– Извините, что более ничем помочь вам не могу.
– О, знали бы вы, как помогли мне.
На этом они, к взаимной радости, расстались.
Томчин чуть двинулся телом вперед, навис над столом, почти лег на него, а край врезался в грудь, из-за чего дышать стало неудобно, дотянулся до телефона, сорвал трубку, точно обезглавил. Телефонная трубка соединялась с корпусом скрутившимся в спираль тонким резиновым проводом, похожим на очень важную артерию в человеческом теле. Томчин несколько раз нажал на рычажок.
– Соедините меня, пожалуйста, с Шагреем.
Сказал он это с придыханием, будто у него астма, откинулся назад, уперся в спинку кресла. Сидеть стало посвободнее. Он сделал несколько глубоких вздохов, упиваясь ими. Следующие слова дались ему необычайно легко, потому что не находили уже никаких препятствий, мешавших выбраться им на свободу.
– Добрый день, Николай Георгиевич. У меня хорошие новости. Я нашел человека на главную роль. Думаю, что через пару-тройку деньков приступим к съемкам.
– Превосходно. Завтра утром приеду. Кое-что надо отрегулировать в тренажерах, – послышалось в трубке, в сопровождении потрескивания и щелчков, будто ответ был записан на патефонной пластинке.
– Буду рад вас увидеть. Вы не хотите знать – кого я отыскал?
Томчин расплылся в улыбке, будто в эту секунду его мог кто-то видеть, но для этого ему надо было либо дверь кабинета открыть, глядишь кто-нибудь из проходящих мимо и бросил бы на него взгляд, не убоявшись гнева Томчина за такую дерзость, или поступить еще проще – собрать совещание.
Он позволил себе в голосе проскользнуть мягким интонациям. Обычно в его голосе была только жесткость – только так можно управлять студией. Иначе начнет давать сбои, как ржавеющий механизм.
– Неужели я знаю?
– Думаю, что да. Это Шешель. Помните был такой гонщик, а впрочем, когда он выступал, вы, вероятно, еще в гимназию ходили. Очень известный гонщик был. Императорский приз в одиннадцатом году выиграл, – Томчин точно хвастался, будто все заслуги Шешеля принадлежали и ему тоже, – я об этих гонках фильм снимал. На войне Шешель прославился как воздушный ас.
– Я, знаете ли, в гимназии за гоночными соревнованиями следил. Мы брали большой лист бумаги, расчерчивали его на графы, писали фамилии гонщиков и места, которые они занимали на тех или иных соревнованиях. Я помню Шешеля и по тем временам. Читал о его военных успехах. Очень хорошая кандидатура. Как вам удалось его найти?
– О, это мой секрет. Итак, до завтра. Буду вас ждать.
– До завтра.
Когда он положил трубку, на лице его появилось мечтательное выражение, а взгляд уставился на противоположную стену, точно за спиной у него стоял проектор и вместе с солнечными лучами в окно вливались кадры из его еще не поставленного фильма. Но войди кто сейчас в кабинет Томчина и посмотри они на стену, ничего кроме старых, уже начинающих желтеть плакатов не увидели бы.
Нос уловил аромат пирожных, пропитавший уже весь воздух. Он въелся в стены и плакаты, как приторные духи. Желудок тут же забурлил, как гейзер, соками разъедая слизистую оболочку.
«Хочу».
Пирожные чуть засохли. Томчин выхватил из коробки первое попавшееся, но сжал его слишком сильно и перепачкался, когда брызнул крем. Томчин размазал немного крема по губам, стал слизывать его языком, как лягушка, ловящая муху или комара, потом с аппетитом облизал пальцы. Хорошо, что его никто не видел. Он не мог остановиться, пока коробка не опустела. Он заглянул в нее, прошелся пальцами по ее дну, подцепив большой кусок крема, слизнул его, а потом вытер губы тыльной стороной ладони. Крем остался везде. Томчин стер его полотенцем. На нем появились жирные пятна. Приник к графину. Пил не отрываясь мощными глотками, а кадык в это время ходил, как поршень, точно это именно он и заталкивает воду внутрь. Его мучила такая жажда, словно он только что выбрался из угольной шахты, где работал несколько часов.
После звонка Томчина Шагрей понял, что как минимум половина бессонной ночи ему обеспечена. Он мерил свою комнату, прохаживаясь из угла в угол и дожидаясь, когда же наконец глаза начнут слипаться, а тело просить положить его в мягкую кроватку.
Он не считал себя натурой впечатлительной, коих может лишить сна и незначительное происшествие, а после полугода, проведенного на турецком фронте, и вовсе мог спокойно спать, совершенно не обращая внимания на свист пуль да уханье взрывов. Редкими они были оттого, что турки испытывали нехватку боеприпасов. Они их берегли. Но русские, затеяв очередное наступление, продвигались столь стремительно, что турки просто не успевали опорожнить свои склады, и русским они доставались заполненными на три четверти.
Это была его не первая бессонная ночь. Предыдущие помимо стопки листков с расчетами, свернутых рулонами чертежей и схем, которые стояли во всех углах комнаты, точно маленькие дети, сосланные туда за какие-то проступки слишком строгим родителем, окрасили его кожу в бледные тона, щеки начинали вваливаться, глаза же, напротив, слишком выпирали из черепа.
Ему едва перевалило за двадцать. Последствиями недосыпания станут разве что несколько полопавшихся кровеносных сосудов на глазах, а под ними – фиолетовые, точно в них чернила впрыснули, набухшие мешки.
Окно его комнаты выходило во двор. На дне его сгустились сумерки. Шагрей облокотился о широкий подоконник, который вполне можно было использовать вместо стола или лавки, тем самым экономя внутреннее пространство. Он выгнул спину, запрокинул голову к небесам, пока еще серым то ли от низких туч, то ли от дыма ни на минуту не прекращающих своей деятельности заводов, и посмотрел на Луну, изредка являвшуюся в небе, совсем как серебристая рыбка, всплывающая из мутной воды и тут же уходившая в глубину, чтобы ее не успели поймать птицы или рыбаки.
Ему нужны были звезды. Но Луны пока хватало.
Он вспомнил, как сидел в окопе, готовясь к атаке, покусывал губу, потому что курить ему было нельзя по двум причинам: после болезни легкие у него на каждый вдох сигаретного дыма отзывались клокочущим кашлем, а еще огонек на кончике сигареты могли заметить турецкие снайперы.
Выступила Луна, осветив все серебряным светом. За те несколько секунд, пока она вновь не утонула в облаках, все разрозненные мысли, мучившие Шагрея вот уже не первый год, сложились одна к другой, будто хитроумная головоломка. Он улыбнулся, потом испугался, что его убьют в этой ли атаке или в другой, но непременно убьют и он так и не сумеет осуществить свои планы. Впору было искать учеников, чтобы как можно больше людей узнали бы о его идеях. Но заговори он сейчас с кем-нибудь о полете на Луну, подумают, что он немного помутился в рассудке. Перед атакой люди становятся странными. Внешне их еще можно узнать. Но что творится у них в душе? Артиллеристы уже обработали турецкие позиции. В воздух взвились сигнальные ракеты. К счастью, его даже не задело нисколечко ни тогда, ни позже.
Он полагал, что стоит ему лишь заикнуться о своих планах, как министерство науки выделит ему все необходимые средства. Увы, когда он приехал в Москву, переполненный от ожиданий, после первого же визита в министерство пришло разочарование. Хорошо, что приняли. Он и так пороги министерства несколько дней обивал. Но, выслушав, денег не дали ни копейки. Нет у министерства средств на исследования, перспективы которых столь туманны. Посоветовали написать фантастический роман. Может, он принесет деньги. Тогда Шагрей сможет продолжить изыскания на собственные средства. Идея хорошая.
Прошло два месяца, прежде чем его нашел Томчин. Денег у Шагрея к тому времени почти не осталось. Приходилось перебиваться случайными заработками, которые к полетам в межпланетное пространство отношение совсем не имели. Предложение Томчина Шагрей воспринял как подарок небес.
3
Дорогу обратно он не запомнил. Впору было брать проводника. Римлянина или галла, каждый из которых наверняка получше ориентировался в лабиринтах студии, нежели Шешель. Иначе заблудишься, заплутаешь и со временем превратишься в некое подобие домового, то бишь студийного, отчаявшегося выбраться наружу и поэтому решившего здесь поселиться. Постепенно обрастешь легендами, превратишься в местную достопримечательность, увидеть которую будет так же интересно, как привидение в замке. А что – идея неплохая. Всегда тепло, есть где подзаработать, за статиста могут принять, накормят, напоят, да еще денег немного выдадут за участие в массовке. Вот только, чтобы потратить их, придется-таки искать выход на улицу.
«А-ау, где вы, доблестные легионеры и не менее доблестные варвары?» Но в ответ тишина. Попрятались все куда-то, наблюдают, наверное, из-за угла, потешаются над беспомощным новичком. Поди сами в такой ситуации поначалу оказались. Ладно, ладно. Месть будет страшна.
Не стал Шешель обратно возвращаться. Примета плохая. Склонностью к суевериям он не страдал, а предпочитал все плохие приметы истолковывать с пользой для себя. Что плохого, если на гонках тебе выпадет номер 13? Абсолютно ничего, потому что и с таким номером ему удавалось приходить к финишу первым.
Да и чего уходить-то сразу. Шешель почувствовал, что испытывает желание побродить по павильону. Неизвестно, когда в следующий раз ему доведется вновь очутиться здесь. Дай то бог – не примут при этом за проникшего на секретный объект шпиона конкурентов, не поймают, не допросят с пристрастием и не выставят вон. Но все же как поступать, если он попадет на глаза к представителям службы охраны, да еще со сценарием еще не запущенного в производство фильма? Это все равно, что чертежи секретного оружия выкрасть. Что за подобное преступление полагается разоблаченному шпиону? Допрос с пристрастием – это только первый этап, а о дальнейшем и подумать было страшно. Есть ли у них тут реквизит камеры пыток инквизиции, который они, пока съемки не идут, используют по назначению, то есть – пытая пойманных шпионов конкурентов? Сгинешь в одноместном каземате. Никто никогда и не узнает, как закончился твой жизненный путь на Земле. На небесах может только случай представиться рассказать о случившемся.
«Томчин, где вы? Мне страшно здесь. Враги подбираются незримо, окружают, готовятся схватить. Что-то воображение разыгралось. Может, здесь атмосфера к этому располагает? А на Луне? А на Луне ее нет».
– Я вижу, что вы взялись за эту роль.
Шешель вдруг понял, что обращаются к нему, повернулся недоуменно на голос, а увидев перед собой красивую женщину, не сразу узнал ее, так что готов был разразиться той глупой фразой, с которой начал разговор с Томчиным: «Мы с вами знакомы?»
Он вовремя оборвал себя. Ни звука не издал, зубы стиснул, будто действительно к врагам в лапы попал. На лицо теперь надо напустить презрительное выражение.
«Ничего от меня не добьетесь».
Но вместо этого пришла другая мысль:
«Восхитительно хороша».
Теперь, когда Шешель увидел Спасаломскую без грима, понял тех ее поклонников, что вырезали из иллюстрированных журналов ее фотографии, вставляли в рамки и развешивали по стенам своих квартир, рядом с портретами своих родственников, будто и Спасаломская приходилась им какой то дальней, очень дальней родней. Любуйся, любуйся – не налюбуешься. И глаз не оторвать. Она переоделась. Вместо имитации восточного наряда гаремной красавицы на ней было темно-синее платье. Оно ей очень шло. Но ей все шло.
Спасаломская правильно поняла причину его заминки. Слов-то он не говорил, но глаза его все сказали. Поражен в самое сердце. Неизлечимая рана. Спасаломская мгновенно сделала диагноз. Она не ошибалась. У нее была большая практика.
Шешелю хотелось, чтобы она не уходила, была рядом еще какое-то время, но для этого не надо было столбом стоять, а он не знал – как разговор начать, с каких слов. «Погода хорошая нынче». Ага. Точно. Учитывая, что они света белого не видят. Может, там буря разразилась. Разве что попросить актрису гидом поработать, студию показать. Что-то подсказывало ему, что она от такой просьбы не откажется. Как же можно отказать боевому офицеру, авиатору, можно сказать, герою войны, да еще с таким жутким шрамом на лице?
Он и на это не решился. Дар речи совсем потерял. Придется дальше знаками изъясняться и мычать, как корова. Она-то его только и поймет.
К удивлению, Спасаломская его тоже поняла, ткнула пальчиком в папку, которую Шешель держал в руках.
– Сценарий?
– Это, – Шешель посмотрел на свои руки. Тут бы ему закричать: «Нет. Не знаю я, что это. На полу валялось, я и подобрал». Уронить папку и не поднимать ее больше, но он протянул папку Спасаломской, будто она никогда не видела ее содержимого.
– Нет. Нет, – сказала Спасаломская, – у меня уже есть такая, да и нести ее тяжело.
– Да. А я еще и не читал сценарий. Даже не знаю, о чем там речь.
Морщинки собирались возле краешков ее губ и глаз, когда она улыбалась или смеялась, и тут же разглаживались, не оставляя после себя никаких следов. Пока не оставляя. Со временем, когда кожа потеряет упругость, морщинки грозили поселиться возле ее губ и глаз навсегда и оттуда начать завоевание всего лица. Но и тогда оно будет красиво. Не так, как сейчас. По-другому. Но все равно красиво. Кожа у нее немного лоснилась, блестела, будто из пор выступил растопленный яркими прожекторами жир. Она густо смазала ее каким-нибудь питательным кремом, чтобы нейтрализовать губительное воздействие грима. Он делает кожу такой же сухой, как пергамент старых книг. Неприятно, когда лицо обтянуто пергаментом. Страшно неудобно.
– Прежде мне не приходилось играть в таких фильмах, – сказала Спасаломская.
– Мне-то тем более.
– Таких фильмов раньше никто не ставил. Может выйти очень любопытно. Почитайте. Не пожалеете.
Очень остроумно – говорить с актрисой о кинофильмах. Все равно, что с ним обсуждать характеристики истребителей разных конструкций. Неправильная точка зрения, что ему, кроме них, ни до чего нет дела. В корне неправильная. Но, видит бог, другой темы он предложить не мог. Разве что поговорить с ней… о характеристиках истребителей, или об автомобилях, или о погоде.
Мимо прошла галдящая толпа римлян и галлов. Они вновь заключили временное перемирие.
– У вас тут весело.
Шешель спрятал сценарий в саквояж.
Незаметно, совсем незаметно они вышли во двор. Рядком у забора выстроилось несколько автомобилей. Среди них выделялся красный спортивный автомобиль, появившийся в продаже пару месяцев назад. Кажется, он назывался «Стальной ветер». Авто это оставалось редкостным явлением даже на улицах столичных городов. Не столько из-за дороговизны, а оценивалось это произведение отечественного автостроения в целое состояние, но все-таки купцам Поволжья, собравшим хороший урожай в минувшем году, роскошь эта была вроде мелкой безделицы, купить которую можно из-за причуды, поиграть чуть и подарить кому-нибудь, когда наскучит, все равно от прихоти этой капиталы не пострадают. Просто слишком мало их еще выпустили. Поговаривали, что автозаводы не могут справиться с заказами, хоть и работают круглые сутки, а желающие в очереди выстраиваются чуть ли не в такие же, в какие немцы за хлебом под конец войны выстраивались, когда с продовольствием у них совсем плохо стало. Если авто эти будут выпускать с прежней скоростью, то очередь на них рассосется месяца за три-четыре. Не раньше.
Слегка приплюснутый сверху сигарообразный корпус казался слишком большим для двухместного авто. Здесь можно было расположить еще как минимум один ряд кресел, но большая часть корпуса скрывала мощный двигатель, который, приставь к авто крылья и пропеллер, наверное, мог бы поднять его в воздух.
Все остальные авто рядом со «Стальным ветром», какими бы представительными и дорогими они ни были, становились фоном, который лишь оттеняет истинное произведение искусства и не более того.
– Красота, – не удержался Шешель от комплимента этому своему первому увлечению, а актриса, проследив направление его взгляда, отчего-то сказала «Спасибо», будто комплимент этот относился к ней. К ней он тоже относился, но Шешель пока боялся говорить ей что-то подобное.
– Мне тоже это авто нравится. Прежде у меня «Лоран» был.
Какие слова: «Стальной ветер», «Лоран», будто из той жизни, из сказки. На войне несколько «Лоранов», пришедших из Франции, переделали под броневики, но «Руссо-Балты» подходили для этой роли лучше.
Луна – это тоже сказка? Томчин говорил, что нет. Может, проверить?
Похоже, она брала уроки у иллюзиониста или могла материализовывать предметы из пустоты. Застопорись на месте ее актерская карьера, то она сможет выступать в цирке, показывая фокусы. Откуда ни возьмись на указательном пальце у нее появилось серебряное колечко. Шешель не видел, чтобы Спасаломская доставала его из сумочки. К колечку были прикреплены два ключа от авто. Она слегка пошевелила пальцами. Ключи мелодично зазвенели, как колокольчики. Все это было сродни действиям рыболова, когда тот немного дергает удочку, чтобы наживка на крючке ожила и сонная рыба наконец-то выбралась из тины и водорослей и закусила наживкой вместе с крючком.
– Возьмите.
Она протянула Шешелю ключи. Теперь они лежали у нее на раскрытой ладони. Помимо них к колечку крепился маленький золотой брелочек в форме сердца.
Бог ты мой, от такого предложения у любого кругом пойдет голова. Шешель почувствовал, что ноги его начинают дрожать, точно это земля под ними трясется или он перенесся на палубу катера, в чреве которого работает двигатель, отчего палуба ритмично содрогается.
Рука его чуть затряслась – плохой признак, после которого, к примеру, хирургу надо искать более спокойную работу, читать лекции или мемуары писать, но уж никак не оперировать. Гонщику тоже не стоит в таком состоянии за руль садиться. Не заметишь, как въедешь в дерево или канаву. На небесах только и поймешь, что случилось.
Но не стоит так много значения придавать этому жесту. Если актриса решила поиграть с ним, почему бы не ответить ей тем же? С ней трудно тягаться, но отчего не попробовать? Шешель улыбнулся. Дрожь в его теле прошла.
– Благодарю.
Он взял ключи, но надеть смог бы разве что на мизинец – таким маленьким было колечко. Рисковать не стал, потому что не знал – снимет ли его позже. Или для этого придется густо намазывать палец мылом. Сжал связку, но не сильно, чтобы не раздавить золотое сердечко.
Он открыл правую дверь, галантно подставив руку, чтобы актриса, забираясь в авто, смогла опереться на нее, потом осторожно захлопнул дверь, обошел авто кругом спереди, искоса поглядывая на радиатор, точно наездник на еще не оседланную лошадь. Начни обходить ее сзади – обязательно лягнет. Уселся в водительское кресло, пробежался пальцами по рычагам, как музыкант по клавишам, завел двигатель и несколько секунд прислушивался к его дыханию.
Когда Елена ступила на подножку авто, то почувствовала дрожь в коленках, быстро толкнула тело вперед, иначе не устояла бы на ногах и сорвалась вниз. Мягкое кожаное кресло, приняв ее, чуть прогнулось, обтекая и принимая очертания ее тела. Дрожь не ушла, а, напротив, даже усилилась, разлилась по всему телу слабостью. Откуда чувство такое, как у впервые танцующей с кавалером гимназистки? Ноги от страха подгибаются и приходится прямо висеть на партнере по танцу, а тот-то думает, что подруга совсем танцевать не умеет и именно из-за этого давит ему носки. Хоть голову бы подняла вверх. Чего под ноги смотреть? Спасаломская поняла, что, попытайся эту минуту Шешель поцеловать ее, она не смогла бы ему сопротивляться и у нее не хватило бы сил, чтобы отвесить ему хлесткую пощечину за такое дерзкое поведение. Пожалуй, это было бы даже приятно. Она замечталась, попробовав угадать, какой вкус у губ Шешеля. Наверное, они пахнут табаком и машинным маслом. Они сухие, как папиросная бумага, а чтобы они стали мягкими, их надо вымачивать в вине. Бокала хватит.
Она не могла скрыть своих мыслей. Они отражались в ее глазах. Жаль, что Шешель не смотрел на нее, всецело поглощенный изучением авто. Не понять этих мужчин. Такая женщина сидит рядом, а он только на приборы поглядывает, будто рядом с ним и никого и нет.
Она не услышала, как заработал двигатель, заурчал, будто у авто был желудок, в который только что через пищевод, или что там у него есть, провалилось немного еды и он принялся ее переваривать.
– Ну что же, поехали, – сказал Шешель, нажал на педаль газа, авто сорвалось с места.
Елену чуть качнуло назад. Именно это движение вырвало ее из страны грез. Она выставила руки, уперлась ладонями в панель с приборами, посмотрела на Шешеля, надеясь, что он наконец-то повернется к ней лицом. Но тогда ей станет доступна и та вторая половина – обезображенная шрамом. Она любовалась его профилем. Черты лица тонкие, глаза спокойные, красивые. От него веет надежностью. Спасаломская прищурилась, улыбаясь и опять погружаясь в грезы. Ей было приятно ехать.
Шешель действительно повернулся, точно мысли умел читать, но с небольшим запозданием. Казалось, что все, что простиралось за лобовым стеклом авто, ему интереснее, нежели созерцание своей соседки. О, поклонник известной актрисы ни секунды не упустил бы и не отрываясь глядел бы на нее, пока авто, которое он вел, не врезалось бы в стену дома или фонарный столб. Но это, когда они на улицу выедут. Пока же единственным препятствием перед ними были запертые ворота студии. Авто они не остановят, но сломать могут.
Он ничего не сказал. Только слегка улыбнулся. Ворота расступились с едва заметным скрипом. Авто вздрагивало, когда наезжало на рытвины, точно корабль, в который то и дело попадали неприятельские снаряды. Но пока они не могли потопить его, хотя вода в трюме, несмотря на все усилия экипажа, прибывала.
Скорость постепенно увеличивалась. Елена поняла это, когда почувствовала, что ее вдавливает в спинку кресла, а дома стали мелькать слишком быстро перед глазами, и для того, чтобы прочитать вывески на витринах, приходилось встречать и провожать их взглядом.
Никогда прежде она не чувствовала себя так уютно в своем авто. В нем всегда чего-то не хватало. Но чего, она не знала. Положила плюшевую игрушку рядом с приборной панелью. Не помогло. Теперь она поняла, что за рулем должен был сидеть другой человек. Интересно, сколько он попросит, если нанять его на должность личного водителя? Она от такой мысли развеселилась, а спрашивать не стала, потому что ответ знала заранее. Никогда он не согласится. Обидится еще после такого предложения, остановит авто, выйдет вон, не сказав ни одного слова на прощание, побредет к своему дому пешком или поймает пролетку и умчится на ней. Даже когда она привяжет его к себе, он все равно не сможет проводить с ней все свое время. Дикий зверь недолго может жить в клетке. В неволе он умрет.
«Знаю. Знаю».
Темнело, но вечер еще висел в небесах и на землю не спустился, а поэтому нетрудно было разобрать двигающееся следом за ними по улице, в метрах тридцати позади, авто – черное, как оторвавшийся от ночи кусок. Черный «Олдсмобиль». Прежде он стоял невдалеке от студии. Как только ее покинула Спасаломская, авто пристроилось к ней в хвост.
Они не оглядывались и преследователей не видели.
О чем же заговорить; о погоде, фильмах, котировках ценных бумаг или о том, что подают сейчас в ресторане, возле которого они проезжали. «Галиция». Там сегодня рыбный день; уха из осетров, расстегаи и прочее, прочее.
Давно она не сталкивалась с подобной проблемой, ведь раньше спутники ее только и делали, что говорили, стараясь перещеголять один другого в красноречии, а она откровенно скучала в их обществе и хотела, чтобы они помолчали хоть немного, потому что от них начинала болеть голова. Она зевала, но ее не понимали. Что же теперь произошло? Она вспомнила, что забыла сказать ему, куда надо ехать, но Шешель так уверенно вел авто по улицам города, что она начинала верить, будто он и вправду может читать мысли и говорить, что ему ничего не надо. Он и так все знает.
Возле глаз у него собрались морщинки, побежали тонкими трещинками от глазниц, как по старому льду который должен вскоре совсем сломаться, освобождая скованную им на зиму воду. Вот с чего время начало разрушать его лицо. Да еще этот жуткий шрам. С годами он станет еще страшнее. Но он любит улыбаться.
– Превосходное авто, – сказал Шешель. При этом он по-прежнему смотрел только вперед и, похоже, говорил все это самому себе, и если бы с ним рядом никого не оказалось, он все равно сказал бы эти слова.
– Спасибо, – она уже слышала этот комплимент. Она уже отвечала на него так же глупо.
Кажется, она сказала, что хочет ужинать. Или нет? Она не помнила.
Она любила ездить в «Асторию». Когда она входила в огромный зал этого ресторана, то все внимание вмиг обращалось к ней. Все отрывались от тарелок, какие бы яства ни лежали на них, а повар «Астории» умел творить кулинарные чудеса и в ремесле этом был не менее искусен, чем Спасаломская в ремесле актрисы. Но она доставляла радость для глаз. А он и для глаз, и особенно для желудка. Жаль, что ничего от творений его не оставалось, а то, что оставалось… в приличном обществе об этом не говорят.
