Все смотрели на нее и шептали: «Спасаломская. Это Спасаломская». Она светилась ярче сотен лампочек, вмонтированных в стены и свисавших с потолка виноградными гроздьями, впитавшими в себя свет Солнца, а когда пришла ночь, они отдавали его. Она была звездой, спустившейся с небес. Надо прикрыть глаза. Иначе они могут ослепнуть. Как же это приятно. Но она опять замечталась. Секунд на пять. Одернула себя. Вновь посмотрела на Шешеля, на его опрятный, но далеко не новый китель с погонами майора на плечах и плашками нескольких орденов и медалей на груди. В «Астории», где глаза заболят от обилия золота на плечах, где высших офицеров больше, чем на совещании Генерального штаба, Шешель будет чувствовать себя неуютно…
Она стала перебирать в голове другие названия. Попроще. Как страницы книги листала, где содержатся сведения о городских ресторанах.
Хрусталь, мрамор, золото.
Она стала волноваться.
Появилась какая-то слабость. Перед глазами возник туман.
Обернувшись, она увидела, как с соседней улицы, когда они только въезжают на перекресток, вылетает огромное черное авто, не успевает затормозить и даже не пробует делать этого, как и обойти стороной, бьется в них со всего маха. Она узнала эту машину и знала, кому она принадлежит.
Черный «Олдсмобиль».
Тонкий металл «Стального ветра» сгибается, как картон, и следом за ним трещат и ломаются кости, а из разорванного во многих местах тела фонтанами вырывается кровь, заливает авто красным. Но оно и без того выкрашено в этот цвет. На нем и кровь-то не разглядишь.
Темнота. Они мертвы? Оба? Но она еще чувствует что-то. Или уже нет?
Туман перед глазами прошел. Елена вздрогнула, заметала головой, думая, наверное, что должна увидеть в лучшем случае больничную койку, а в худшем… под землей темно, ничего она не разглядит, а если руки подымет, то наткнется на шершавые доски гроба.
Все увиденное казалось настолько реальным, что она еще с несколько секунд не могла поверить, что все это было лишь видением. Что же это было? Она покосилась по сторонам, но все перекрестки были другими, не такими, как в видении. Узнай она их, все равно не успеет крикнуть Шешелю, чтобы остановился. Черное авто, несущее смерть, – проворнее, будь что будет. У нее так развито воображение, что если бы все сны, которые она видела, сбывались, она умерла бы не один раз, а уже десяток.
Что может случиться на тихих вечерних улицах? Конечно, ничего. И не надо ничего придумывать, а то беду накличешь.
Шешель соблазну произвести на актрису впечатление своей ездой не поддался. Авто он вел аккуратно, как прилежный водитель, вовсе не собираясь устраивать на улицах гонки. Изредка он нажимал на клаксон, чтобы тихоходные телеги и конки поближе прижались к обочине и дали ему возможность обогнать их, при этом не заезжая на встречную полосу и не рискуя столкнуться с теми, кто двигался навстречу ему.
Прочь плохие мысли, прочь.
«Астория».
Ей сейчас вовсе не хотелось вновь превращаться в звезду. Напротив. Вот бы отдохнуть, чтобы никто не узнал тебя, но вряд ли такое возможно, если только грим не наложить. Куда же от самой себя убежишь? Она посмотрела в окно, наткнулась взглядом на рекламный плакат очередного фильма студии Томчина. Ей не нравился этот плакат. Вернее, ей не нравилась она на этом плакате. Слишком театрально заломленные руки, голова запрокинута назад, глаза закрыты – все это слишком показные страдания. Не настоящие. Неужели она так плохо играет в этом фильме? Надо пойти посмотреть, прийти на последний сеанс, вуаль набросить на лицо, чтобы в зрительном зале, когда зажгут свет, никто ее не узнал. Можно уйти пораньше, когда зрители еще досматривают последние сцены, но тогда она не услышит, что они будут говорить после окончания сеанса. Вот бы подслушать их разговоры. Это совсем другое, чем льстивые речи критиков. Это настоящее. То, что она читает в журналах, в большинстве своем искусственное. Суррогат.
– Вы знаете, где находится «Полночный экспресс»? – спросила Спасаломская.
– Нет.
– Жаль. Я тоже. Название хорошее, и мне говорили, что там хорошая кухня и там уютно… ай, – вскричала она, будто под сиденьем у нее завелась мышка и теперь Спасаломская, увидев этого незваного пассажира, очень удивилась, – ну как же я могла забыть? У меня же справочник есть. Как же я забыла? Сейчас найду.
Она говорила слишком быстро и взволнованно. Нельзя так терять самообладание. Говорить надо сдержанно и холодно, иначе собеседник может слишком многое возомнить о своей персоне.
Черное авто как тень мчалось следом за ними, держась на одном и том же расстоянии.
Фасад «Полночного экспресса» выходил не на центральную улицу, а на прилегающую к ней. В лучшем случае дорогие авто проскальзывали мимо, а останавливались лишь в том случае, когда у них что-то ломалось. Но вероятность такой остановки была крайне мала.
Толстый розовощекий швейцар в красной фуражке отворил перед ними массивную дубовую дверь. Он выглядел лет на пятьдесят, длинные закрученные к верху усы, на отращивание которых он потратил, вероятно, уйму времени, выдавали в нем отставного военного. Он наверняка дослужился до фельдфебеля, был отцом и защитником новобранцам, а распахни он зеленую шинель с красной окантовкой, вся грудь окажется в крестах. Спросишь его: «Где воевал, служивый?», так в ответ получишь внушительный список, венчавшийся Будапештом или Веной. Что там будет посредине? Каушен, Гумбонен? Может, где-то и встречались. Такому за то, что дверь открыл, медный пятачок в руку положить будет стыдно. Надо лезть за серебром или казначейским билетом, но отставной фельдфебель свободную руку демонстративно убрал назад, за спину заложил, всем видом своим показывая, как ему приятно, что в заведение, где он служит, заглянул авиатор. Невольно он вспомнил, как сидел в окопе, ожидая приказа к наступлению, а над его головой проносились эскадры русских аэропланов, которые летели обстреливать вражеские позиции.
То ли освещение в зале оказалось слабым, то ли все так увлеклись беседами со своими спутниками, не обращая более ни на что свое внимание, а те, кто сидел в одиночестве – созерцали свои тарелки, в общем никто Спасаломскую не заметил и даже в сторону ее не посмотрел, а уж на Шешеля тем более смотреть не стоило. Серая мышка. Незаметная. Как тот студент железнодорожного университета, которого Шешель повстречал днем.
Откликнулся только официант, услышав перезвон колокольчика, который ожил ровно на миг, когда они вошли, и задели его краешком двери. Приятный звук.
Невнимание ее чуть оскорбило. Первым желанием было развернуться, уйти прочь, хлопнуть дверью на прощание, колокольчик проводит ее перезвоном.
Она еще не понимала, отчего выбрала именно это место, будто в городе нет ничего лучше, с отдельными кабинетами, где ни ее, ни Шешеля никто не потревожит, но мысли привели ее сюда, причем название возникло в голове спонтанно, будто выплыло оттуда. Здесь она вряд ли могла наткнуться на кого-то из своих знакомых. Завидев ее кавалера, они еще долго шептались бы по этому поводу, строя догадки. Кто он? Действительно – кто он? Задай ей кто этот вопрос, она пока не смогла бы на него ответить. Стеснялась она, что ли, показаться в его обществе? Она еще не понимала этого.
– Здесь уютно.
Она сказала это, когда официант провел их в угол зала, где они могли спрятаться под густыми ветвями пальмы, стоящей в кадушке.
Она сидела лицом к залу. Она сама захотела этого, а Шешелю оставалось лишь глядеть на нее либо на стену за ней. Никто его внимания от нее не отвлекал, зато она видела весь зал. Она улыбнулась от таких мыслей. Забавно все это.
Она почувствовала тревогу, промелькнувшую на краю сознания, как тень летучей мыши – такая же быстрая и неуловимая. Она оторвалась от меню, провела взглядом по залу. Какое-то время глаза перестраивались, как оптика у бинокля, когда подкручиваешь колесико, наводя резкость с тех предметов, что поблизости, на те, что находятся в отдалении. Ничего она не заметила, опять вернулась к строчкам меню, и вдруг опять эта тревога, опять тень, которую она непременно увидела бы, не поспеши отвернуться от зала. Вздрогнул колокольчик. Он точно был привязан к сердцу Спасаломской. Она почувствовала, как холодные пальцы, будто по струнам, перебирают по ее венам, соединенным с сердцем. Оно начинает ныть. Дверь. В нее входили очередные посетители. Трое. В дорогих смокингах. Несколькими секундами ранее на улице остановилось черное авто из ее видения.
«Олдсмобиль».
Меню выскользнуло из ее ослабевших, задрожавших пальцев, хлопнулось на стол. Легкая тень пробежала по ее лицу, точно лампа, висевшая под потолком, была Солнцем, имела спутник и вот сейчас он на секунду затмил ее свет. Тело напряглось. Взгляд застыл.
– Что-то случилось? – спросил Шешель.
– Нет. Все хорошо.
В голосе проступила дрожь, которую она не смогла спрятать. Она попробовала вновь говорить о каких-то глупостях, но теперь слова давались ей с трудом, не так легко и беззаботно, как прежде. Чувствовалось, что ее не отпускает какая-то другая мысль. Словами Спасаломская пробует утопить ее, но та все вновь и вновь всплывает на поверхность сознания, прямо как пробковый спасательный круг. Но вот спасательный ли он?
Изредка Елена поглядывала через плечо Шешеля в зал. Со стороны казалось, что она косится на его погон.
Шешель не поверил ей. Он не был ослеплен и оглушен ее красотой и обаянием. Вернее, был, но… ему так тяжело давалось скрыть свои чувства, точно он возводил плотину все выше и выше, а вода прибывала. Еще немного, и она прорвется наружу и сметет все те камни, что он нагородил, пытаясь остановить ее. Разве ее остановишь?
– Давайте уйдем отсюда, – неожиданно сказала Елена.
– Вам здесь разонравилось?
– Да.
– Вас отвезти домой?
– Нет. Попробуем найти что-нибудь более уютное.
– Хорошо. Но если вы не возражаете, теперь это уютное место поищу я.
– Да, да, я не возражаю. Пойдемте.
Они не успели ничего заказать. Времени терять, расплачиваясь, не пришлось.
Шешель предпочел показать, что ничего не заметил. Но у него был цепкий взгляд, хорошая реакция и неплохая память. Иначе… нет. Ему просто повезло. От многих, кто обладал еще более обостренными чувствами, фортуна отворачивалась. Теперь они спят в могилах, разбросанных по всему миру.
Лица всех троих, несмотря на приглушенный свет, хорошо отпечатались в его мозге. Они делали вид, что больше интересуются меню, отпуская друг другу колкие замечания по его содержанию.
– Филе оленины с перечным соусом и запеченными овощами, миноги из Великого Устюга с горчично-медово-яблочной заправкой. Что думаете, господа?
– Фу. Как примитивно! Они бы еще кашу гречневую здесь написали.
Шешель знал, что точно так же они могли взяться за обсуждение его внешности и одежды. Но когда они все вместе, точно кто-то команду дал, глянули на него, приготовленные заранее слова так и не слетели с их губ. Что-то остановило их. Иначе… он не стал бы с ними драться, отвешивать каждому из них пощечины, а предложил бы им извиниться. Их было трое, но все вместе они не стоили и одного из тех английских матросов, с которыми он много лет назад дрался в портовой таверне Марселя. Тогда он уложил на деревянные доски таверны двоих, прежде чем кто-то из оставшихся на ногах ударил его бутылкой по лицу, отправляя в нокаут…
Они не выдержали его холодный, тяжелый взгляд, отвернулись, занялись своими делами, но теперь говорили потише.
– Пойдемте отсюда господа, нам здесь делать уже нечего.
Опять демонстративно громкий голос, рассчитанный не только на тех, кто сидел за столом, но чтобы его услышал и Шешель, а в особенности Спасаломская. Она схватила Шешеля за руку, сжала пальцы. На коже синяки, наверное, останутся или следы от ногтей. Почему же эта троица так напугала ее?
Шешель криво улыбнулся. Он увидел черное авто. Не составляло большого труда догадаться, кому оно принадлежит. Вот только хозяева ошибаются, если думают, что смогут на целый вечер превратиться в тень, которая везде следует за Спасаломской. Она была им нужна, а вовсе не Шешель. Он стал кое о чем догадываться.
«Авто слишком тяжелое и неповоротливое, – подметил Шешель. – На таком стены пробивать хорошо. При столкновении у пассажиров большие шансы совсем не пострадать, а вот маневрировать на улицах – неудобно. Особенно если надо за кем-то гнаться».
Он чуть задержался в дверях, оглянулся, и, хотя во взгляде его злобы не было, троица замедлила шаг, остановилась, стала по карманам рыться, будто проверяли, не забыли ли что-то. Взгляд Шешеля действовал на них как гипноз. Он развил эту способность, когда, сидя в аэроплане, где защитой от пуль служат фанерные борта, проткнуть которые можно и пальцем, внушал вражеским пилотам: «промахнись». У него хорошо это получалось. Ведь он жив, а те, кому он внушал это, – нет.
Через секунду все они справились с заминкой, но к этому времени Шешель уже не смотрел на них, выйдя из ресторана.
– Уже уходите? Неужели не понравилось? – расстроился отставной фельдфебель.
– Мы еще вернемся, – обнадежил его Шешель. – У вас хорошо.
– Буду рад вас видеть.
Елена молчала. Не стоит расспрашивать ее об этой троице. Все равно ничего не скажет, а если и начнет говорить, то это наверняка испортит ей настроение на весь оставшийся вечер и поправить его уже никак не удастся. Лучше тогда сразу отвезти ее домой.
Они могли оказаться ее поклонниками, которые слишком навязчиво добиваются расположения актрисы, или, напротив, они были из числа тех, кто благосклонность Спасаломской потерял безвозвратно, но надеется, что положение это можно исправить, на самом деле делая его все хуже и хуже. Какая разница? Она хорошо их знала. Все еще была растеряна и совсем не защищена от вопроса: «Кто они?», но Шешель задавать его не стал.
Он положил саквояж с вещами в багажник, сел в авто, сросся с ним, будто его нервные окончания проникли во все механизмы «Стального ветра», и теперь он чувствовал, как их обтекает масло, а по шлангам течет бензин. Он походил на современного кентавра, у которого ту часть, что была от коня, заменили на механизм. Современный кентавр должен выглядеть именно так. Кавалерия – устарела.
Резкий короткий визг покрышек. Они чуть прокрутились по мостовой, высекая из нее огонь, но смогли добыть лишь дым, а потом резина наконец-то смогла зацепиться за камень, оттолкнуться от него, посылая авто вперед, как камень из пращи, скорость которого со временем не уменьшалась, а увеличивалась.
Они ехали по каким-то маленьким улочкам, распугивая прячущихся на выгребных ямах котов. Два авто здесь не разъедутся, повстречайся они друг с другом, будут стоять лоб в лоб, как бараны, пока кто-нибудь из них не додумается дать задний ход. Низко нависали старые прогнувшиеся балконы. Елене казалось, что они могут задеть верх авто, а железные прутья вгрызутся в брезент, как гнилые зубы. Прутья торчали из стен, похожие на остатки ампутированных конечностей, безобразно вылезая из камня, как куски костей. Этак какой-нибудь балкон, не ровен час, обвалится прямо на авто и погребет его вместе с пассажирами.
Слишком много поворотов. Преодолевая большинство из них, авто чуть не царапалось бортами о стены. Их разделяли даже не сантиметры, а счет велся на ширину человеческих волосков. Она забыла, что позади них едет черное авто. Оно отстало. Когда, она не заметила. Спасаломская сбилась, считая все повороты, которые они проехали, и не смогла бы восстановить в памяти весь путь. На домах табличек не было. Она не знала, где они сейчас находятся. Она прежде не забиралась в эти районы. О, в этом что-то есть. Похититель. Как она раньше не догадалась? Шешель втерся к ней в доверие, чтобы похитить ее. Что же он потребует за свободу? По телу пробежали мурашки, в ногах опять появилась слабость, как в тот раз, когда она впервые села в свое авто вместе с Шешелем.
– Вы хорошо знаете город. Откуда? Вы ведь первый день здесь. Или раньше бывали?
– Бывал, конечно. А еще, когда в поезде ехал, карту изучал. Хорошая карта. Пока все правильно.
– А куда мы едем? – спросила она.
– Хочу проведать давнего знакомого. Я думаю – вам понравится.
– Знакомого?
– Да. Вместе служили в эскадре генерала Гайданова.
– Так он тоже пилот, отошедший от летной практики?
– Не совсем. Даже совсем не пилот, хотя многие его за такового принимали. Он работал в наземных службах, а еще писал стихи. Может, и сейчас пишет. Знаете ли, во время войны был очень популярен. Подписывался псевдонимом К. С. Не знаете такого?
– Нет. Не припомню.
Елена сдвинула брови, делая вид, что думает. Может, и на самом деле что-то вспоминала. На лбу у нее появились две морщинки. Шешель залюбовался ими, одернул себя. Муниципальные власти поскупились поставить здесь много фонарей. Они походили на оазисы света в пустыне тьмы. Чуть отвлечешься и стены не миновать. Он попробовал помочь актрисе.
– «Я птица с перебитыми крылами, лечу к земле, чтоб отдохнуть». Тоже не помните?
– Смутно припоминаю. Да, я читала его. А он лирику пишет?
– Раньше – нет. Все больше воздушными сражениями мысли занимал. Мне говорили, что он недавно книгу выпустил, но что в ней, я не знаю.
У черного авто не было ни единого шанса удержаться у них на хвосте, пусть пассажиры ее и пилот и не задержались бы на старте, слишком долго усаживаясь на свои места. Они везде теряли секунды и быстро отстали. Елена перестала оглядываться. Черное авто она там не увидит. Оно выключило фары и слилось с темнотой.
Шешель откровенно издевался над ними, впрочем, не переступая ту грань, за которой, чтобы не потерять свое достоинство, противники его перейдут к более активным действиям. Они не смогут протаранить его. Нет. Шпионы-любители. Затеяли за ним погоню, полагая, что он обычный отставной офицер, а значит, противник не опасный, никак на хищника не похожий. Их следовало проучить. Подстроить так, чтобы «Олдсмобиль» въехал в телеграфный столб или в стену, но люди невинные тогда пострадают – хозяин дома, да и когда телеграфные провода порвутся, без связи район останется, пока сюда ремонтники не явятся и не водрузят на место поваленный столб. Надо более удобный случай подождать. Шешель отчего-то пребывал в уверенности, что случай этот ему еще представится, и, возможно, не раз. Осталось еще определить, с кем свела его судьба. Для этого хватило бы сходить в ближайшее отделение полиции, поиграть перед лицом дежурного своими документами и, ткнув в маячившие за окном три фигуры, приехавшие следом, спросить:
– Это кто?
– Ежели мешают, на время изолировать можем, – вероятно, последует предложение.
– Нет, благодарю. Просто хочу знать, кто это?
– Один момент, – полицейский побежит на улицу, посмотрит на лица, сверится в картотеке.
Беда в том, а может, и радость, что Шешель был не один. Заезжать в отделение вместе с актрисой не стоило. Все он выяснит, когда объяснения с этой троицей перейдут в более тесную фазу. То, что они потеряли его авто на улицах города, еще ничего не значило. Они находились в лучшем положении, нежели он. Они легко могут выяснить, кто он и как его зовут. Исходя из этих сведений, можно вычислить и куда он едет, но для этого потребуется очень много времени. Логическая цепочка – очень сложная. Пока ее построишь, Шешель уже вернется в свою квартиру. Там его надо ждать. Там.
Он отдавал им оперативную инициативу.
Спасаломской не нравилось внимание этих нахалов. Они слишком много о себе возомнили. Они умели тратить деньги, но никак не зарабатывать их. Они были до тошноты неинтересны. Что будет, если их родители одумаются и забудут упомянуть нерадивых отпрысков в своих завещаниях?
Дерево, укрывшее весь фасад здания разлапистой тенью, служило неким подобием маяка, на который ориентировался Шешель. Он остановил авто.
– Кажется, приехали.
– Можно выходить?
– Подождите.
Спасаломская недоуменно посмотрела на Шешеля, а тот воспользовался этой паузой, чтобы выбраться из авто, обежать его, приоткрыть вторую дверь и подать Спасаломской руку, помогая ей ступить на мостовую.
Первый этаж выложен стеклом во всю ширь, но что за ним – не разглядишь дальше пары метров. Когда они вошли в залу, по нему прокатился гул голосов: «Спасаломская, Спасаломская», – шептали все друг другу на ухо. Из-за того, что происходило это ритмично и одновременно, шепот усиливался многократно и стал походить на овации зрительного зала, который ждет появления на сцене любимой актрисы и так приветствует ее. Елене определенно здесь нравилось. Почему бы и нет?
Кто-то выбежал им навстречу. Нет, не официант. У тех одинаковый вид. Маленькие усики, похожие на полоску грязи. Обязательно набриолиненные волосы, гладко и аккуратно уложенные. Разыграйся даже буря, ни одна волосинка с места не сдвинется. Не бриолин, цемент какой-то. А если током его ударит – волосы дыбом встанут? Все они похожи друг на друга, как братья родные, и одеты они точно в униформу, которую шьют, вероятно, в одном и том же ателье.
Розовощекий, полноватый – жизнь хлещет из него во все стороны, как солнечные лучи в жаркий день, опаляя все вокруг. Сама любезность. Он смотрел на Спасаломскую с обожанием. Странно, что он не прихватил с собой листок бумаги, а лучше афишу с ее фильмом. Когда еще представится шанс заполучить ее автограф да выставить его в витрину или в рамку, заключив под стекло, как картину, и повесить на стену, чтобы все знали – Спасаломская заглядывала сюда.
