Ярослав Полуэктов "Черти в Париже"

Спрашивает этот любопытничающий кентяра, конкретно въехав в сюжет:

– А Бим что делал: в номере целый день? – это пока я, который персонаж – по Парижу бродил. Один!

И рисковал при этом. Жизнью и кошельком.

Воры так и вились за мной.

Лучшие воры Парижа. А я лучший графоман Угадайки!

И что теперь?

За живое его взяло. Вижу! Бим ему интересен, а моя жизнь не очень.

Ага, так я вот всё взял и на голубую тарелку с голубой каёмкой перед ним выложил.

Как же! Дожидайся! Бабки покажи сначала! Зубы журналистские, драконьи, оскаль!

Удостоверенье Первого Канала есть?

Если есть, тогда, может, поговорим.

А если нет, то досвидос!

Короче, были у нас свои тайны, и никогда этому пол–Эктову всего не узнать.

И так далее. Вранья в его книжке не пересчитать. Крокодилы какие–то. В тарелках! В реке! Какие, к чёрту, крокодилы в Париже!

Хотя кое–где славненько прописаны наши похождения.

Местами я даже горд за себя, а Бима бы я прописал ещё больше.

И всем он раздал по полной.

Всё как есть, без особых прикрас.

Хотя нет, преувеличил. Будто в лупе…

И подкрасил ярче. Будто маркерами. Стал китч. А китч это жизнь и правда!

Это с его слов. А «похищнее» – это моё определение, так оно вернее.

Ксан Иваныч, дак тот сказал прямо: «Не буду я этот его грёбаный псевдороман читать, даже и не уговаривайте… и Малёхе своему запрещу».

Угадайкины полки валятся с такой тяжести книги.

Ага, запретит он! Войной пошла коса на камень.

Хотя сначала всё было ровно наоборот. Интересовались поначалу все. Даже я.

Хотя, отвлёкся, с чего я начал?

… А–а, вот.

22. Облако, туман, дым

Собственно, ляжек у Бима нет. Поскольку и сами ноги у Бима – только одно название.

Кряхтелки, а не ноги!

Какие могут быть ноги и мышцы у человека по утрам преимущественно сидящего перед компьютером, забегающего на минуточку на работу: в офис Ксан Иваныча, а после обеда уже начинающего пить пиво.

Причём ежедневно.

Притом в неимоверном количестве. То есть до полного усрача.

Это когда к концу дня так называемые ноги уже не ходят, а коряво переставляются: навроде костылей: по необходимости неупаденья.

Да! Бим поскорее хотел вернуться в гостиницу, чтобы наконец–то отдохнуть от невообразимых и регулярных гонок по автобанам и городам Европы.

Но сначала нужно было – чисто ритуально – отдать дань Парижу, и, если получится, возложить какому–нибудь серьёзному французскому Памятнику венок: от Сибири.

А ещё – и это было гвоздем программы, и ради чего собственно затевался пресловутый бимовский Париж: он мечтал посидеть под Эйфелевой Башней! на господине Пеньке!

Который он вёз с собой специально для этой цели. То есть чтобы сфотографироваться на нём.

И с ним.

То бишь сверху, и в обнимку.

Про то, что он, проживая в сибирской Руси, на этом Пеньке, извините: шмякался с проститутками… да и не только с ними, если честно сказать, и оное, не украшающее Бима обстоятельство как–то забылось: в угаре подготовки что ли…

Французская публика о тщательно – до спонтанности – готовящемся кощунстве даже не подозревала.

Бим соответственно не думал о том, что в Париже, тем более у Эйфеля, французские копы, также называемые жандармами, такого наивного по простоте, но всё равно перформанса совершить не дадут.

Ибо политикой тут ни на грамм не пахнет!

А пахнет тут международным русским издевательством.

***

Многие русские не любят Европы. Но это не мы четверо.

Уж не говоря про Америку. И снова это не мы. Хоть и подозреваем кое–что.

К простым гражданам это также не относится.

Это относится ко всем остальным, которые на крючке любых жёлтых TV.

– И нет у этих русских никакой толерантности к обыкновенным сексуальным, а то и просто стёбным отклонениям – ведь шуточки всё это, а не по правде.

А тупые русские этого не понимают.

– Тогда зачем всё это?

– Все эти политические демонстрации к чему? – так думают французские копы, – это вам не проверенные и обласканные журналистами кокушки к мостовой прибивать.

Так что подзабылся вариант.

А господин Пень тем временем отлёживался в общественном гаражике под Нотр–Гаром, что рядом с ду Нордом, в багажнике автомобиля–недодефендера Рено.

– А лукавый был приёмчик–подлюка, признай, читатель!

***

Бим за первый день прогулки облапил… облапал? не один фонарный столб.

Пару раз намеревался рыгнуть в самых известных местах.

На фотографиях этого вечера Бим выглядит расплывчатым облачком.

Туманом.

Дымом сигаретным.

Грех это фотографа или нечаянно сфотографированная параллельная «подссуть» Бима, никто не знает.

23. Сосать!

На Пигали от Бима последовало первое предупреждение: если сейчас, дескать, мы не остановимся и не выпьем пива, то он – Бим – блеванёт прямо на асфальт.

А в Париже, надо сказать, асфальта гораздо больше, чем тротуарной плитки и булыжника.

Так что многие мечтатели ошибаются, когда говорят, что «хотят парижский булыжник потоптать».

Его типа, мол, разные известные личности топтали, и они тоже хотят приобщиться… к знаменитым следам.

***

Через полминуты у Мулен–Ружа (а это тоже на Пигали) Бим заорал: «Я вижу лавку!»

– Ну дак и что с того? – спросил кто–то из других двоих. Малёхи с нами не было.

А Бим снова: там хорошая лавочка, дескать… на аллее пристроена.

Ему приглянулась.

И: если не передохнем, хотя бы чуть–чуть, то он дальше не пойдёт.

И делает вид, что ищет стетоскоп… или какой там прибор для измерения давления – я–то особо не разбираюсь, и пугает: сами идите, мол, а он останется. Мол, доберётся как–нибудь до дому сам.

Это ему, дескать, не из Сенегала шлёпать.

Дался же нам этот Сенегал! Это что, страна? На берегу чего? какой–такой лужи–окияна?

Мы с Ксан Иванычем переглянулись.

Я сделал поэтическую рожу – как Маяковский на трибуне ИБД (Института Благородных Девиц).

Ксан Иваныч сообразил правильно: пора!

И лукаво блеснул глазом. Что означало: сейчас мы его (Бима) испытаем на прочность.

Начал не издалека, а в лоб:

– А что, Сергеич, давай так поступим… – Бим при этих словах напрягся, а Ксан Иваныч декларировал решение аутодафе: «Мы приехали сюда, чтобы посмотреть Париж, а не тебя в обнимку с бомжами, – а так оно и было, – а если ты будешь молить пива на каждом шагу и нас шантажировать, то мы Париж не посмотрим. Правильно, Кирюха?»

Естественно, что я подтвердил.

– Так вот, если хочешь, – продолжил Ксан Иваныч, – то оставайся тут, и иди дальше своим ходом… Пей свой bir сколько влезет, а мы с Кирюхой пойдём… по своему…

Ксаня тут хотел сообщить о смене маршрута: в сторону большей интересности, но что для этого пришлось бы включить первую скорость, но которую Бим явно бы не выдержал против остальных спортсменов ввиду…

Но тут Бим прервал его.

– Сосать! – громко, с выибоном крикнул он, – а мы шли по зебре в этот момент, – так что идущая поблизости толпа французских людей вскинулась на нас. Как на идиотов зоопарка.

А девочка в юбчонке, что возглавляла толпу, и уже приблизилась к нам вплотную, намереваясь проскользнуь мимо нас – жестикулирующих… Она подскочила как кенгуру – говорю же: зо–о–парк – при встрече с дикобразом. Остановилась. Вперила взгляд в Порфирия. Как бы требуя объяснения. Что, мол, за шум тут – на пигальской улице, а драки нет?

– Я требую от них продолжения разговора! – сказал Бим французской девочке. И ткнул в нас пальцем. Гад он! Провокатор!