– В чём дело? Я тебе сейчас объясню, в чём дело. Ты решил, что самый умный, вот в чём дело! Продался! Это как вообще? Это скандал!
– Кому продался? Когда? Это же глупость.
– Глупость? Конечно, глупость! Веркиолиса он спасает. Нашёл, главное, кого!
– В каком смысле спасаю? Я ему пулю в лоб пустил. Хорошенькое спасение.
– Да ну? А вот Центр по Контролю за Смертью другого мнения. Я тут, как дурак, рассказываю репортёрам об успехах, выставляю себя полным кретином, а упырь-то, оказывается, жив. И банда его тоже!
– Как жив? Я же… Можно посмотреть?
Я потянулся к бумагам в руках Натаныча.
– Это другое. Из ЦКС только звонили.
– И что они сказали?
– А ты как думаешь? Что заявленные души Калинов Мост не перешли. Каково, а? Что ж ты так банально? Восемнадцать лет работы. Честной работы. Ордена, медали, грамоты. Всё из-за упыря коту под смарку пустил?
– Натаныч, послушай меня. Мы знакомы с тобой не первый год. Даже если это правда, и Веркиолис не отправился на тот свет. Почему ты самое плохое сразу думаешь?
– А что мне ещё думать? Похоже, ты не понимаешь. Если бы не наша дружба, я бы уже утром отправил тебя за решётку. До выяснения.
– Ну, хоть на этом спасибо.
– «Спасибо», – передразнил полковник. – Я чувствую, меня следом за тобой под суд отдадут. За сокрытие.
– Да что ты скрываешь-то? Я убил его. Убил. Вот этим самым пальцем на спусковой крючок нажал, – я продемонстрировал указательный палец, будто это доказательство могло убедить. – Он не мог выжить. В пепел превратился. На моих глазах. А его бандитов разве не забрали? Или трупы теперь не доказывают смерть?
– Ведьмы умеют менять лица. Может, это бомжи какие. Или наркоманы.
– Может, и так. – согласился я. – Ну, а экспертиза что?
– Ветров! Ты говоришь со мной, как с зелёным салагой и при этом несёшь чушь. Что правдоподобнее? Данные ЦКС или мнение эксперта?
– Данные… – снова пришлось согласиться. – Слушай, Натаныч! Я не понимаю, что ты от меня хочешь? Если посадить, так сажай. А то я совсем запутался.
– Говорю ещё раз: хотел бы – посадил. Только не верится мне, что ты с нечистью шашни замутил. Не хочу я в это верить, понимаешь? Если я сейчас скажу то, что скажу, меня точно посадят вместе с тобой. Если ты виноват, конечно. И вот посмотри мне в глаза и скажи, продолжать мне или нет?
Он успокоился. Лицу вернулся привычный окрас. Я смотрел ему прямо в глаза, боясь даже моргнуть. Пытался увидеть там лукавую искринку, чтобы всё обернулось очень смешной и слишком жестокой шуткой. Но это осталось разбитой надеждой. Я видел дикую усталость и цепкость старого охотника. Натаныч изучал меня, препарировал и увидел мой ответ ещё до того, как я сам к нему пришёл.
– Я слушаю.
– У тебя есть три дня. Это максимальный срок, в который я могу ссылаться на служебное расследование. За это время ты должен выяснить, в чём здесь дело. Так как ты закрыл лицензию, я выдам новую. Это избавит от лишних подозрений и вопросов.
Серьезно, сухо, по делу. Валерий Натанович, как он есть. Никто бы никогда и не подумал, что за стеной спокойствия может бушевать ураган. Потому от неожиданности все и испугались.
– Что за лицензия?
– В пригороде есть детский лагерь. Тридцать лет как закрыт. Сегодня один искатель приключений на свою задницу явился с заявлением. Говорит, что заметил там привидение.
Самые простые лицензии – это охота на привидений. Те появляются недалеко от своих тел и обычно не представляют опасности. Требуется всего лишь сжечь труп, но для начала его надо ещё найти. Порой они оказывались в таких местах, что в жизни не додумаешься туда заглянуть.
– Если вопросы есть, задавай. У меня и другие дела имеются, – нетерпеливо спросил Натаныч.
Вопросов не было. Я вышел из кабинета и успел заметить, как сотрудники разбегаются от двери приёмной. Бездельники. Суют нос всюду, куда не просят. Одна только Вика сидела в операторской и перебирала бумаги. Искала то, что найти невозможно. Ответ на вопрос «Что будет дальше?». В поисках такого документа можно с ума сойти.
– Иван Петрович! Ну что?
Она с облегчением отложила папку.
– У нас новая лицензия. Посмотри, досье должно появиться.
– Сейчас. А что Валерий Натанович? Что произошло?
– Упырь решил отомстить. Не поверишь. Он не перешёл Калинов Мост. Надо будет заняться этим сразу после привидения.
– Как он…
– Вик, я и сам ничего толком не понимаю. Давай обо всём по порядку.
Вика мне не верила. Она промолчала, но я ощутил все вопросы, готовые сорваться с её губ. Ну и пусть. Я бы всё равно не ответил.
Глава 3. В подвальной темноте.
Адрес удивил водителя. Он привык ездить по заводским районам, по спальным. Там, где навигатор знал дорогу и голосом известного певца подсказывал повороты. Но сейчас путь лежал по островкам асфальта среди травы, между старыми деревьями густого леса, где звук мотора распугивал удивлённую живность.
– Иван Петрович, вы уверены, что мы правильно едем? – спрашивал он.
Плохо без машины. Давили ненужные обязательства. Я здесь и не был никогда, откуда мне знать? Куда приказали, туда и поехал, а насколько дорога верная, совсем неважно.
Несколько километров вглубь, и перед нами появились ржавые кованные ворота, зажатые тисками непроходимого леса. Открыть их не получилось, хотя ни замков, ни цепей не было. Петли от времени превратились в цельный кусок ржавого железа и двигаться не собирались. Пришлось перелезать, а машину оставить.
От мысли, что придётся сидеть в одиночестве, водитель поёжился, но на этом всё его возмущение закончилось. Он достал из бардачка пачку комиксов про каких-то мужиков в масках и так увлёкся, что сразу про меня забыл. Даже взглядом не проводил.
Пока я шёл до усадьбы, заморосил мелкий, колючий, проникающий везде и всюду дождь. Нет бы попозже. Ничего другого от августа и ждать не стоило. Аня говорит: лето. Где оно, лето твоё? Это же настоящая осень. Того и гляди, листья пожелтеют, опадут, а плачущее небо под ногами уже есть, хоть галочку ставь.
Когда лес расступился, усадьба возникла передо мной зловещей облезлой махиной в три этажа. Даже в годы своей молодости она вряд ли была красивее. Кривые орнаменты и изломанные линии на фронтоне никогда не ласкали глаз, а немногие статуи обнажённых ангелов, что остались на уцелевшей крыше, внушали только низменные и убогие мысли. Большая же часть кровли не выдержала испытания временем и рухнула. А через пустые окна третьего этажа просматривались свинцово-серые тучи. Они тяжким грузом навалились на корявые обломки и в любой момент могли обвалить ещё одно перекрытие.
Я пробежался взглядом ниже и в одном из окон второго этажа краем глаза заметил тёмную фигуру. Стоило моргнуть, и призрак исчез. Лицензия не ложная. Уже хорошо.
Перед крыльцом среди зарослей репейника прятался фонтан в виде мальчика-пионера в центре чаши с мутной цветущей водой. За годы одиночества скульптура раскрошилась, облезла, пропала часть головы и одна рука. Зато галстук сохранился в отличном состоянии. Водитель бы назвал это памятником зомби, или как там живых мертвецов называют? А я видел только современность.
Прежде чем войти в особняк, стоило осмотреть территорию, чтобы никаких неожиданностей не случилось в самый неподходящий момент.
Хрустя облетевшей штукатуркой и кирпичной крошкой, я обогнул здание и заглянул в ту часть имения, что пряталась от лишних глаз. Там находился обугленный остов флигеля. Его крыша также не выдержала и провалилась внутрь, перекрыв все окна и дверь чёрными обломками. А в воздухе до сих пор витал едкий запах гари, от которого я несколько раз чихнул.
Куда более полезной стала другая находка. От разбитого окна особняка тянулась к лесу свежая тропинка, которая терялась где-то среди деревьев. Трава на ней ещё была примята, а значит, совсем недавно кто-то здесь проходил. Может и тот сталкер, что оставил заявление, а может и кто-нибудь другой.
В любом случае эта мелочь пока не стоила особого внимания.
Как гласит древняя мудрость, заходить в дом проще всего через дверь. Спорить с этим глупо, хотя некоторые пытаются. Я вернулся к крыльцу и дёрнул за ручку.
Закрыто.
Внезапно. Ни разу не встречал закрытых заброшек. Это у нас в отделе вроде особых трофеев. Такие находки превращаются в легенды, которые пересказывают потом долгие годы. Каждому своё. Одним монеты с опечатками подавай, а нам особняки с закрытыми дверями. В моём случае даже с привидением. Джекпот не иначе.
Широкая замочная скважина с готовностью распутной девки приняла в своё нутро пару отмычек, а замок почти сразу щёлкнул и открылся. Старые технологии теперь проще детских игрушек. Не пришлось даже напрягаться. А вот с самой дверью всё оказалось куда сложнее. Огромная, резная, из цельного дерева, она слишком привыкла к своему положению и не поддавалась. Пришлось хорошенько повозиться, прежде чем раскрыть её хоть на треть.
В вестибюле меня приветствовал затхлый, дразнящий нос воздух, от которого я тут же смачно чихнул. Получилось громко. Звук эхом отозвался в дальних комнатах и вернулся уже чужим. Даже захотелось сказать «Будь здоров!» то ли себе, то ли эху.
Закрытая дверь действительно творила чудеса. Никакого мусора, никаких росписей на стенах, лишь слой пыли толщиной с палец. Небольшая уборка и всё будет как в старые добрые.
Напротив входа висела стенгазета. Несколько статей о последних днях лета и объявление о закрытии на зиму с подписью в конце: «Следующим летом ждём всех вас, ребята. Удачного вам учебного года!». Сложно читать такое. Как эпитафия на памятнике. А писавший об этом и не догадывался. Тогда вокруг бегала детвора и деловито прохаживались молодые вожатые. Тогда он верил, что перерыв лишь на полгода. Тогда он знал, что будущее будет непременно светлым. Но это было тогда. А теперь всё иначе.
Я одёрнул себя. В особняке бродит привидение, и чего от него ждать, я не знаю.
Первое время после самоубийства души не понимают, что умерли, и момента самой смерти не помнят. Так и блуждают возле своего трупа, пока не приходит ясность. С ними становится проще работать: они не агрессивны и охотно идут на контакт. Но если помощь задержится, а ожидание превратится в муку, рассудок их покидает. Начинают раздражаться без всякой причины, просто от того, что живые рядом. Ненависть даёт силы, и тогда привидения начинают убивать. Бросаются мебелью, доводят до паники и загоняют в ловушку. Им хочется поделиться своими страданиями, и не повезёт тому, кто окажется рядом.
Прислушиваясь к шорохам и вглядываясь в тени, я прошёл по первому этажу. Пустые комнаты походили одна на другую. Только раз встретился отголосок былых времён – макет самолёта. Он развалился, едва я к нему прикоснулся. Клей рассохся, а больше детали ничего не держало. Жаль. Был красивый. Красные эмалированные крылья, винтовой двигатель. Как настоящий, даже два маленьких кресла в кабине и те обтянуты кожей. Но теперь это просто груда пыльного хлама.
В комнате с разбитым окном я наконец встретил современность. Среди мха и плесени лежали бутылки, пустые пакеты и мятые обёртки. Удивительно, что за порог она не решилась заглянуть. Слишком страшен оказался призрак прошлого.
– Папа, это ты? – прошептал девичий голос за спиной.
Я обернулся. Рука машинально легла на пистолет, но этого не понадобилось. Позади оставалась всё та же пустота и запустение. Привидение хочет поиграть? Только не в мою смену.
Впрочем, привидения не играют. Это лишь жалкие отголоски человеческой жизни. Они борются с беспамятством, с прозрачным забвением. Им не вырастет памятник в гранитном лесу, не останется имени в скрижалях истории. Конец бесцельного существования. И сами того не понимая, души хватаются за последнюю нить, что связывает их с прошлым. Но нить должна быть разорвана. Людская жестокость не терпит вторых шансов. Не успел, не смог – значит, не достоин. И как бы жалобны ни были стоны, пусть даже они взывают в детском испуге к родителям, бесплотные души должны быть изгнаны. Точка.
Продолжив поиски, я поднялся на второй этаж. Не считая пары комнат, тот повторял первый. Без мебели, заваленный пылью. Только обои облетели, оголив кирпичные стены.
Место, где с улицы я заметил привидение, оказалось кабинетом. Несколько бумаг на полу берегли чернильные расплывшиеся буквы детских стихов и рассказов с корявым слогом. Народное творчество, как оно есть. Старый камин, чёрный от сажи, одиноко раскрыл пасть в ожидание алого цветения. Но оставался ему только каменный холод. Промозглый, мёртвый и совсем чужой.
– Здесь кто-нибудь есть? – крикнул я.
Привидения отвечали редко. Проще начинать разговор самому, испугав и заставив вздрогнуть.
– Папа, я заблудилась.
Мне повезло. Привидением оказалась разговорчивая девушка. Ну как, повезло? Всё относительно.
– Где ты? Покажись.
– Папа, у тебя странный голос.
Прозрачная дымка появилась в углу. Бесформенная, с человеческий рост, она не отбрасывала тени. Совсем свежее привидение. Прошло не больше недели после смерти.
– Где твоё тело?
– Тело? Я не понимаю. Ты не мой папа?
– Попробуй вспомнить, что последнее ты видела?
Глупо тратить время на отстранённые беседы. Призрак в любой момент мог забыть наш разговор и начать его сначала.
– Последнее? Я ничего не понимаю. Как я здесь оказалась? Было темно. Только одна лампа горела. Она слепила. Болели глаза. И запах. Я задыхалась. Слишком сыро. А потом… Почему я здесь? Ты не мой папа? Кто ты? Где я? Говорить тяжело.
Голос слабел. Каждая её фраза напоминала подход к штанге. Резкая, отрывистая, и давалась она не менее тяжко.
– Темно? Сыро? Что это? Подвал?
– Подвал? Не знаю. Там тихо. Только мыши иногда скребутся. И тяжело. Будто прессом прижало. Так ты не мой папа? Можешь его позвать? Он где-то рядом. Или маму. Они всегда рядом.
– Как их зовут?
– Я… я не помню. Почему я не помню? Это же так просто. Как я могла забыть? Я так устала. Хочу домой.
Голос совсем ослаб. Звучал едва слышно. Дымка рассеялась с последним словом. Но главное я услышал.
Прежде чем спускаться, подошёл к мутному грязному окну. Через него едва просматривались очертания фонтана и дороги. Но мне требовалось другое. Свет. Я хотел напитаться им, взять с собой хоть один солнечный луч. Как назло, густые облака не пропускали и одного. А меня ждала темнота. Не любил я все эти подвалы. Обходить бы их всех стороной.
Внизу, в мрачных лабиринтах тесных коридоров стоял мерзкий гнилостный запах влажного кирпича, сырой земли и останков местных обитателей. Узкие проходы бесконечно изгибались, путались между собой серыми стенами. Иногда они сжимались, касались плеч, и казалось, что я вот-вот застряну. Но только я собирался отступить, как стены раздвигались. Больше это напоминало игру в прятки.
Тишину изредка нарушали шуршания и писки. Как и говорило привидение, мышей здесь хватало. Ещё больше попадалось их трупов, скелетов, хруст которых сопровождал мои поиски.
Я проверил многие закутки, крошечные комнаты, разбросанные в лихорадочном бреду архитектора, которые ничем не отличались друг от друга. Некоторые посетил по нескольку раз и не узнавал, другие с первого взгляда казались знакомыми. Хотелось бросить это бесполезное занятие. Если бы тело лежало здесь, я бы уже неминуемо его нашёл.
Наконец я вывернул в один из коридоров, где прошёл не раз. Я так думал. И там заглянул в одну из коморок, куда уже заглядывал. Я так думал. Удивление моё вырвалось свистом.
Тело лежало на полу, придавленное тяжёлым креслом. Гниющее, брошенное, забытое. Дышать стало сложно. Слишком грязный воздух, слишком сырой. Как я мог столько раз промахнуться? Мимо этой вони невозможно пройти и не заметить.
– Это я?
Снова появилась дымка. Она светилась в темноте, переливалась, постоянно двигалась. Там, наверху, при дневном свете вся красота человеческой души терялась. Казалась серым туманом, не более. Но в подземном мраке всё изменилось.
– Мне жаль, – ответил я искренне.
Я не мог её не жалеть. Ей теперь закрыт путь на небеса, Калинов Мост раскроет только двери ада. Её душа, эта прекрасная дымка, будет вечность страдать в жерле дьявольской печи. Хотел бы я знать, что загнало её в подвальный мрак и заставило покончить с собой. Хотел бы помочь ещё при жизни. Но теперь всё, что осталось – уничтожить плоть.
Я убрал кресло, и вскользь осмотрел тело. Совсем юная девочка, может, лет четырнадцати. Вскрытые вены вдоль предплечья указывали на то, что всё она понимала и не собиралась возвращаться. Трупные пятна, вздутие, раны от крысиного аппетита. Одно было не ясно, почему она упала. Как будто кто-то опрокинул кресло специально. Но всё это меня не волновало. Искать причины самоубийства глупо. Редко когда есть стоящие зацепки. Я высыпал соль и полил бензином.
На тело я старался больше не смотреть. Любовь к разложению куда вернее многих медицинских симптомов говорила о близости безумия. О том, что крыша дала течь, и неминуемо эта струя сточит края, обрушит опоры. Моргнуть не успеешь, и внутренности твои станут протухшей массой. Жалость умрёт, сострадание иссохнет. Единственной ценностью станет потакание желаниям. Но желания эти будут лишь энтропией. Слепым, безрассудным стремлением к уничтожению.
Я поджёг коробок спичек и бросил к телу. Приведение, молча наблюдавшее за мной, начало таять.
