Это было очень странное ощущение. Ее тело как будто ей не принадлежало, однако разум остался. Она не могла пошевелить ни пальцем. Тело казалось легким, но совершенно инертным. Римьяна силилась разомкнуть веки, но и это усилие было иллюзорным. Тело продолжало покоиться на кровати. Тягостная полудрема наваливалась на нее. Но оставалось четкое осознание сна, каким бы овеществленным он ни казался.
Тогда, пребывая в этой овеществленности, она приказала себе встать. Встала и прошла в сторону окна, отчетливо ощущая свое тело все так же бездвижно лежащим на кровати.
Она положила руки на каменный подоконник и почувствовала его прохладу и шероховатость. И тем не менее ее ладони все так же были на кровати, как и ее руки и тело. Тогда он залезла босыми ногами на каменный выступ и выпрямилась во весь рост в проеме окна. Шагнула чуть дальше, бездна раскрывалась перед ней, как несколько месяцев назад, когда она впервые ощутила себя живой, по-иному. Римьяна распахнула руки и нырнула в потоки воздуха, омывавшего башню монастыря. Она плыла над каменистым берегом, скользила вдоль вылизанных ветром скал… Ее тело все так же лежало неподвижно на кровати в келье.
В эту ночь у нее впервые получилось сделать то, чему ее обучала Старшая Жрица, не давая этому занятию никакого имени, не рассказывая о том, как это пройдет, кроме того, что, когда это случится, у сестры Мелиссы не будет сомнений, что это произошло.
У Римьяны в произошедшем сомнений не было.
Жизнь Римьяны на Острове временами казалась ей полусном, а иногда сном казалась ее прошлая жизнь, а то, что происходило теперь – пробуждением. Рожденная под сенью Леса, мнившегося ей бескрайним, единственно обитаем миром, теперь перешагнула порог иного бытия. Шаг этот сопряжен был с тяжелой болью, как физической, так и душевной, однако теперь Римьяна могла освободиться от нее, следуя за своим «предназначением». Так говорила ей Старшая Жрица. Девушка теперь верила ей и своим чувствам, но все же… сомневалась.
Мысленно она не давала себе забыть своего настоящего имени, хотя никто больше не звал ее так, и никогда не переставала думать о брате, хотя новый мир, открывшийся перед ней, мог с легкостью поглотить все ее старые воспоминания, если бы она позволила.
Со временем ей стало открываться новое в библиотеке – книги и те их части, что она не замечала ранее или не понимала. Да и само имя Ордена, казавшееся ей ранее несущественным, вдруг приобрело смысл.
– Мы – лишь орудие, – говорила Старшая Жрица, – через нас приходит сила, но не мы ее источник. Наша задача сохранить открывающую врата традицию и подготовить тех, кому суждено перенять ее. Остальное – лишь рябь по воде. Но только спокойная вода служит идеальным отражением лунному лику. Чем ты пустее, тем наполненнее.
Римьяна лишь молча кивала, внутри крепко держась за несколько кругов этой ряби. И если Жрица и видела это, то ничего не говорила, оставляя решение за той, кого звала сестрой Мелиссой.
Глава 14. Путями пиратства
Рвение и талант Ригзури были оценены капитаном «Аурелии». И хотя он и не знал истинную мотивацию поведения новичка, но считал вполне нормальным для умелого юнца проявление амбициозности, и потихоньку стал приближать к себе юношу. Под командованием Капитана Ригзури удалось освоить немало приемов морской науки. Кто-то на корабле завидовал такому росту новичка, однако большинство относились к нему с уважением. Он не раз проявлял находчивость и отвагу в бою, спасая раненых товарищей. А такие вещи трудно было не ценить. Несмотря на сомнительное ремесло, Ригзури старался сохранить человечность.
Основной пиратской базой служил остров Каперания, также принадлежавший Южному Архипелагу. Здесь пираты сбывали награбленное местному правителю, производили дележи, напивались в местных тавернах и пользовались услугами женщин, не гнушавшихся провести ночь с морским авантюристом за достойное вознаграждение. Последние были как представительницами местных племен, так и метисками, зачастую появившимися у матерей той же «профессии».
Капитан «Аурелии» не слишком жаловал попойки, того же мнения об этом деле был и Ригзури. А вот Топорик любил порой повеселиться, но знал меру, и как бы «весел» ни был, никогда не сбалтывал того, о чем в трезвом состоянии мог бы пожалеть. «В нашем деле, – говорил он другу, – умение пить – хорошее подспорье, слушать, что болтают другие, а самому языком не мести, чего не надо. А ты думаешь, как команду набирают?» В этих вещах Ригзури не понимал. Сам он награбленным не разбрасывался на сомнительные услады, как делали многие пираты. Вместо этого на накопленное выстроил небольшой домик на берегу и нанял слугу и служанку из местных, чтобы они следили в его отсутствие за домом. Такая практика была нередка среди пиратских капитанов и других моряков высокого положения. Сам капитан «Аурелии» имел неплохой дом в тихой оконечности города, где часто строились зажиточные, но не любящие местной пестрой жизни горожане. В этот дом были вхожи немногие с судна, но Ригзури после очередного похода получил приглашение на ужин.
Капитан знал, как правильно тратить деньги. Его дом был хоть и не велик по местным меркам, но отделан с изяществом различными редкими породами дерева. В оформлении стен и мебели была использована резьба местных племен, мастера которых далеко не всегда охотно нанимались на службу к чужакам. Видимо, Капитану удалось найти к ним подход. В обеденном зале на тяжелом крепком столе стояли разветвленные подсвечники. Ни на них, ни на высокие долгогорящие свечи хозяин дома также не поскупился. То монументальное и в чем-то строгое роскошество, в котором ему приходилось отказывать себе на корабле, он возмещал в своем уединенном обиталище на суше. За столом прислуживали две молоденькие метиски. Их одежды представляли, как и они сами, смесь, переплетение того, что было принято на материке и в их родных племенах. Такое облачение, оголяющее их медного отлива руки и плечи, придавало девушкам еще большую соблазнительность. Капитан не был сторонник дешевых утех публичных женщин. Он выбирал и воспитывал по своему разумению тех, с кем желал проводить время.
В отличие от местных состоятельных, а знатных здесь особо и не было, горожан, капитан не цеплялся за материковые вкусы, и не гнался за их модой. На его столе были представлены блюда, которые нравились ему самому, независимо от их происхождения, рецепта и ингредиентов.
В тот вечер других приглашенных к ужину, кроме Ригзури, не было. Они с капитаном сидели рядом, через угол стола. Служанки расставили дымящиеся яства и принесли бутылку не слишком дурманящего голову напитка, продукта сбраживания местных сладких плодов, напоминавших Ригзури сливы из его родных лесов. Но эти плоды обладали более пряным ароматом, сладостью и сочностью. Напиток из них веселил кровь и способствовал здоровому аппетиту.
Капитан поинтересовался, как гость находит его дом. Ригзури не мог не похвалить изысканности и убранства, но отметил, что лично ему достаточно гораздо меньшего.
– Возможно, – отвечал Капитан, – мне же приятно бывать здесь, после продолжительных путешествий. Ты не слишком долго еще живешь в море, чтобы ценить такие вещи. Однако со временем, – он пригубил из тонкого прозрачного бокала, – если не погибнешь, конечно… поймешь, о чем я. У тебя есть вкус и жажда большего. Это приятно видеть. Из тебя, может, и выйдет толк.
Ригзури промолчал и выбрал вместо ответа наслаждаться рагу из местного овоща, который почему-то называли тем же именем, что и материковое клубневое растение, хотя оно на него было совершенно не похоже.
Только теперь, в непринужденной беседе, Ригзури заметил, что на самом деле у Капитана чистый материковый выговор. Среди рабов они чаще всего общались на суржике, выросшем на базе языка Равнины, который Ригзури достаточно легко мог понимать, но говорил на нем он не очень чисто. На Южном Архипелаге так же царило переплетение языков: разные материковые акценты сплетались с языками местных племен в мало уже похожую на оригинал смесь. Однако на корабле приказы обычно отдавались на наиболее распространенном варианте этой смеси, вполне понятной как выросшим на материке людям, так и выходцам с активно участвовавших в торговле островов Архипелага. Этот же язык был наиболее в ходу на Каперании.
– Скажите, капитан, Вы долго прожили на материке? – решил поинтересоваться Ригзури.
– Да… – ответил тот немного задумчиво. – Вполне банальная история для этих мест. Я родился в достаточно состоятельной и уважаемой семье в небольшом городе близ столицы. Но, как нередко это бывает, к тому времени, когда юноша либо перенимает хозяйство от отца, либо бросается в открытый мир на поиски самостоятельного заработка, семья наша обеднела, и вместо ожидаемого первого мне предстояло – второе. Торговые дела отца были существенно подорваны, когда один из его кораблей с наиболее ценным грузом был ограблен и потоплен пиратами. Забавно, не правда ли?
Рассказчик слегка ухмыльнулся из-под аккуратных черных усов. При свете стольких свечей, в подобной изысканной обстановке и своем элегантном костюме, казалось, что обстоятельства жизни этого человека не слишком изменились с тех пор. Да, в его роскошных черных волосах засеребрились тонкие полосы, а на лицо легли первые борозды морщин – промоины ветра и свидетели непростых жизненных решений, но здесь наблюдая его, можно было подумать, что это все лишь следы жизни делового аристократа, а не пиратского капитана. Тем временем он продолжал.
– С этим делом отец увяз в долгах, с которыми ему так и не удалось расплатиться при жизни. Чтобы хоть отчасти расквитаться с кредиторами, был продан наш второй корабль, а я поступил туда на службу. Корабельная жизнь уже тогда была мне не в новинку. Разница заключалась лишь в положении, – он снова усмехнулся и, отпив из бокала, откинулся на спинку стула, обильно украшенную резьбой.
– Вот так я и проходил несколько лет на бывшем нашем корабле, пока однажды не получил известие о смерти родителей и том, что имение отдано за долги. Возвращаться мне было некуда, да и не зачем. К тому времени я уже был неплох на своем поприще и нанялся на более крупный корабль штурманом, поскольку хорошо знал южные торговые пути. И так вышло, что однажды наше торговое трехмачтовое судно тоже повстречалось с пиратами. Был недолгий бой, и когда капитан осознал гибельность своего положения, он сдался в надежде сохранить жизнь. Но у пиратского капитана были свои планы не только на груз, но и на корабль. Он предложил всем, кто готов рискнуть, забрать шлюпки и убираться. А мы тогда находились не слишком близко к островам. Однако тем, кто хочет примкнуть к нему, он был готов дать место в команде. Присоединив захваченный корабль к своей начинающейся флотилии, он перемешал команды и распределил по двум кораблям. Я не особо колебался в своем решении. Терять мне, во всяком случае, было нечего – ни денег, ни репутации. И я остался штурманом. Правда, капитану впоследствии не очень везло. Вскоре он потерял один из своих кораблей, а потом и жизнь. А я, заручившись поддержкой команды, занял его место. Оба корабля уже скормлены океану. «Аурелия» – моя трофейная шхуна. Я привел ее в порядок, хорошенько укомплектовал пушками. И пока вполне доволен.
– Вы никогда не думали поднакопить и вернуться на родину? Может быть, даже выкупить поместье?
– Нет, – покачал головой Капитан, – зачем мне это? Там не осталось ничего, кроме далеких и порядком забытых воспоминаний. Моя жизнь теперь здесь. И, в сущности, складывается она вполне неплохо.
Он позвал служанок, и те принесли тарелки с местными фруктами и сладостями.
– Твоя история тоже вполне тривиальна в этих местах, – капитан снова обратился к Ригзури, – куда еще податься беглому рабу?.. Но ты не похож на преступника. Как тебя занесло в кандалы? Впрочем, говор твой странный. Напоминает немного торговцев из Западных Лесов.
Ригзури не очень стремился делиться своей историей, и в этот момент обдумывал приемлемую отговорку, но когда Капитан закончил фразу, его прежние мысли сразу улетучились. Он не мог поверить собственным ушам.
– Торговцев? – переспросил он. – Из Лесов?
– Да, верно… – отвечал Капитан спокойно. – Впрочем, если ты из дальних мест, как, судя по всему, и есть, возможно, не знаешь о них. Ну, да, лес-то, как думаешь, откуда берется? На северо-западе и северо-востоке от Равнины лежат огромные пространства лесов. Сам я там никогда не был, но торговцев видел. Они скупают лес у местных лесорубов и продают его на Равнине. Даже на острова порой привозят древесину оттуда. И корабли тоже… Здесь, на островах, есть интересные и редкие породы. Но кто будет строить дом из красного дерева? Потом, они тут все кривые. Там же в Западных Лесах деревья высокие и стройные, такие, что идут на мачты. Есть не гниющие в воде породы. За такие немалые деньги отсчитывают корабелы для своих судов.
– И они рубят… свой собственный лес… и продают его людям Равнины? – Ригзури произнес это почти с отвращением.
– Ну да. Они неплохо зарабатывают, думаю, на этом дельце. Впрочем, перекупщики наверняка наживаются получше. Но ведь им это ничего не стоит. Леса полно. А в обмен они получают то, что им в своих лесах не достать. Хм… Металл, например… Обычные торговые отношения. Да ты, парень, видать, совсем из диких степняков-кочевников, что тебя такие простые вещи удивляют.
Капитан слегка рассмеялся и принялся набивать трубку. Одна из служанок принесла ему огня.
– Нет, – ответил Ригзури, глядя в пространство, – я не из них. Я просто оказался не в то время не в том месте. И теперь расплачиваюсь за это. Вы правы, я не совершал никакого преступления, за которое здесь обычно отдают в рабство. Однако за мою ошибку я бы не смог расплатиться и кандалами.
Капитан посмотрел на юношу. Порой ему очень нравился этот малый. «Из него определенно выйдет толк», – думал Капитан. Но порой… он казался ему таким странным, что скорая и какая-нибудь незадачливая гибель юноши его бы так же не удивила.
Гость и хозяин благодушно попрощались друг с другом, и каждый остался при своих мыслях. Ригзури направился через весь город к берегу, где стоял его дом. К его приходу все помещения были прибраны и приготовлена вода для купания. Слуги уже легли спать, а Топорик, который, когда они ступали на сушу, жил у друга, еще не вернулся. Тогда Ригзури снова покинул дом, и двинулся вдоль берега. Ночи здесь стояли теплые. Ригзури разделся и вошел в воду. Океан слегка холодил кожу. Вода с тихим плеском раскатывалась по песку, поглощая следы босых ног юноши. Он заходил все глубже, и вода охватывала его обнаженное тело. Он нырнул. Ему хотелось остудить ворох мыслей, что одолевал его всю дорогу домой. Как могло получиться, что их соседи и братья опустились до торговли своим домом? А ведь они тогда… тогда… в ту злополучную ночь, ехали именно к ним.
Уже много лет связи между двумя Лесами и их народами становились все более отдаленными. И тогда дети одного из вождей племен Лесов Востока были отправлены как посланники к жителям Западных Лесов. «Братьям, как считали мы, а выходило, что они уже давно жили совсем иной жизнью. И якшались с этими опустившимися людьми Равнин. Еще вопрос не поступили бы они с нами так же, как эти недостойные имени человека существа с Равнин?» В Ригзури закипала ярость. Он с силой работал руками, и не заметил, как уже достаточно удалился от берега. Вода переливалась красками ночи. В ней, вторя отражениям созвездий, от прикосновения к телу юноши зажигались огоньки неуловимых человеческому глазу организмов.
От его широких махов расплывались светящиеся круги. Ночь была пьяна от звуков, свистов и шорохов сельвы. Необычные животные перекрикивались с веток, а во тьме и хитросплетении ветвей распускали свои нежные белые цветки ароматные растения. В них засовывали мохнатые мордочки летучие мыши и длинными язычками слизывали нектар, пачкая любопытные носы в яркой и клейкой пыльце.
Юноше же среди всего этого многообразия жизни казалось, что он одинок. Он чувствовал себя необитаемым остовом в этом безбрежном океане, островом скалистым и безжизненным. Вскоре в теле начала накапливаться усталость. Он повернул назад. Выбравшись на берег, Ригзури перекинул через плечо штаны и рубаху и нагой отправился к дому, зная, что вряд ли кого повстречает на пути, а если это и произойдет, то тот будет с большой вероятностью столь нетрезв, что ему и дела не станет до облачения встречного.
За время отсутствия хозяина, людей в доме прибавилось. В гостиной на плетеном диванчике посапывал коренастый морячок: Топорик недавно вернулся с веселой пирушки и растянулся где пришлось. Когда на пороге в обрамлении ночи появился силуэт обнаженного мужчины, первой мыслью поддатого пирата было, что на город напали туземцы. Но потом в вошедшем он распознал хозяина дома и расхохотался.
– Что? – прохрипел он с софы, – капитан обобрал тебя до нитки в карты? – и снова разразился смехом.
– Отнюдь, – с улыбкой ответил Ригзури. Он вошел в дом и, закрыв за собой дверь, зажег на столе свечу. Потом натянул штаны и сел на стул напротив Топорика.
– Ходил освежиться.
– Вот, все-таки… должен признать, ты дурак, друг мой! – отметил с нетрезвым смешком Топорик. – Ну отчего брезговать удовольствиями, если они тебя все равно не отдаляют и не приближают к цели. Ну, скажем, выпить тоже еще то удовольствие бывает… Да и я, ты знаешь, не то что бы любитель. Так, порой… для веселости. Но, друг мой, женщины! Что может сравниться с объятиями этих пленительных дикарок, после месяцев плавания?! Ну неужели у тебя внутри не мяукает твой камышовый кот? – икнув, он снова расхохотался.
– Кто, прости, у тебя мяукает?
– Ну ладно… ну да не корчи ты из себя жреца, тьфу… не к ночи будут помянуты! Ну кот или не кот… ну ты же понял о чем речь!
– Да, да, друг… – вздохнул Ригзури. – Я, конечно же, прекрасно тебя понял. И, признаться, более чем. Особенно когда сегодня наблюдал гибкие станы этих служанок в доме капитана…
– Ах, служанок, да?.. – усмехнулся хитро его собеседник.
– Но дело в том, что в тех местах, где вырос я, любовь не покупают. По достижении возраста зрелости юноша доказывает племени и его женщинам свое право считаться мужчиной. Ну и тогда… – Ригзури повел рукой, – может подыскивать себе жену. Вообще не принято у нас быть с несколькими, ну или, по крайней мере, многими женщинами…
– Так-так… Погоди… – Топорик для такого разговора даже сел и устремил взгляд трезвеющих глаз на Ригзури, – не хочешь ли ты сказать, друг мой, что за то время, пока ты там скакал посреди елок, ты не надкусил ни одного сочного фрукта, не погрузил свой высоко поднятый бушприт в…
– Так! Все, я пошел спать. А с тобой, особенно в таком виде, я вообще отказываюсь вести подобные разговоры.
Ригзури поднялся и взял рубаху. Но Топорик тоже вскочил с места и шаткой походкой направился к другу.
– Не-е-т… – он обхватил юношу за плечи, хотя и был ниже его, но крепче и мощнее, так что сразу притормозил уход Ригзури.
– Так это дело мы не оставим… Я все понял теперь! – объявил он. – Вот в чем твоя проблема! Тебе просто необходимо хорошенько по…
В этот момент в комнату вошла разбуженная громким голосом Топорика служанка.
– Хозяин, у Вас все в порядке? – поинтересовалась она.
Тут уж и Ригзури не смог удержаться, и они с Топориком разразились хохотом. Служанка была очень удивлена поведением хозяина, ведь он в отличие от его друга никогда не напивался, и поспешила удалиться.
Глава 15. Орден Четырех Стихий
На маленьком столике в библиотеке догорала свеча. Пламя ее трепетало в последних судорогах испускаемого света, и яркие тени, метавшиеся по стенам и книге, почти не давали возможности разобрать строк. Римьяна оторвала взгляд от страницы и легким прикосновением оборвала страдания тонувшего фитиля. В комнате воцарился сиреневый сумрак, пропитанный запахом старых книг и только что погашенной свечи.
Закрыв книгу, девушка поднялась. Было еще рано возвращаться в келью. Римьяна приблизилась к стрельчатому проему окна. По небу медленно плыли курчавые облака, и даже ветер дул будто бы с какой-то ленью. Девушка прислонила голову к каменному обрамлению окна. Она чувствовала нарастающее в груди давление. Замедляя дыхание, недавно ставшая одной из жриц, послушница закрыла глаза и некоторое время присутствовала только в телесных ощущениях, наблюдая плавное перетекание воздуха, пока оно совсем не прекратилось. Задержка получилась достаточно долгой, потом дыхание постепенно продолжилось. Она подалась корпусом за пределы окна, подставив себя ветру. Обычно такой неистовый, сейчас он мягко гладил ее лицо и волосы, и девушка улыбалась ему.
«Что же я могу сделать? Как мне разобраться?» – думала она. С момента инициации прошло более полугода. Теперь ее жизнь отличалась от той, которую она вела как послушница. Она получила допуск ко всей библиотеке, проводила много времени за изучением первых трактатов Ордена, стала посвящать больше часов уединенному погружению внутрь себя, чем коллективному, еще меньше общалась с остальными, и только раз в несколько дней ее вызывала к себе Старшая Жрица для беседы. Римьяна постепенно погружалась в те практики, ради которых, как она предполагала, и был создан Монастырь и сам жреческий Орден Четырех Стихий. Теперь она начинала понимать то, о чем упоминала Старшая Жрица в одном из разговоров – что они лишь сосуды, которые наполняют. Чем пустее сосуд, тем лучше он исполняет свое предназначение.
Слова о силах, которые она читала в древних трактатах, никогда не были бы ей понятны, если бы она не пережила того, что случилось с ней после падения с утеса. Это и была инициация, как ей объяснила Старшая Жрица. Та сразу заметила в новой дикой девочке силу, присущую настоящей жрице, и ждала, когда эта сила проявит себя. И вот она вырвалась наружу, чуть не уничтожив хранивший ее сосуд.
Открывшееся в девушке проявляло себя с каждым днем все явственнее. Сестра Мелисса развивалась быстро, и Старшая Жрица потихоньку стала приближать девушку к себе. Но и торопить события глава Монастыря не хотела. Им приходилось взаимодействовать с базовыми энергиями мира, его сутью, а спешка в подобном деле могла привести к гибели. Какой бы силой ни обладала служительница, навыки развиваются с часами практики, считали здесь. И этого не обойти. Однако Старшая Жрица осознавала: девушку необходимо было готовить к особой судьбе.
Глава 16. Последний рейд «Аурелии»
Длинных стоянок на Каперании у пиратов обычно не случалось – продать, да пропить награбленное – дело не слишком продолжительное. Другой вопрос, что временами приходилось вставать на ремонт корабля. Самое же унылое для морских разбойников время наставало в сезон штормов. Там будь ты даже храбрец и умелый моряк, надобности выходить в море не было: кто же из купцов пойдет рисковать своим добром и жизнями? Умные капитаны это время использовали для латания корпуса, обновления снастей и чистки днища. За месяцы плаванья брюхо любого корабля так обрастало, что сильно сбивало ему ход и маневренность. Поэтому суда выволакивали на мель и чистили. Впрочем, за сезон не все корабли доживали до этого. Капитан «Аурелии» был внимателен к своему средству дохода: следил за ним и менял подгнившие и износившиеся части своевременно.
Перед началом штормов Капитан планировал заключительный рейд. Он предполагался недалеким, поскольку вскоре на острова должны были прийти дожди, смениться ветра, и тогда навигация в этих морях станет крайне затруднительной. Это знали и торговцы, и, пользуясь последними неделями спокойного моря, вывозили побольше товаров, чтобы потом на время несезона вздернуть на материке цены на них ввиду невозможности добыть большего на протяжении штормов.
Солнечным днем теплый ветер с острова наполнил паруса «Аурелии». Она прокурсировала дальше на юг, где пиратам удалось отловить небольшого торговца. Несмотря на несущественные размеры, груз оказался весьма существенен. Корабль шел с изрезанного бухтами черного острова на западе архипелага. В этих бухтах ныряльщики-аборигены доставали со дна плотно стискивающие свои створки раковины. Вскрывая их самодельными ножами, они вытаскивали оттуда то, что сами называли «слезами моря», – маленькие белые камушки, которые очень ценились на материке. Знатные дамы украшали ими свои наряды и шеи, а порой «слезы» сами ходили как деньги, причем немалые. Такого «урожая» Капитану и команде хватило бы на весьма безбедное существование во время сезона штормов. Далее рисковать не имело смысла, и Капитан при полной поддержке команды принял решение держать курс на Каперанию. Они обогнули острова и пошли другим путем в направлении «пиратской столицы».
На второй день пути ветер стал усиливаться. Корабль поднимался вверх на волнах и потом скользил вниз между ними. Команда срочно убирала паруса. Штурвал скрипел и упирался. Такелаж завывал в такт ветру, и казалось, что вся «Аурелия» поет какую-то неведомую песню. Ее капитан был опытным мореходом и штурманом, и ему не раз уже доводилось попадать в шторма. Понимая неблагоприятные перспективы, он избрал курс на один из малообитаемых близлежащих островов. Там, в бухте, можно было укрыться от непогоды и переждать какое-то время. Этой стороной острова обходили редко, поскольку в данной части Архипелага ничего не добывали. Остров, к которому капитан держал путь, также посещали нечасто. Там, возможно, и жили какие-то племена, но Капитан с ними никогда не сталкивался. Он знал хорошо лишь одну удобную бухту, которою давно открыл, и использовал временами как убежище и для пополнения запасов пресной воды.
Море стремительно потемнело и покатило недовольно валы свои, разбивая их о скалистые берега островов. Гул волн нарастал, и корабль швыряло по ним, как щепку. Вода перехлестывала через фальшборт, окатывая суетящихся на палубе матросов. Однако капитан не унывал, несмотря на усиливающееся буйство стихии, он еще способен был управлять своим судном, и упорно вел его к спасительной бухте. Уже не раз в его ушах пел похоронную песню ветер, но он не вслушивался в нее, полностью отдавая разум делу. Именно это свойство, не предаваться панике практически в любой ситуации, и принесло Капитану его многочисленные и успешные годы на столь рискованном поприще. В такие моменты все уходило на задний план и растворялось… Оставалась лишь тишина, и в ней происходило принятие решений. Он видел, что «Аурелия» имеет возможность спастись, но так же, как любой имеющий часто дело со стихией человек, Капитан понимал, что смерть всегда стоит рядом и, выходя на рейд, всегда напоминал себе об этом.
Соленая ледяная вода ударила Ригзури в лицо, холодными, с трудом чувствующими что-то, руками он отчаянно цеплялся за снасти. Впереди маячил желанный остров, но слева от входа в бухту, оскалившись, торчали его заостренные отроги. Как чешуя морского змея, они вздымались из пенистых волн темной грядой. «Скалы по левому борту!» – закричал Ригзури, и его голос потонул в гулком рокоте вздымающихся вод.
Снизу у основания грота матрос повторил его слова. Капитан сам стоял у штурвала. Он развернул корабль направо, ветер и течение сопротивлялись ему. Разрываемый на части стихиями корабль терял управление. «Аурелию» неудержимо несло на скалы.
Ни один берег близлежащих островов не спадал плавно в море. Единственным шансом избежать фатального столкновения для корабля – было пройти в бухту и укрыться там от стихии. Капитан знал, как провести здесь судно, но море совершенно обезумело. Еще утром погода не предвещала ничего, кроме ясного неба и легкого бриза, сейчас же черный мрак сгустился как над судном, так и под ним. Шипя и извиваясь, как клубок рассерженных змей, волны выплюнули суденышко и потащили к клыкастому берегу. Еще оборот штурвала, обрубленный шкот взмыл ввысь вслед за парусом… И крики матросов потонули в гуле моря. Раздался треск и скрежет, «Аурелия» финальным высоким аккордом заканчивала свою последнюю песню. Волны сомкнулись над барахтающимися людьми, и темное небо окончательно померкло перед глазами Ригзури.
Глава 17. Полет
Она закрывала глаза и представляла, что медленно поднимается над этим местом, замком-монастырем, островом, холодным морем… Все становится меньше, и можно видеть, где она находится. Она видит материк, леса, которыми он покрыт на западе и востоке, желто-коричневые прогалины степей, каменистые отроги гор у моря, вдоль лесов… Где-то на просторах этого мира должен быть он. Не может быть, чтобы его больше не было здесь. Но почему же она не может отыскать его?
Она легкотелая парила над холодной океанической зыбью, шорохом листьев, озаренных цветами осени, запахом скошенной травы для прокорма лошадей… Даже ветер не смел прикоснуться, потревожить этого полупризрака. Но как бы она ни вглядывалась в земли и воды под ней, нигде не могла она отыскать того, кто так много для нее значил. Этого ее стремления не смогли убить ни монастырские стены, ни часы погружений в иные слои бытия. То человеческое, что звалось раньше Римьяной, еще было живо, хоть и прикрыто успехами сестры Мелиссы.
В какой-то момент полета на нее словно обрушилась стена воды. Девушка задыхалась, но она бы не стала сражаться со стихией, с ней нужно было слиться воедино… Сражалась не она. Не хватало воздуха. Она ринулась наверх вместе с волной – и очнулась в келье в своем теле.
Глава 18. Собранные из обломков
Вода в толще своей переливалась изгибами света. Юноша открыл глаза, чтобы увидеть эти переливы и устремиться всем телом им навстречу. На поверхности на него вновь обрушились волны, захлестывая с головой и не давая времени набрать воздуха между ними. Он не понимал, где берег, и только боролся за жизни в этой свинцовой соленой бескрайней мощи. Рядом швыряло деревянные обломки судна. Людей он не видел. Казалось бы, в этой неравной борьбе он вскоре должен был потерять силы, и отправиться в пасть океану. Однако Ригзури просто старался держаться на плаву, ни с чем не борясь и никуда не направляясь. Да и зачем было тратить силы, если неизвестно куда или же от чего плыть. Он не видел в непосредственной близости ни скал, ни берега. Вскоре его прибило к одной из досок «Аурелии», он уцепился за нее, и дальше они продолжили дрейф вместе.
К ночи шторм улегся. Небо осыпалось на юношу мириадами созвездий, как будто до того не было затянуто грозовыми тучами вовсе. Море спокойно перекатывало воды, качая на них деревянные обломки добычи. На фоне озаренного светилами небосклона темными изгибами волнистых контуров виднелся берег. Ригзури собрал оставшиеся силы и медленно погреб к нему, держась за жалкий фрагмент того, что столько лет было гордой и быстроходной грозой торговых кораблей.
Восходящее солнце озарило желтую линию берега в небольшой бухте. На мокрый песок прибило деревянные обломки корабля. Там же, распластанные, лежали тела не съеденных океаном людей. Кто-то давно перестал дышать, еще в море, кто-то испустил последнее дыхание уже на суше, но некоторые тела шевелились, исторгая из себя соленую воду. Среди последних был и Ригзури. Мягкие приливные волны облизывали его ноги. Юноша открыл глаза. Медленно к нему приходило осознание произошедшего. Он с трудом поднялся на ноги и огляделся. Полоса пляжа открывала безрадостную картину, за ней тянули к берегу лохматые головы пальмы, рядом с ними по склонам зеленых холмов, переплетаясь, ползли кусты гуавы. Чуть поодаль начиналась сельва.
