– Ну что, дружок, до встречи через тридцать лун?!
– Пожалуй, так!
– Удачи вам! Когда вернетесь, мы уж тоже вместе будем! – пообещал сын кузнеца Варлея.
– Постойте, я должна вам кое-что сказать, – остановила их Сана. – Шенне, тогда у Кальина твои слова… Сказала ты, вы любите друг друга. И я подумала, она вот так смела, а я все свои чувства будто прячу… И…
– Ну в общем, с Саной мы благодаря тебе, – закончил за нее Хагал. – Тебе от нас большущее спасибо!
– Ну, в общем, да!
– Да я бы не решилась, – скромно опустила взор девушка, – если б Талик меня не вразумил.
– До встречи, муж с женой!
– И вам удачи!
Оставшись наконец вдвоем, они медленно побрели домой. Шенне чувствовала себя жутко измученной и очень счастливой одновременно. Хоть ей и не хотелось покидать Калахаси, зато теперь они были мужем и женой – одно из их желаний на будущее в тот день исполнилось.
– Ты не находишь, что те клятвы странны?
– Да, нахожу.
– Как будто это главное, что нужно для семьи.
– Возможно, это то, что для общины важно, – предположил Талик. – Постель – чтоб дети были, верность – против ссор. В нужде поддержка – часть хлопот с Совета.
– В том вижу смысл, но все же… о любви нет слов… Хотя теперь уже совсем не важно это.
– Шенне, я думаю, они в любовь не верят. В ту, что на луны долгие, что навсегда. И мама тоже, и сестра моя. А если так, брать клятвы неразумно, что непременно будут нарушать.
– Ты не рассказывал мне о таких дощечках!
– То не дощечки, а мои догадки лишь…
После обеда они разошлись по домам. Каждому надо было попрощаться с родителями, собрать те немногие личные вещи, коими обладали калахасцы.
Дафна встретила дочь молча. Когда Шенне вошла в дом, мать не нашла, что ей сказать, лишь укоризненно на свою «непутевую» дочь смотрела.
– Что, мама, вижу, ты не рада? – усмехнулась Шенне, оценив ее мрачное настроение.
– Да было бы чему! – чрезмерно резко выпалила Дафна.
– А разве нечему? Дочь поженилась, – девушка уже давно не искала одобрения матери и сейчас задавала этот вопрос с легко уловимой насмешкой.
– Ну а куда спешить-то было?! – в этот раз у Дафны вышло чуть-чуть мягче.
– А что не так? – язвительно улыбнулась девушка. – Не нравится Талик?
– Потом разлюбишь, да уж будет поздно… – казалось, она готова заплакать от обиды за дочь.
Шенне вздохнула. И ее мама тоже не верила в прочность подростковой любви.
– Да, мама, ты несешь чухню, – все еще спокойно, но уже медленно закипая изнутри, заявила она.
– Кто? Я?!
– Да, ты! Ну будь то через десять лун иль тридцать? Что б изменилось?! – девушка ощутила быстро накатывающую злость и тут же попыталась ее усмирить. – Ничего, все то же: «потом разлюбишь, и уж будет поздно…»
– Ты, я смотрю, грубишь? – тон дочери, видимо, взбесил Дафну.
– Я не грублю, – Шенне будто слегка обиделась, – лишь говорю на равных.
– Имела я в виду другое, – пошла на попятную и мать. – Что первая любовь всегда страстна, но очень редко долговечна. Понимаешь?
– Так чем вторая лучше? – совсем не понимала ее логику девушка.
– В ней шансов больше, – снисходительно пояснила мать, – и ума. Чтоб из-за глупости семью всю не разрушить!
– Ну, мама, ты себя послушай! Друг друга любим мы уж сорок с лишним лун, и за весь срок ни разу не ругались. Ты ж предлагаешь позабыть его лишь только из-за «очень редко»… Затем найти, кого почти не знаешь, и с ним остаток жизни провести?
– Все, замолчи! – дерзость дочери вновь завела Дафну. – Теперь уж ничего не изменить!
– Как скажешь! – подавив новую волну раздражения, Шенне спешно скрылась на веранде, той самой, на которой так любил отдыхать Яр Каир.
«Тупица! – пыхтела про себя девушка. – Нет, мне она, конечно, мать, и, вероятно, не желает зла… Но все ж она совсем меня не слышит…»
Тем не менее по прошествии минуты Шенне почти полностью остыла. Ранее обидчивая и импульсивная, за годы общения с Таликом она стала куда более отходчивой и рассудительной.
Отойдя и от этой ссоры, теперь она просто смотрела на старую, местами прогнившую веранду, на их пока еще ухоженный фруктовый сад, за работой в котором она провела долгие месяцы, на большой глиняный кувшин, в котором уж много лет держали они воду для умывания. Все это уже завтра должно было стать лишь воспоминанием. Завтра, которое страшило ее куда больше, чем интриговало.
– Ну что, красавица, ты поженилась? – отец неслышно вышел к ней на улицу, уперся торсом о стену, улыбнулся.
– Как видишь, папа. Завтра уезжаю.
После того полного взаимных угроз разговора их отношения изменились, окончательно утратив былой патерналистский залог. Теперь они говорили скорее как старые знакомые или даже давние друзья, утратившие теплоту прежней дружбы, но еще не доверие.
– Надолго?
– Целых тридцать лун.
– Тогда понятно. Это маму разозлило?
– По-моему, нет. Женитьба ее злит… Считает, что с Таликом мы не пара.
– Того никто не знает наперед.
– Ну, как сказать, – Шенне была благодарна отцу хотя бы за отсутствие поучений и укоров, – а кстати, она дома?
– Ушла к больной.
– Скажи тогда, чего вдруг все заладили про первую любовь? Что шансов мало, и она того не стоит. Так вот, ты маму первой, что ли, полюбил?
– Нет, – меланхолично улыбнулся Таймур, ведь их с Дафной поженили по решению Совета, они не любили друг друга.
– А она тебя?
– Едва ли.
– И что? Чем это лучше, чем жениться сразу?
Вместо ответа последовал тяжелый вздох. За ним еще.
– Сказать попробую, Шенне, хоть толком сам, по-моему, не знаю, – Таймур заложил руки на груди, устремил взгляд в пустоту. – В утрате страсти дело быть, возможно. Любовь великая ведь все равно пройдет, за ней наступят горечь, злость, обида. Ну а постарше мы ведь более спокойны, уже способные прощать и привыкать. Хотя все может быть не так… Не знаю…
Девушка задумалась. В целом отец говорил то же самое, что и мама, но более доходчивыми словами, без раздражающих негативных эмоций. В словах этих была логика, но и изъян оставался тем же.
– Но, папа, если есть у нас с Таликом пониманье, в чем смысл отказа от большой любви?
– Ни в чем, если оно, конечно, есть… Как бы то ни было, Совет одобрил. А это значит, что в порядке все – ведь девять их мудрее нас двоих.
– И правда.
– Да мы и сами с Дафной те еще глупцы. Твердим тебе о браке крепком, страдая сами от отсутствия любви…
Повисла длинная пауза. Очевидно, отец намекал ей на тот эпизод с Альмой, возможно, пытаясь объяснить и как-то оправдать его в глазах дочери.
– Ванжур ведь брат мой? – тихо спросила дочь.
– Думаю, что да… – так же тихо ответил отец.
– Понятно. А ее ты любишь?
– Шенне, не знаю, – еще пуще опечалился и без того меланхоличный в тот день Таймур. – кажется, что да. В одни минуты. А в другие – нет. Но то не важно нам, ведь по уставу… быть вместе все равно не суждено.
Поскольку Шенне и Талик теперь были женаты, они могли на законных или, правильнее сказать, уставных основаниях спать в эту ночь вместе. Ночевать было решено у Талика, прямо на полу маленькой веранды, постелив на него несколько охапок соломы.
Когда уже все прочие дела были сделаны, девушка подошла к Альме, которая за заботой о младенце позабыла о молодых и ранее озвученной Шенне просьбе. Ванжур только заснул. На цыпочках женщина прокралась в свой рабочий уголок, при свете свечи что-то достала из-под груды клубков и лоскутов недавно сотканного материала и вышла к ожидающей ее невестке.
– Шенне, прими вот это платье, – она протянула девушке аккуратно сложенную светлого цвета одежду.
– Но… – смутилась девушка.
Дары в общине были редким явлением. Калахасцы практически не имели ничего личного: жилище, еду, одежду, утварь, землю – все предоставляла им община. То редкое, что они производили иногда для себя, отдавать другим было не принято, поскольку обычно стоило оно слишком больших трудов. В словаре калахасцев вообще отсутствовало слово «подарок», а «дар» применялся исключительно в отношении небесных даров.
Еще более смущало Шенне то, что это было подобием шафранового платья, с которым у нее сложилась устойчивая негативная ассоциация.
– Я, шила его долго, для тебя, – не обратила внимания на ее смущение Альма. – Я ж знала, что вы женитесь когда-то.
Руки девушки наконец осмелели и приняли платье.
– Оно все под тебя, смотри! – приподнимая край туники, возбужденно шептала ей мастерица. – Цвет серо-голубой, как у тебя глаза! Ткань твердая, под твой характер. Без рукавов, от пояса свободное, чуть-чуть колена выше – в таком тебе хоть бегать, хоть сражаться. А шорты в цвет каштана, к волосам!
– Э… я совсем не знаю, что сказать, – была честной девушка.
– Не надо говорить, Шенне. До той поры… пока Талика любишь, все мое – твое. А если вдруг предашь, то будешь ты мне враг навеки!
Часть II. Ганбатар
1. В дороге
Они покинули Калахаси с рассветом. Широкую повозку доверху загрузили мешками со снедью, для верности затянув их толстой веревкой. Из-за большого веса поклажи вместо одной лошади порешили запрячь пару.
Баклай, принявший от Совета столь важное и ответственное поручение, а потому имевший поначалу серьезный и озабоченный вид, расположился на облучке. Талик же с Шенне заняли место в хвосте, где было устроено некое подобие высящейся над краем повозки лавчонки. То и дело зевая, они склонили друг на друга головы, оперлись на тугие за их спинами мешки и пытались дремать. Но сон к ним никак не шел.
– Талик, ты спишь? – первой решилась оставить эту идею девушка.
– Не сплю, – не открывая глаз, едва слышно пробормотал он.
– Тогда скажи… вчера, что это было? Что, мол, тебя чужачка охмурит?
– Удобные слова, чтоб убедить старейшин. Ты ж поняла?
– И да и нет… То хорошо, что план сработал, но одного я не могу понять, – Шенне наконец полностью открыла свои широкие глаза и устремила их на опущенные веки возлюбленного.
– Чего?
– Как ты вообще такое мог подумать?! – в ее голосе звучало в основном удивление, но и для ноток претензии тоже место нашлось. – Как в голову пришло оно тебе?
– Не знаю, – от этих ноток Талик окончательно пробудился. – Я сперва представил, что я – не я, а будто бы Хагал. Потом подумал о причинах разных, что закрепить могли его вдали. Подумал про любовь, друзей, ремесла. Чужачка показалась посильней…
– Когда приедем мы, – после паузы продолжила девушка, – и строить глазки… начнут чужачки всякие тебе, я прям не знаю, как при них сдержаться…
От подобных фантазий все ее тело передернуло злостью.
– Мы будем прогонять их вместе, – улыбнулся ей Талик. – Без колебаний.
Шенне широко улыбнулась, успокоилась.
– А о платье Альмы – что думаешь?
