– Что это за порода? – осматривая палец, спросила потерпевшая.
– Цвергпинчер, – Ирина Владимировна виновато стояла рядом – не сильно цапнул вас? Он просто не любит, когда незнакомые его трогают.
– Правильно сделал. Сама виновата.
– Это точно! Если б моего погладила, пальчиком не отделалась, – все обернулись на голос, увидев отчаливающего яличника.
– У меня овчарка, – подумав, добавил он.
– Кстати, – отозвался Дуче, – чего мы и, правда, на берегу зависли? Пойдемте в лагерь!
– Япона мать! Там же суп уже сбежал!
– Какой-то он несчастливый. Один раз остыл, пока тебя ждал, второй раз подгорел, дождавшись.
– Не сбежит, – басил Пуся,– я, когда уходил, огонь потушил.
Вся наша небольшая компания, растянувшись в цепочку, начала удаляться к протоптанной тропинке, начинающейся сразу после пляжа, оставляя за спиной маленькую, практически закрытую с трёх сторон, заводь. Слева и справа её огораживали огромные обломки скалы, выступающие прямо в море. Сама же стоянка находилась на покатом склоне горы, поросшем мелким крымским ельником.
Отпустив подальше всю братию, я сел на камень и сделал несколько глубоких вдохов носом.
Лицо обдувал освежающей прохладой морской соленый воздух, наполненный йодом. Спину же обволакивал ватным одеялом горячий хвойный морок. Эта неповторимая смесь мне снилась всю зиму, заставляя мучительно отсчитывать месяцы, недели, дни, именно до этого момента. Голыш подо мной был теплый, впитав щедрое летнее солнце. Со стороны лагеря слышался смех, невнятные голоса. Ветер продолжал шевелить волосы, наполняя меня невероятным коктейлем своих запахов, заряжая энергией. Пик солнечной активности на сегодня прошёл и яркий, почти белый свет, приятно грел, не обжигая.
В руку ткнулось что-то мокрое и прохладное. Сбросив наваждение, я открыл глаза, увидев Констанция. Он сидел напротив, недоуменно глядя на меня, встопорщив острые уши. Его вытянутая морда была точной уменьшенной доберманьей копией.
– Ух ты! С тобой-то ещё не поздоровался. Иди сюда, – я сдвинул колени, шлёпнув ладонью по ним. Кекс мгновенно прыгнул на ноги. Уперся передними лапами мне в грудь и лизнул нос.
– Привет, собакин, – я начал его чесать с ног до головы, от чего животное блаженно щурилось.
– Пойдем купаться?
Констанций изъявил желание залезть в воду немедленно, спрыгнув на гальку и пару раз требовательно гавкнув.
Я стащил, наконец-то, ставшую почти ненавистной за сегодня тенниску, рядом бросил джинсы.
– Побежали?
Но через пару секунд понял, что уже проиграл. Пока неуверенными, хотя и быстрыми шагами, я старался дойти до прибоя, Кекс, радостно лая, вовсю уже плескался в набегающих волнах, стараясь укусить их за самую верхушку.
Зайдя по колено, мне показалось, что вода просто ледяная. Но зная, что это совсем не так, просто организм за целый день сильно нагрелся, я сделал глубокий вздох и нырнул. В первую секунду все тело обожгло холодом.
«Как на Крещение» – пронеслось в голове.
Но тут же пытка прекратилась, сменившись блаженством. В действительности температура была высокая, можно было плавать хоть полчаса, и никакие губы не посинеют.
Размахнувшись, поплыл к горизонту, отплевывая попадающую в рот воду, моргая от непривычного щипания глаз, позволяя морю смыть с себя годовую нервную усталость. Бесконечные денежные скачки по кругу. Скорость жизни мегаполиса. Сводящие до судорог в мышцах гонки на выживание. Лучше так – есть ты и море. Один на один. Все по честному. Без лживых «… в случае, если субъект…»
Отплыв достаточно далеко, посмотрел назад. Кекс нашел какого-то морского жителя и активно его атаковал. Нашей базы из-за елей не было видно, звуки сюда не доносились. Изрезанная трещинами и потёками весенних ручьёв каменная стена уходила в разные стороны, пока хватало взгляда.
Несколько глубоких вдохов – выдохов, прочищая легкие – и вниз. В неизвестность антрацитового дна, где конца – края толком не видно. Преодолевая давление, пробками заткнувшее уши. Расталкивая, разрывая неподатливую плотность, стремящуюся не пустить глубоко в себя. Настойчиво требующую – «Всплывай, дурень! Воздуха осталось слишком мало!» Ну уж нет. Всеми конечностями, работая как мельницей, я угрем вкручивался все глубже и глубже, туда, где начинало давить на глазные яблоки и, набросив на грудь ремень, медленно, но уверенно, сжимать мои лёгкие. Взмах рук – ещё плюс одна дырочка в ремешке. Толчок ногами – язычок на пряжке замер в полупозиции, готовясь перескочить на новое деление. Сердце, от многократно возросшей нагрузки и недостатка кислорода, заработало еще сильнее, бухая молотами в висках, как в кузнечном цеху. Спустя несколько бесконечных секунд пришлось сдаться.
Развернувшись, стремительно рванулся вверх, где так много этого сладкого, свежего кислорода. Где высоко над моей головой проплывают волны, подгоняя ветер. Содержимое лёгких, до последней капли, пузырьками вылетело изо рта, но я мчался быстрее их к спасительной лазури, пронзённой зыбкими полосами света. Кажется, на последних нескольких метрах я начал кричать. Теряя сознание, выскочил по пояс из воды, с хрипением и бульканьем, дыша, дыша, не в силах остановиться. Хватал ртом почти осязаемый, твердый воздух, заталкивал его внутрь себя. Силы, мобилизировавшиеся на спасение, резко ушли, и я обмяк нелепой старой ветошью на волнах.
Жаль, – где-то на периферии сознания проскочила мысль. Ведь как-то же назад ещё доплыть нужно.
Не представляю себе, сколько длился путь назад. Я плыл, потом ложился на спину, разбросав непослушные конечности во все стороны, устраивая небольшой отдых ноющим мышцам. Снова плыл. Несколько раз заходился в приступах невыносимого кашля из-за захлёстывающих голову бурунов. Руки сводило, ноги тяжеленными железобетонными веригами тащили вниз.
В тот момент, когда я выполз, бесхребетный, как медуза, на галечный пляж, казалось, во мне не осталось и грамма энергии. Тело ныло, как от побоев, по нему, нигде чётко не концентрируясь, гуляла судорога. Я слышал, как подбежал Констанций. Он, тыкаясь носом, облизывал моё лицо, поскуливая. Потом лёг рядом и я не знаю, сколько мы лежали вместе, омываемые прибоем.
Но лучше – так.
*
В лагере царило деятельное безделье. Это когда Ирина Владимировна разогревает еду, а все остальные маются неподалеку, не зная, куда себя приткнуть. Валера индифферентно колол дрова на более мелкие чурки. Сало хотел выпить и путался у всех под ногами. Судя по отсутствию канистр с питьевой водой и тяжелыми шагами слева, в стороне ручья, Пуся тоже нашел себе задание. Гайка, улыбаясь, лежала в гамаке.
– Как процедуры?
– Как никогда. Парни мою палатку поставили?
– Ага. Чуть выше своей.
– Отлично. Сало!
– Ась!
– Пожитки мои там же? Внутри?
– Ну а как же, старичок. Всё по описи.
– Спасибо вам большое.
– Это всё понятно. Спасибо, там… Пожалуйста… Будьте любезны…
– Замётано!
Поднявшись чуть выше места, именуемого нами «кухня», набрёл на «спальню». Здесь стояли ряды аккуратных разноцветных «домиков», растянутых стропами и закреплённых колышками. Название вполне подходило. Тут появлялись ночью, после обеда – покемарить, да может, переодеться.
Расстегнув вход и откинув противомоскитную сетку, залез внутрь, почувствовав руками под днищем мягкую пружинистость хвои.
Молодцы.
Раскрыл лежащий внутри рюкзак, в один угол вывалил одежду, в другой – провиант. Бо?льшую половину сложил в полиэтиленовый кулек и, натянув шорты со сланцами, начал придирчиво осматривать снаружи свое жилище. Убедившись, что все крепко-накрепко примотано, вбито, а вокруг ещё и небольшая канавка прокопана, довольный, двинулся на вкусные запахи.
«От многоречия отрекшись добровольно,
В собранье полном слов не вижу пользы я;
Для счастия души, поверьте мне, друзья,
Иль слишком мало всех, иль одного довольно»,-
продекламировал я, доставая из пакета бутылку «Гайдамаков» и тут же, не давая им всем прийти в себя, гаркнул:
– Спасибо!
Кто-то присвистнул.
– Нормально так.
– Лучше б пару литров чего попроще взял!
– Второе панно.
Лена.
– А откуда ты…,– и сам себя по лбу шлёпнул.
Мы же из одного города.
Все текло своим чередом. Кулеш, приправленный дымком, был невероятным. Тосты за встречу тёплыми. Запахи можжевельника пополам с близким морем – дурманящими.
– Вы до сих пор не рассказали, как познакомились.
– История, в общем-то, банальная. Похвастаться нечем. Просто предложил помощь.
– Ага. Ты всегда был большим оригиналом.
Я развёл руки.
– Можно было бы рассказать о сафари в Центральной Африке и о юной деве, вырванной из лап ягуара…
– Но, во-первых, старичок, ты не был на том континенте, а во-вторых, дева сидит рядом, и весьма удивится своим несуществовавшим приключениям.
– Именно. Действительность всегда скучнее баек, написанных спустя пятьдесят лет.
– А кем ты работаешь?
– Я…,-Лена замялась, – работаю в банке. Общаюсь с инвесторами, просчитываю риски.
– Понятно. Теперь будет кому вести наше финансовое хозяйство.
– Как обстановка в этом году?
– Грех жаловаться. Солнце, воздух и вода! Никаких катаклизмов.
– Шаман! Как было в прошлом году обещано, привез подводное ружье, ласты, – здоровенные руки, больше похожие на ковш экскаватора сгребли меня, прижали к их обладателю.
– Иди ты! А у меня была мысль, что понты нарезаешь.
– Кто, я? – обиделся Пуся.
– Да он мне с этой пукалкой два месяца мозг выносил – позвони тестю, попроси, пусть даст! Отец только на третий раунд уговоров сдался, – Ирина Владимировна нарезала редис в салат.
– Как же, сдался. Сказал, вдруг чего – он из меня по рыбам стрелять будет, – человек – гора меня, наконец, отпустил. Я украдкой щупал рёбра. Вроде бы не сломаны.
– Из тебя, Пусик, хорошо было бы пальнуть. Не промахнёшься.
– Кстати, о птичках. Вам, коллега, никогда не били камнем по…
– Наливаю, прекратить бунт.
Чокнулись, махнули. Хрустя солёным огурцом, Дуче показывал его недоеденной половиной чуть в сторону:
– Зимой здесь оползень был. Все начисто срезал. Стоянки как не бывало. Мы с Валеркой два дня тут всё чистили и мусор убирали. Умаялись – не передать. Валуны принесло, щебня мелкого. Мы ним кухню вот обложили. Ещё думали что-то типа тандыра смастерить. Потом на третий день в себя пришли и решили этот год как-нибудь протянуть без него. Одно хорошо. Дров – завались.
– А я в этом году зарок себе дал. Должен домой приехать бронзовый, как кубинец. Патрия… эээ…муэртэ!
– Кстати, вовремя ты приехал. Я, как бы, с собой два натовских походных душа, в общем-то, привез. Собрались намедни что-то наподобие помещения для них сделать.
– …а она такая – на рожу свою посмотри, гардемарин! Ничего себе! Я хоть и гардемарин, но перед свиданием единственный из нас усы сбрил!
– Кому ещё добавки?
– …Захожу я в этот театр. Маленькое тёмное помещение. Минут двадцать всех маринуют. Потом выходят два… ммм… человека в белых трико. Молча показывают какие-то па, уходят. Выходит девушка истерической наружности, читает стихотворения без единой рифмы, уходит. Появляется опять эта парочка, но уже голые. Опять корчатся. Всё практически в темноте. Уходят. Снова вырисовывается очкастая училка и, как бы декламирует поэзию, но молча. Просто рот открывает, и руками машет. Исчезает. Зажигается свет, все хлопают и начинают расходиться. Совершенно офонаревший от происходящего, спрашиваю соседа – «Что это было?» «Современное искусство».
– Гардемарин… Да я всего грамм 150 бахнул… Для смелости. Увидел её, понял – мало.
– А как всё это называлось?
– «Экзестенциальность нерушимости».
– Так тебе и надо. Я бы на такое название принципиально не пошёл.
– Почему? Сильно длинное?
– Нет. Я на Сартра обиделся.
– В общем, подзываю я халдея. Принесите, говорю, счёт. А у нас нет счета. Прекрасно, говорю. Тогда мы пошли? Погодите. Он смотрит на стол, что-то в уме прикидывает… И говорит, как сейчас помню, сумму около ста долларов. Чувствую, сам начинаю зеленеть. Вадик рядом начинает возмущаться, что это произвол, покажите ценники. И ценников, говорит, нет. Это совести у вас нет! Зовите директора!
– Правильно!
– Ага. Только потом я понял, почему нам так советовали туда зайти. Как объяснил хозяин, фиксированных цен нет. Официант «на глазок» определяет стоимость твоего заказа, а ты с ним торгуешься. Сколько выторгуешь – всё твое.
– Утро. Выхожу из маршрутки, иду к метро. Возле самых его дверей стоит разноцветная агитхалабуда, вся в надписях «Голосуйте за Кирилла Валеева!» А рядом с ней сабж собственной персоной, раздает листовки проходящим мимо него людям. И мне суёт. «Приходите, говорит, проголосуйте за меня».
– А чего ж ты, Кирилл Валеев, отвечаю, так работать не любишь?
– Почему не люблю? – и улыбается во все 30 зубов. Нескольких, как сейчас помню, не хватало.
