Мы вернулись в комнату с красивой кроватью. Я еще раз её обошёл и остановился у изголовья. Какой бы она ни была пару минут назад, самое интересное было сейчас на самой постели. Если вся мебель в доме была накрыта чем-то похожим на простыни, то эта постель выглядела так, будто ее хозяин только что встал. Не заправлена.
Все это становилось очень странным и пугающим. Я уже начал жалеть о том, что потащил сюда Еву.
Над кроватью висела картина. Очень статный молодой человек стоял с прямо вытянутой рукой, на которой сидел чёрный как смола ворон. По его другую руку стояли две девочки лет десяти. Тот же человек, что и внизу. Вероятно, там была чета Бронсон. Я подошел к окну. Во дворе никого не было.
Оказывается, со второго этажа двор выглядел чуть иначе. Сверху было видно, что газон был в виде птицы с распахнутыми крыльями.
– …Папа! – я резко обернулся. Ева стояла вся белая, как смерть. Одной рукой она зажимала себе рот, другой края своего платья-комбинезона. Я даже охнул от удивления, что говорить о моей подруге. В дверях стоял Патрик Бронсон, отец Евы.
– Какого черта ты тут забыла? – лицо его было перекошено от злости. Где-то я такое уже видел. Очки его в толстой роговой оправе были сдвинуты набекрень, в руках был фонарь, на плече рюкзак, коричневая куртка, ботинки, серые джинсы. Самый обычный человек. Он сверлил взглядом Еву, секунды четыре, пока не осёкся. Он вспомнил, наверное, что она не одна. Я тоже буравил его взглядом.
– Здрасьте… Мистер Бронсон, мы просто гуляли, и я предложил Еве прокатиться до этого дома. Не наказывайте её, пожалуйста. Это я виноват. Мы очень устали и проголодались, уже поздно…
– Майерс, я с тобой разговаривал? Пошел вон из моего дома!
– Это не Ваш дом! – я стал в позу.
– Нет, сынок, это мой дом, я его купил. А ты мне окно выбил. Скажи спасибо, что я твоим родителям ещё не позвонил. Пошел вон отсюда! – он подошёл ко мне и вытащил из «витиеватой» комнаты за шиворот. Я успел обернуться и увидеть взгляд Евы, покрасневшие веснушчатые щеки, ставшие за минуту разговора просто пунцовыми, борозды от слезинок из глаз, орошавшие эти пунцовые поля и руки в изломе. Руки ребёнка, который не хочет, чтобы его наказывали. Тут дверь захлопнулась. Я услышал хлёсткий звук, похожий на хлопок или даже пощёчину.
– Папа! – взмолилась Ева. Да, это была пощёчина. Я просто не знал, что мне делать. Я начал ломиться руками и ногами в дверь.
Дверь распахнулась резко, так, что я провалился внутрь. Первое, что я увидел, это кеды Евы – она сидела около кровати, на полу и закрывала лицо руками. Надо мной стоял Патрик Бронсон – не самый лучший школьный психолог, которого я знал.
– Пошёл вон отсюда, щенок! – зарычал он. Я увидел, как капля слюны вырвалась из его рта, обрамленного густой щёткой усов, и упала возле меня на пол, подняв слой пыли. Как же много ярости я видел в нём. Но почему?
– Питер, уходи… – едва слышно проговорила Ева, не поднимая головы.
– Ева, это неправильно, – встал я, отряхиваясь, – я всё расскажу в школе про вас, Патрик. Все узнают, и вы за это ответите!
– Питер! – крикнула Ева и только сейчас подняла голову. На её левой щеке разгорался след от взрослой мужской ладони, ярко-красный, краснее и ярче её и без того пунцовых щек. Нижняя губа лопнула и там уже успела запечься кровавая струйка, – Питер, уходи, пожалуйста. Это не твоё дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня… – она смотрела на меня, но глаза говорили другое. Зрачки прыгали в истерике и сияли от скопившихся слез. Но последние слова она протянула с каким-то другим смыслом.
Затем Патрик просто вытащил меня за шиворот, как и в первый раз, но уже из дома и захлопнул за мной дверь. Я ничего не делал, чтобы сопротивляться. Всё, что было перед моими глазами – это взгляд Евы.
Это был взгляд далеко не ребёнка, которого собирались выпороть или как-то наказать. Да, это унизительно, особенно если ты не виноват. Обычно, это взгляд обиды в глазах ребенка. Я-то знаю, часто смотрел на себя в зеркало, после наказаний отца. В глазах Евы я видел не стыд, когда кто-то из друзей видит, как тебя наказывают родители, не обиду за то, в чём ты вовсе не виноват. Я видел что-то другое. Потому что я смотрел не в глаза сверстника, ребёнка, девочки.
Я смотрел в глаза женщины, испытывавшей глубокое душевное унижение. Это был взгляд униженного и оскорбленного человека, женщины. Взрослой женщины, а не моей девочки-подружки с забавным рюкзаком, велосипедом и кедами.
Я это потом понял, чуть повзрослев. Тогда я не мог этого понять, потому что не знал, что это – униженная женщина.
Проезжая ещё раз западное озеро, меня повело в сторону. Переднее колесо велосипеда наскочило на кочку, и я не удержал руль. Устал. Я упал с велосипеда и скатился по склону в гладь озера. Вот, хоть искупался.
Добрался я только к утру, притопал к бабушке, до неё было немного ближе. А в таком состоянии даже немного было очень и очень много. Прикатил велосипед с передним колесом в виде восьмерки и выломанными спицами.
Я открыл двери в дом, прошел в гостиную. Здесь были все мои родители, сестра, бабушка и дедушка. Наверное, думали, где меня искать.
– Боже мой… – ужаснулась бабушка, и мама прикрыла рот рукой.
Я потерял сознание. Видимо, тот факт, что все закончилось, ударил волной эндорфина в мозг. Веки медленно сомкнулись, и я мягко упал на пол.
Сон был ужасен. Я снова оказывался в доме Бронсонов. Я был в каком-то подвале, шарился руками по детским костям, под смех отца Евы. На стене этого подвала были выцарапаны какие-то имена, я не мог понять, какие, пока не увидел первое и последнее – Мона, такое имя было первым, и оно было зачёркнуто. Даже вычеркнуто с каким-то остервенением.
Последнее было имя моей подруги – Ева. Оно тоже было зачёркнуто. Перед Евой маячило имя Эллисон. Все имена, кроме Эллисон были зачёркнуты, с той разницей, что черта на имени Евы была совсем свежая и… яростная. Будто кто-то ненавидел его, кто-то истязал стену чем-то острым, чтобы убить его.
Меня лихорадило. Наверное, промёрз, когда искупался посреди ночи. Я слышал визг птиц, которые кружились вокруг своей оси как тот воробей в лесу, они окружали меня, нападали, клевали, пока я в темноте не услышал: «Питер, уходи, пожалуйста. Это не твоё дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня…».
Я несколько раз просыпался в бреду и весь мокрый, чьи-то руки заботливо меня успокаивали и опускали в мягкие объятия постели, каждый раз, когда я порывался встать с неё.
Последнее, что я видел – это абсолютный мрак, разрываемый лишь изредка звуками падающих капель. Я был в какой-то пещере без толики света. Открыв глаза, я обнаружил себя лежащим в темной луже. Пол пещеры заменял тонкий слой воды. Вода и была полом. В темноте передо мной сидел кто-то. Я встал, подошел к нему. Он сидел, уткнув голову в колени. Он поднял взгляд – это был я сам. Я сам, только в каком-то рванье вместо одежды. Он сидел молча, смотрел на меня впалыми глазами. Его рука протянулась ко мне, и как только он коснулся меня, все исчезло.
Проснулся я у себя в постели, чистый, почти ничего не болело. Первое, что я спросил, удивило родителей.
– Где Ева? – прохрипел я.
– Ева дома, у своей бабушки. Причём здесь Ева? Где ты был?
– Кровь… много. Кости. Детские. Где Ева?
– Ты совсем дурак? Где ты шлялся? Знаешь, как мы волновались?
Да знаю я, как вы волновались. Знали бы вы все, как я волновался. Как я залез в дом, в котором меня чуть не сожрал волк-переросток, не считая чертовых птиц и их визгов, детских костей, имен и прочего… Или это был еще один лихорадочный сон?
– Ева была со мной. Я ничего никому не расскажу, пока вы её не приведёте.
Сказано – сделано. Ева через два часа сидела напротив меня с лицом полнейшего непонимания.
– Ты рассказала им?
– Нет.
– Ничего?
– …Что? – сказала она, немного потупив взглядом.
– Ты издеваешься? – я начинал чувствовать гнев, который сменил обиду предательства.
Я приподнялся, возле моей постели все собрались – родители, бабушки, Ева.
– Ева, где вы были, чёрт возьми? – отец был в гневе. Хотя ему-то что…
– Мы поехали кататься на велосипедах. Доехали до озера, искупались, потому что было жарко. Я проголодалась ближе к вечеру и захотела домой. И начали где-то лаять собаки на другой стороне озера. Стало страшно. Питер захотел остаться, я ему сказала, что не стоит, что все будут волноваться, но он же упрямый, как осёл. Я и поехала одна. Доехала до развилки, меня там встретил папа… – Всё это время Ева сидела и рассказывала эту ложь, глядя в пол, на будто бы заученный текст.
– Ложь! Ты была со мной, ты же видела всё это в этом сраном проклятом доме! Ева, почему ты врёшь им? Почему ты врёшь мне?! – я был в бешенстве.
Ева смотрела в пол. По её щеке стекала слеза.
– Извини… – прошептала она, наклонившись над кроватью и выбежала из комнаты, ломая пальцы. Моему удивлению не было предела. Шоку, скорее. Я ничего уже не понимал и не хотел.
– Короче, всё понятно. Сам дурак, потащил ещё и девчонку за собой. Она хоть додумалась домой поехать, а этот с собаками там веселился. Теперь ещё и прививки ставить от столбняка. Не можешь нормально? – резюмировал отец.
Я промолчал. Как итог, меня несколько раз отправляли к «доктору» Бронсону, который только и делал, что задавал мне вопросы в своём кабинете. Я ему ничего не рассказывал. Я больше никому ничего не рассказывал.
Моё начало больше походило на чей-то конец. Я ходил к этому докторишке оставшиеся месяцы учёбы.
Только сейчас я заметил все его странности. Он весь был странный. Толстая роговая оправа очков, усы как щётка под носом. На руке, правой, порез. Глубокий, как стеклом, и старый. Рубашка в клетку, ещё одни очки в нагрудном кармане.
Учебный год вот-вот должен был закончиться. Исигуро я так ничего и не рассказал. Ева ходила на уроки так же, как и раньше, но теперь она выглядела какой-то пришибленной. Я с ней не разговаривал.
Мне прописали курс посещений этого мозгоправа до самого лета. В один из таких внеурочных опросников я начал задумываться над тем, где же было мое начало – в лесу с отцом или в этот самый день, сегодня.
Самый солнечный день за весь май и вместе с тем самый чёрный в моей жизни, потому что… один из первых по-настоящему чёрных дней в моей жизни. А первое мы запоминаем всегда очень ярко и в подробностях.
Я попытался мягко рассказать маме о том, что случилось, но она мне не поверила. Они верили друг другу – взрослые взрослым. Но больше меня убивал главный аргумент: «Не лезь в чужие дела. Это не твоя семья». Мистер Исигуро просто отмахнулся от меня, сказав что-то из серии «Это немного не по теме пройденных занятий, Питер…». Поэтому всё, что мне оставалось, это посещать занятия очкарика в халате, горе-отца Евы. Сегодня в школе её не было. Как и вчера. Может, заболела?
– Здравствуй, Питер. – я зашёл в его кабинет. Очень тускло освещённый. Стол был из дуба, кипа бумаг, книжный шкаф справа ломился от книг. Сам он сидел лицом ко мне, уткнувшись в какие-то бумаги.
– Здравствуйте. – Бросил я и сел напротив него, потому что досконально знал этот процесс – какие-то кляксы на бумаге, которые я должен был с чем-то ассоциировать, десяток вопросов насчёт дома и костей, моих кошмаров, попытка убедить меня в том, что это моё воображение играется на фоне ссор родителей. Знаем, проходили. Там еще и мисс Каарт насыпала.
– Год заканчивается, Питер, а ты так мне ни на что и не ответил. – продолжая читать что-то, сказал он.
– В чём подвох? – Я не знал, что мама с ним говорила, но на её месте, я бы тоже поговорил с ним насчет психического здоровья своего ребенка.
– Подвох в том, Пит, что я единственный, не считая моей дочери, кто тебе может поверить. А ты ведь хочешь, чтобы тебе поверил хоть кто-то в этом мире… – он впервые на меня посмотрел. Глаза холодные, как у мертвой рыбы. Грязно-голубые с зеленоватым отливом. Мерзость. Фу.
– Хорошо, что Вас интересует?
– Я вчера нашел у Евы в комнате вот это, – он показал мне детские рисунки.
На них был черный дом, огромная чёрная собака внутри этого дома. Очень много чёрного и красного, на некоторых был изображён ворон, чёрный, как смоль, на некоторых просто был чёрный цвет, пробиваемый синеватым и голубоватым светом. На одном листке был нарисован мальчик в оборванных тряпках посреди косточек. Костей, скорее. Выходит, Ева тоже это видела. Но она не могла видеть то, что мне… просто приснилось, я же ей не говорил, – что вы видели там, внутри?
– Я видел наверху, в спальне, картину молодого человека и девушки. Больше ничего. Не знаю. Остальное мне просто приснилось. Меня сделали сумасшедшим козлом отпущения. Это очень чёрный дом. Он стоит на костях детей. Я их видел, трогал эти кости во снах. Я ничего не понимаю уже. Что было сном, а что – явью. Я устал. Можно мы это всё забудем, и я пойду домой? У меня нет сил разбираться в этой головоломке без кучи нужных деталей, – я с шумом выдохнул и опустил взгляд.
– Ты видел их? – Спросил он и у меня побежали мурашки по спине, размером со слона. Я взглянул на него. Он сидел и улыбался.
– Кого? – Я начал себя морально готовить к тому, чтобы быстро выскочить из-за стола и убежать домой.
– Имена на стене, в подвале. Мне еще раз спросить?! – Он хлопнул ладонью по столу и его очки съехали набекрень. Теперь он был похож на сумасшедшего ученого. Я встал и оглянулся.
– Если эта груда камней – Ваш дом, то у Вас большие проблемы, мистер Бронсон.
– Встал, чтобы убежать к маме? Тебе никто не поверит. Даже моя дочь тебе не верит, – день великих открытий, а то я не знаю.
– Где Ева?
– Нужно было запереть тебя там, чтобы ты понял, что нельзя просто так брать, Питер, и влезать в чужую жизнь, в чужие секреты, переворачивая и сжигая все внутри. Последствия, Питер. Запомни это слово!
– Чокнутый придурок!
Я выбежал из кабинета в отдалённом уголке школьных коридоров. Сломя голову я нёсся за своим велосипедом.
В голове был хаос. И этот чокнутый был отцом Евы? Промыл ей мозги, и она нагло лгала мне и всем вокруг, что я осёл упертый. Секреты, последствия, сраный я олень! Мне явно что-то не договаривали с детства.
Через полчаса я уже трезвонил в забор бабушки Евы. Мне нужно было с ней поговорить.
– Здравствуйте, Питер. Как ты? – Её бабушка всегда отличалась большим радушием. Почему Ева жила с ней, при живом отце, я не знал, но выбор её одобрял.
– Здравствуйте, Ева дома? – В горле пересохло от быстрой езды.
– Нет. Сегодня её должен был привезти вечером отец. Он впервые за долгое время решил её забрать на выходные к себе. Они хотели провести вместе день в новом доме. Но как она вернётся, я попрошу сообщить тебе.
Я поблагодарил её и уселся на велосипед. Упёршись локтями в руль, я опустил голову. Где мне её искать?
Забрал к себе. Впервые забрал к себе. Она не вернётся…
Пронзившая голову мысль красной полосой прожгла мой взгляд.
– Она там, – прошептал я сам себе и рванул с места снова в «Особняк Уоквент», по пути заехав к дому бабушки.
Я не знал, чем это всё может закончиться, поэтому попросил бабушку вызвать полицию к дому на холме. Сказал, что там кто-то кричал, а сам тайком поехал через западное озеро к холму – так быстрее всего. Я мчался со всех ног. Со всех педалей.
Я ехал очень быстро. Горячий воздух высушил горло насквозь, так, что я не мог сглотнуть без боли. Пот застилал глаза, капли его собирались в бровях и падали прямо в глаза. Неприятно щипало. Я как мог на ходу смахивал его рукой со лба, едва удерживая руль. Жарко.
Еще на подъезде я увидел, что дверь настежь открыта. Я бросил велосипед у начала двора, осмотрелся – никого. Аккуратно ступил к дому, через порог, и тут же потерял способность видеть. На улице было очень солнечно, а вот в доме нет. Я подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Отдышался.
Снова в солнечном проёме от двери плавали тысячи первородных пылинок. Я осмотрел первый этаж – пусто. Ни единой живой души.
Было очень страшно. И даже странно. Я как будто вернулся в страшный сон, спустя лет десять. Это место выжгло в моем сознании печать страха.
Теперь я не знаю, умею ли бояться по-настоящему того, чего боятся все остальные. Темноты там, неожиданности.
У всего есть обратная сторона. Сейчас, например, я был рад, что темнота дома меня окутывает. Я смотрел на освещённые солнцем участки как будто бы из тени. Я видел, а меня нет.
Евы не было. Кричать, как герой дешёвых фильмов ужасов, я не собирался. Если ее нет на первом этаже, то она на втором. Если нет там, то её просто здесь нет. Но что-то мне подсказывало, что я знаю, где она будет.
Сердце тем чаще стучало, чем ближе я был к спальне второго этажа. Мне кажется, я его слышал отчётливее, чем звуки вокруг. Коридор к спальне был достаточно длинным, около десяти метров. Я прошел его максимально тихо – сам стал тишиной. Дверь в комнату была прикрыта, оставалась буквально сантиметровая щель.
Я подошел и прислушался к тому, что могло быть внутри. Ничего. Пусто. Ни разговоров, ни дыхания, ни шорохов. Я медленно открыл дверь рукой. Она открылась с очень громким скрипом. В этом доме всё скрипело, но сильнее всего – дверь в спальню. Наверное, её чаще всего открывали. Скрип прорезал тишину дома насквозь, как нож масло.
То, что открылось моему взгляду, я не смог бы описать, если бы не видел сам. В ту секунду я одновременно и умер, и понял всё, и захотел убежать, кричать – не знаю, всё сразу. Такой спектр эмоций ещё не пробивал меня разом. Да, я нашёл ее.
На что способна семилетняя девочка? На многое, если того стоит её жизнь. Но на что способен пойти человек, когда в его руках эта самая жизнь?
– Господи… – это всё, что я смог прохрипеть. Горло пересохло в мгновение. Было даже как-то непривычно слышать себя со стороны.
Я начал обходить кровать против часовой стрелки.
Это было странно, если слово «странно» вообще вписывалось в эту сцену. Все кадры, которые я видел с разных углов будто бы сохранялись мною, как фотографии, когда я моргал. Они плотно впечатывались в мой мозг с лёгким жжением. Я не мог их оттуда вытащить, даже спустя десяток лет.
