Главлей отодвинул служащего с дороги и шагнул за дверь.
***
Циля и Йошка подоспели вовремя. В погребе обеззараживания, пока абитуриентки с кафедры санитарии слизывали с них, лежащих на соседних нарах, пот, Йошка давала подруге последние советы по сдаче экзамена.
– Главное – не торопись. Готовься подольше. Дождись, пока им второй графин принесут. Тогда можешь задать вопрос, что какой-то текст не совсем разборчив. В общем, пори, чо хошь… Они спорить начнут, и ты ещё время выиграешь, до третьего графина. Ну, а там уже смело иди отвечать. На лысых внимания не обращай, делай вид, что не расслышала, о чем спрашивают. Усатому не подмигивай. К тому, что с бородкой, спиной не оборачивайся. А над тем, что с пейсами, нагнись и постарайся показать, что у тебя под декольте. Он язык проглотит и будет молчать до конца экзамена. Останется мой папаша, Главлей. Но я его уже предупредила. Он воспитанный, он считает, что задавать девушке вопросы, на которые она ответить не может, неприлично… Поняла?
Одна из абитуриенток, увлёкшись вылизыванием цилиной подмышки, случайно задела плечом сосок на её груди. Покраснела и извинилась. Циля взглянула на неё недоумённо. Йошка звонко шлёпнула виновницу по бедру и предупредила:
– Поаккуратней, слюнявая! Тебя чему на подготовительных курсах учили? Ещё раз дотронешься, кроме языка, чем-нибудь до чего-нибудь, останешься без маникюра!.. Повыдергаю!.. И быстрее давайте, мы опаздываем!
Абитуриентки заработали языками вдвое чаще и тщательнее. Как только кожа выпускниц подсохла, им предложили разноцветные туники. По обыкновению, Циля и Йошка выбрали желтый и зеленый цвета соответственно.
В Главную аудиторию, занимающую подвал размерами чуть меньше театра, они спускались не торопясь, пытаясь произвести на профессоров, сидящих внизу, должное впечатление.
За спинами профессоров располагался стол, за которым восседали папочки. Генсекс что-то нашептывал на ухо Главлею, Главлей давился сдерживаемым смехом.
Верхние скамьи были заполнены разномастными учащимися, пришедшими сюда набраться опыта сдачи одной из важнейших дисциплин при университете. Они ёрзали на скамьях и пихали друг друга локтями, потихоньку переругиваясь. Гул от них напоминал скрипы и хлопанья многочисленных дверей, но на каком-то дальнем, втором или третьем этажах.
Внизу, перед скамьями амфитеатра, располагалась огромная грифельная доска с необходимым набором цветных мелков. Напротив, лицом к Ученому Совету – три кафедры с надписями. В центре – «REUS». Слева от неё – «DEXTER». Справа – «SINISTER». Правую кафедру занимала Ишта с неизменным серым полотенцем на плече. Йошка, приподняв тунику выше колена, поднялась на левую. Циля заняла кафедру в центре, с колокольчиком на столешнице.
Церемония началась.
Первым встал бородатый профессор и, не раздумывая, вынул камень из-за пазухи и со всей силы бросил его в толпу студиозусов, кривляющихся наверху. Шум поутих и перешёл в ровное шипение. Следующим шагом стало торжественное внесение первого графина со спиртом. Третьим – краткая увертюра к предстоящему событию. Достав из-под стола волынку, бородатый препод завёл нудную мелодию, продолжавшуюся ровно столько, сколько потребовалось времени на опорожнение графина на профессорском столе. Закончив, бородатый выпил оставленный ему полный стакан, крякнул и произнёс:
– Заседание объявляется открытым. Прошу задавать вопросы обвиняемому. Защита, полузащита, нападение, рефери на линиях – все готовы?
В аудитории раздались крики и свист. Кто-то рванул небольшую петарду. Ишта, спохватившись, пробежала по всем рядам, размахивая полотенцем, и, нескоро, тяжело дыша, вернулась на место. Йошка только пожала плечами, взглянув на неё с лёгким презрением. Циля стояла ни жива ни мертва.
– Поклянитесь, что будете говорить, что думаете, и думать, что говорите! – обратился к ней бородач.
– Да обсикаться мне на этом месте! – чётко произнесла Циля дежурный ответ, скромно опустив глаза на пустое ведро, стоявшее на полу между ног.
– Принято. Обвиняемое, отвернитесь!.. Попрошу профессоров к доске. Пишите ваши вопросы. И мелки не перепутайте! Запомните, кто и каким цветом писал.
– А лучше свой мелок в карман положите! – крикнул из-за учёных спин, задремавший было, Генсекс. – Чтобы потом трупы легче идентифицировать!
Они с Главлеем дружно расхохотались в очередной раз и налили ещё по стакану.
Профессора поспешили к доске. Долго, толкаясь, они неразборчиво написали каждый свой вопрос экзаменующемуся. Последним, каракулями с завитушками, справа налево закончил свою запись профессор с накладными пейсами. Потом посмотрел на написанное, что-то подтёр рукавом и исправил одну каракулю на другую, отойдя подальше и явно любуясь своим произведением. Но вдруг его лицо вновь изменило выражение. Он подошел к доске в третий раз и в отчаянии всё стер. Тут же принялся было писать что-то новое, но и это бросил на средине и, махнув рукой, вернулся на своё место, независимо и гордо поглядывая на коллег.
После перешептываний и академической возни на профессорском столе перевернули песочные часы и завели метроном. Покачиваясь, тот щелчками начал отсчёт в полной тишине, воцарившейся в аудитории. Только из-за стола папиков раздавался тихий, мелодичный храп свесившего голову на грудь Генсекса.
Циля вглядывалась в написанное. Ишта и Йошка глазами пожирали друг друга. Для Йошки появление Ишты на кафедре было неожиданностью. Ишта вполне бы могла взять и самоотвод, в нападающие уборщики сцен не назначались. Нападение, как и полузащита, были добровольным выбором каждого по регламенту, но, значит, какому-то рефери надо было столкнуть их лбами, а кем он мог быть, Йошка понять не могла. Процесс ещё не начался, но нужно было рассчитывать уже варианты, когда брать звонок другу, когда помощь зала, а когда и – морду бить. Но у Йошки пустые руки, а у Ишты – полотенце. И владеет она им профессионально.
Когда последняя щепоть песка ещё не плюхнулась на дно часов, Циля громко произнесла:
– Буду отвечать на розовый вопрос, фиолетовый и красный. Синий и голубой можно стереть.
– Аргументы?! – стукнула по кафедре полотенцем Ишта.
– Не хочу! – сказала Циля.
– Аргумент принимается только по синему. Голубой остаётся. – стукнул песочными часами о стол бородач-профессор. – По третьему закону толерантности голубое игнорировать нельзя.
– А заменить? На побледнее? – вмешалась Йошка. – На вопрос профессора по истории религий. Он его не дописал. А значит, не имеет право принимать участие в Ученом Совете. Однако он там находится и пьёт вместе со всеми. В этом случае он должен или уйти, или подыскать себе замену, или дописать какую-нибудь гадость. Иначе, согласно тринадцатой статье о праве на жизнь с образованием, пункт пятый, это заседание можно считать неправомочным и степень магистра присудить обвиняемой в глупости без экзамена.
– Или отдать решение на волю Богов. Пункт шестой, – парировала Ишта.
– Чьих это Богов? Не ваших ли» —спокойно сказала Йошка. – По проверенным сведениям вы в своей пещере костры жжёте, а не зарегистрированы ещё. И не имеете право нападать.
– Ах, так! – возмутилась Ишта. – Изучите поправки к Кодексу! Уборщики говна освобождены от регистрационной зависимости и имеют право избирать и быть избранными, как на земле, так и под землей. На говно патент не нужен. С нами Бог!
– Тише, девочки, тише! – мягко успокоил разгорячившихся игроков бородач. – Сейчас всё исправим. Ицхак, пройдите к доске, сотрите синий вопрос и допишите свой. И не жалуйтесь потом, что вам вечно места в центре не достаётся. И не развозите, пожалуйста. Вопросы о смерти должны быть очень короткими. Как выстрел. Ну, вы помните…
В этот момент из амфитеатра запустили очередную петарду. От свистящего звука Генсекс проснулся и громко спросил:
– Закончили?! Циля, дочка, поздравляю! – он пытался подняться, но не смог. Подхваченный в падении Главлеем, любящий отец был вновь водружен в кресло. Главлей сказал ему что-то на ухо.
– Почему это прекращать пить?! – возмутился Генсекс на всю аудиторию. – Ещё не закончили? Когда у нас по регламенту второй графин? После первых часов! Почему не несут? Где дисциплина?
Служки в чумных масках, возникшие будто ниоткуда, ловко метнули на оба стола по полному графину спирта и, поддержанные одобрительным гулом амфитеатра, торжественно покинули аудиторию.
Ицхак, с перепугу написав на доске опять что-то не то, подумал было стереть написанное, но не решился. Отвернулся, насупился и медленно двинулся к своему стакану.
Надпись на русском взывала:
«Есть ли жизнь на Марсе?»
Бородач похлопал подошедшего Ицхака по плечу и чокнулся с ним, как бы утешая: сразу бы так. Ицхак выпил, уронил голову на стол и заплакал.
– Нет! – крикнула Циля. – На Марсе жизни нет!
– И это правильный ответ! – подтвердил усатый профессор, специалист по чужим планетам, и ударил в гонг. – На вашем счету стакан воды.
Стакан с водой был немедленно передан Циле. Та в три глотка опустошила его и улыбнулась.
В аудитории раздались аплодисменты. Йошка с облегчением вздохнула. Ишта открыла было рот, но тут же захлопнула, перекрестив губы троеперстием. Генсекс с Главлеем ликовали. Первый показывал за спиной Ицхака средний палец на руке, поднятый вертикально. Второй, согнув одну руку в локтевом суставе, другой рукой стучал по месту перегиба, от чего кулак на согнутой руке ритмично подпрыгивал вверх. Но фурор был коротким.
– Следующий вопрос. Розовый. «Почём фунт лиха?» – объявил бородатый, тоскливо оглядев стол с пустыми стаканами, и перевернул песочные часы.
Шум в аудитории смолк. В тишине, казалось, слышно было, как шуршит кварцевый песок, отсчитывая время. Но это сосед по столу подставил Ицхаку пустой стакан для слёз и соплей, в который именно они стекали так жестко, ритмично и навязчиво.
Циля покосилась на Йошку и, поймав её взгляд, взялась за колокольчик и затрясла его, как бы предупреждая, что ещё не всё потеряно.
– Звонок другу?! – спросил у неё бородач. – Вы уверены?
– Да! – сказала Циля. – Отвечать будет Йошка.
– Прошу вас! – пригласил полузащитника к доске ведущий.
Йошка покинула кафедру и встала в картинную позу: левая нога – чуть впереди, левая рука прижата к груди, правая – поднята, чтобы отщелкивать пальцами аргументы. Нижний край короткой туники при этом тоже был приподнят и в этом положении не только не скрывал бёдра, но и, если и обнажал, то тут же прятал в тень всё девичье богатство, расположенное выше. Со стороны амфитеатра это было малозаметно. Со стороны Ученого Совета – выглядело потрясающе.
– Этот фразеологизм в древнем мире служил знаком предупреждения неразумным в совершении ими каких-либо действий, могущих привести к житейским неприятностям как в существовании самих неразумных, так и в их отношениях с другими людьми. Узнать «почем фунт лиха» трактовалось в значении «ну, смотри, сволочь, ты еще об этом пожалеешь». Однако сам говорящий в наказании за будущий проступок виновного не собирался принимать участие. Он основывался на древнем догмате о том, что каждому в итоге воздастся по его делам. Это выражение можно было применять как к близким людям, так и к противникам, в зависимости от обстоятельств. «Лихо» истолковывалось как «горе, беда, несчастье». «Хлебнуть лиха» – узнать, как бывает тяжело пережить трудные моменты в жизни. «Не поминайте лихом» – прощальное, мол, «не вспоминайте того плохого, что между нами было, помните только хорошее».
Йошка щелкнула пальцами и прошлась вдоль профессорского стола до середины.
– Многочисленные оценки употребления этого словосочетания в разговорной речи дают право утверждать, что более половины людей пользовались им в общении с другими людьми, хотя ни те, ни другие не вникали в смысл самих слов, из которых это сочетание и состоит. Если разбирать последовательно, то слово «почём» в качестве вопроса о цене того или иного товара или услуги отдельно уже давно не употребляется. Выражение «почём зря», например, трактуется как «очень часто, много, охотно, при всяком удобном случае». Выражение «почём знать» – «откуда я знаю, может быть, наверное». А если спросить у покрасневшего от стыда человека «почём кумач?», можно и самому на неприятности напороться, выдав себя тем, что вы заметили изменения на его лице.
Развернувшись спиной к амфитеатру и лицом к Ученому Совету, Йошка повторно щелкнула пальцами и чуть прогнулась в почтительной позе, тем самым на миг показав охнувшей от вида толпе студиозусов нижнюю часть ягодиц. Приняв прежнее положение, она продолжила.
– А теперь вернемся к выбранной в этом выражении мере веса, «фунту», к четыреста пятидесяти трём граммам, к бывшей «гривне», состоявшей из девяносто шести «золотников», одной сороковой части «пуда». На первый взгляд, такой выбор, как и соотношение, покажутся странными. Много это или мало? Почему не ведро или кружка? Не мешок, не ушат, не короб? Почему выбран не объём воды, или другой жидкости, так необходимой человеку для существования? Почему не «литр», в конце концов? Он старше, его название дошло к нам ещё от наименования древнегреческой монеты?
А оказывается, всё просто. Ни воздух, ни вода в то время не имели цены. Их было достаточно для всех и повсюду. А фунтами измеряли, во-первых, продукты, которые можно употреблять в пищу. Так вот! Фунт – именно та мера, которая позволяла человеку прожить день и остаться сытым. Хлеб, мясо, овощи – в любой пропорции. Калории ещё не научились считать, а уже знали, что мера жизни – фунт!
И тогда этот фразеологизм можно расшифровать таким образом…
Йошка подошла к столу Ученого Совета, согнулась пополам, протянула руки и подняла голову Ицхака так, чтобы он мог рассмотреть её грудь под туникой.
– «Придёт время, и ты узнаешь, чего стоит твоя жизнь, если случится горе»! Однозначного количественного ответа здесь нет. Для каждого он – свой!
Произнеся эти слова, Йошка развернулась лицом к амфитеатру, согнулась и застыла в благодарном поклоне зрителям. Профессора остолбенели, вонзившись взглядами в открывшееся перед ними зрелище под туникой. Амфитеатр разразился овацией.
Циля, оглушенная потоком непонятных слов, была растрогана до детских слез, беззвучных и прозрачных. Папики, с удовлетворением покачивая головами, делали вид, что что-то поняли. Ишта, пользуясь своим положением нападающего, подошла к первому ряду амфитеатра и бросила к ногам неистовствующих молодчиков полотенце. Толпа не замолчала. Тогда она сунула два пальца в рот и покрыла гомон богатырским свистом. Кое-как, нехотя, студиозусы начали приходить в себя и рассаживаться по местам. Вернувшись на место, она заявила Совету, что просит помощь зала.
Такого удара никто не ожидал.
– У меня есть контраргумент! – вскричала Ишта. – Малик, брат, выйди на свет!
Из амфитеатра под недовольный ропот толпы начал спускаться тощий таджик неопределенного возраста и цвета. Чем ближе он подходил к кафедре, тем меньше и уже казалось его продолговатое лицо, горизонтальная складка вместо губ разрезала пространство под острым носом точно перпендикулярно ноздрям, в родственники к богинеподобной Иштар он никак не годился. Но оспаривать такое не полагалось.
Встав рядом с кафедрой, Малик тихо произнёс:
– Так вот. «Лихо» – это лишнее, лишний вес. Перевес у торговцев. И за него обычно покупатели не доплачивали, раз продавец ошибся. А того, кто требовал доплаты за собственную ошибку, просто выгоняли с рынка. Чтоб картину не портил. Били его сильно, ногами, ночью, когда никто не видел. И приговаривали: «Понял, сука, теперь «почём фунт лиха»?
В аудитории повисла угрожающая тишина.
– Ты откуда, парень? – спросил с вызовом Главлей, привстав за спинами профессоров.
– Из Согдианы, – ответил Малик.
– И эту версию сам, конечно, придумал?
– Сам, – покорно кивнул головой таджик.
Профессора зашептались между собой и стали оглядываться на спящего Генсекса. Главлей потрепал его за плечо. Генсекс очнулся.
– Что, антракт?! – непонимающе спросил он.
– Нашим гол забили, – Главлей кивнул на Малика.
– Этот? – замутненным взором осмотрел таджика Генсекс. – А почему он мяч принял в штрафной за спинами защитников? Офсайт!
– Да нет, он через всё поле один прошёл и ударил.
– И попал?
– Не то слово…
– Не может быть! Ты на часы взгляни: время вышло. Нет, так не пойдёт. Берём ещё графин и таймаут.
– Если вы его собьете сейчас, я покажу на пенальти! – вскричала Ишта. – Парень своей головой забивает, а не как ваши, используя численное превосходство. Подумаешь, научились по сетям шариться да информацию добывать, так любой может. Другие головы ломали, а вы подбираете! Ничего своего! Я апелляцию подам! Забастовку устрою! Все в говне утонете!
– В говне, это неправильно. Не надо в говне. Какой-там у нас счет? – спокойно спросил Генсекс.
– Один – один, – подсказал Главлей.
– Ну и ничего… Подумаешь, отыграемся еще… Сколько вопросов осталось? Три? Успеем… Давай, показывай этому Малику красную карточку, а гол засчитывай. Понял? Все поняли?!
– Красную? За что?! – Ишта уже размахивала полотенцем.
– За говно. За угрозу убийством или причинением тяжкого вреда здоровью путём утопления. Тебе статью назвать, красавица? Нет? Складывай своё оружие конвертиком и берись за швабру. Ишь, ты, стадион тут устроили! Всё! Перерыв!
***
На перерыв Цилю и Йошку закрыли в погребе одних, бросив им на стол горсть земляных орехов. Раствор с протеином стоял рядом в кувшине между двумя глиняными кружками.
Циля налила себе и Йошке по половинке и сидела на лавочке, гоняя за щекой засохший клубень чуфы. Йошка ходила челноком вдоль стола.
– Нет, это ведь надо! Брата она позвала! Ну, я ей покажу ещё! Что у нас там за вопросы остались?
– Голубой: «А не послать ли всех в попу?». Фиолетовый: «А … зачем козе баян?» и красный: «Быть или не быть?»
– Значит, так, – Йошка остановилась и подняла глаза к беленому каменному потолку. – Голубой мы выигрываем стопроцентно, вся профессура наша. Фиолетовый – фифти-фифти, черт его знает, кого эта калочистка ещё из зала вытащит… Может, у них в Согдиане каждая коза на баяне играет. А вот за последний, красный, придётся побороться.
– Почему? – удивлённо спросила Циля. – Ясно же – быть, конечно. Это как жизнь на Марсе…
– Ох, дурочка ты моя! А эвтаназия? По последней пенсионной реформе срок опять продлили. Раньше с пятидесяти можно было убиваться, чтобы дети твою пенсию ещё десять лет получали в двойном размере. А теперь закон вышел: с сорока пяти. Это значит – пятнадцать лет дети дотацию за покойников получать будут. Но – в одинарном, как за потерю кормильца.
– Так кто же столько проживёт – до сорока пяти? Там и самим уже детям убиваться нужно будет!
– Кто об этом думает?! Ну, не доживут, и черт с ними! Чем меньше пенсионеров, тем лучше. Меньше выплат, меньше бюджетом льгот покрывать и отчислений. Ты вот знаешь, сколько людей на земле раньше жило? Восемь миллиардов! Представляешь? И половина из них – пенсионеры. Вот они всю воду и истратили на себя, а работать не работали. Это тебе – как?!
– А сейчас сколько осталось?
– Кого?
– Пенсионеров этих, паразитов?
