе с такой силой, что почувствовала, как моя грудь упирается в твою.
– Умоляю, если я тебе хоть немного не безразлична, прекрати это расследование, – почти беззвучно произнесла. – Дело гораздо серьёзнее, чем ты думаешь.
После этих слов я с почти отчаянным вздохом отстранилась от тебя и сказала уже громче:
– Спасибо вам за танец, детектив. А теперь проводите меня до столика, я сегодня слишком устала.
Ты усадил меня на стул и твои губы коснулись руки, а спустя мгновение откуда-то сверху послышалось вежливое:
– Благодарю вас за танец, мисс Прескотт.
А потом твой запах ушел вместе с затихающими шагами…»
Я вспомнил этот вечер. Я вспомнил этот танец и её красное платье в пол, расшитое рубинами и топазами. Длинные рыжие локоны, пахнущие самим солнцем, самим счастьем. Так пахнет безупречный рыжий цвет.
Из моей памяти никогда не сотрутся её дыхание на коже и жар, близость тела и немое бессилие из-за нестерпимого желания поцеловать Молли. Разве возможно забыть тот сводящий с ума зуд под кожей? Никогда! Даже если я совершенно лишусь рассудка.
Плотину, сдерживающую эмоции внутри меня, окончательно прорвало.
Отчаяние маклурином прожгло сердце, превращая его в пенящуюся склизкую массу, стекающую по рёбрам пузырящейся липкой патокой. Вся кровь в венах стала кислотой, и жгла тело нестерпимой болью.
И тут я представил, каково всем тем людям, которые теряют близких. Родителям. Супругам. Детям. Каково им узнать, что их родных не стало? Неужели все они испытывают точно такие же муки? Представив, сколько одновременно людей, должно быть, прямо сейчас точно так же терзается подобными ощущениями и мыслями, я не выдержал, и груз всех этих людей, навалившись разом, утащил меня в спасительную тьму забвения.
Часть 7. Вжмачный блюмтус
Очнувшись в полной темноте, я подумал, что ослеп. Не понимая, кто и где нахожусь, огляделся по сторонам. Сплошная чернота. И лишь подняв голову, разглядел где-то далеко над головой яркую светящуюся точку.
Сделав два шага вперёд, я уперся вытянутой рукой во что-то достаточно твердое. Стена была липкой, будто покрытой толстым слоем густой тягучей смолы. Пальцы ушли внутрь по первые фаланги, словно их засосало в это странное вещество. Отдёрнув руку, я почувствовал, как субстанция потянулась за мной, но к удивлению, на коже от неё не осталось и следа.
Решив пойти налево вдоль вставшей передо мной преграды, я осторожно ступал, едва касаясь вязкой поверхности кончиками пальцев. Через пять шагов впереди я нащупал угол и ещё одну стену с ровной и на удивление гладкой поверхностью. Повернувшись к ней лицом, я уперся обеими руками, внезапно притянулся и словно приклеился, ударившись бедром. Не приклеился, упал на неё. И когда я понял это, то поднялся на ноги, и точка ослепительного света вдруг оказалась впереди.
И я пошел к этому манящему притягательному свету, как одинокий мотылёк, летящий к губительному фонарю. Возможно, там ожидала погибель, но внутренний голос убаюкивал, убеждая, что это не так.
Вытянув руки и периодически натыкаясь пальцами на липкие засасывающие стены, я медленно продвигался вперёд. Время вокруг словно остановилось. Не знаю, как долго шёл, но к тому моменту, когда слово «Выход» стало вполне различимым, я успел ощутить на своих плечах весь груз одиночества.
Стоило распознать надпись, вера в спасение вновь зажгла во мне искру надежды, и я пошел вдвое быстрее. Совсем скоро уже я смог различить силуэт дверного проема, подсвеченного почти слепяще-белыми буквами. Как и окружающую меня вязкую, текучую, словно живую тьму.
С каждым моим шагом вперёд она приближалась к свету вместе со мной, будто желая поглотить.
И вот, когда до спасительной двери с манящим словом «Выход», оставалось всего ничего, из стены справа вдруг начало вылезать какое-то неведомое гигантское существо почти вдвое больше меня. Тот самый раздавленный мной механический таракан. Шевеля поломанными усами и перебирая покореженными лапами, пытаясь удержать внутри вываливающиеся из раскуроченного брюха винтики и пружинки, он словно выплывал из чёрного киселя, преграждая дорогу к спасению.
– На мражмом пшеле всё не так, как мордлюется. Ты мрагожен влукнить этот вжмачный блюмтус. Локмо так ты вражмешь лярмы мамурыжной жмули.
Покалеченное насекомое сверкнуло на меня, будто оценивая реакцию на слова, своим красным вывалившимся, но каким-то чудом уцелевшим глазом, и продолжило:
– Шавкляй за мражом, и он пришлявкает тебя к воззабрению. Хронко коржмачет тебе зазеленявиться с трунчачей. Локмо батульки обслюнявкают ульдину. Ты сам курдюнкался гравататься об этом, но шкрябкался исхрумкать вражно.
Я не понял ни единого слова. Возможно, его речевой аппарат тоже был поврежден, но уверенности в этом не было. Слова казались связными и даже имели смысл, но всё никак не получалось его уловить.
– Не жмыркошвалю шленьку, на вражном вы горгволите. Для томря это огропасная бурбулица. Ежично клаштор белибердских злавков…– я осёкся, поняв, что говорю также.
Я тут же почувствовал себя каким-то неправильным, словно поломанным, с треснутым посередине животом и вываливающимися внутренностями-шестерёнками. И начал потихоньку разваливаться на части.
