– Матрена, – ответила Аксютка, не просыпаясь, – не уходи больше. Только тогда мне хорошо и легко, когда ладонь твоя на голове моей. Неразлучными будем. Я в Беркуте не нужна никому, кроме девицы приезжей, что у вековухи Прасковьи живет, да домового.
– Во сне не утопишься, а когда ты бодрая, затуманен твой разум, тучами покрыт грозовыми. Не стать тебе русалкой. Но ты подумала, о чем я тебе в прошлый раз говорила?
– Боязно мне идти к Ягине.
У Агафии и Бортэ все внутри задрожало. Матрена Аксютку будто продавала!
– Кровь моя холоднее воды речной на самом дне Заряницы. А все-таки сердце болит, когда вижу, как ты живешь. Коли меня послушаешься, такую силу получишь, какой ни у кого здесь нет. Да хоромы богатые и голову светлую в придачу.
– А ты отомстишь?
– Коли братьев нет, а отец стар, болен или мертв, дочерям кровью за кровь платить положено.
– В церкви всех прощать велели.
– Ой, Аксютка! Поп не велел на Масленицу блины печь да радоваться, а дочки его с нами чучело сжигать бегали! Веришь ли мне, ягодка? Только добра тебе желаю. Кабы только месть была у меня на уме, кабы боль тебе причинила воля моя, я бы лучше сама погибла – третий раз, навеки.
Что бы бедная девочка ответила? Убрала русалка руку с мягких спутанных волос сестры. Словно из тени между стеной и печкой появилась в избе старуха в черной рубахе.
Теперь ближе к Бортэ была она. И кередка, и подруга ее диву дались, на худобу Ягини глядя. Нос оказался большим, крючковатым. Из-под очень темных губ выглядывали в уголках рта клыки белые. Высоко над седой головой и горбом в костлявой желтой руке держала старуха палку с черепом на конце. Пустые глазницы светильника этого горели так, словно заманивали в ловушку на муки вечные. Матрена на колени упала перед Бабой-ягой.
– Забирай, владычица!
Старуха потрясла резко Аксютку за плечо. Дурочка проснулась, но не узнала даже сестру свою, а только заплакала громко и жалобно. Русалка помрачнела, но усадила безумную и стала держать ее крепко. Баба-яга же принялась ножом, будто из воздуха полученным, обрезать коротко волосы новой жертвы своей. На пол змеями, листьями и травой падали темно-рыжие пряди. Бортэ заметила, что Матрена прокусила себе губу, и без слов смогла указать Агафии на струйку крови, сползавшую к рубахе белоснежной по щеке бледной. Череп на палке летал вокруг трех, в заброшенной избе собравшихся.
Когда кончился обряд страшный, подхватила старуха Аксютку, у которой веки закрылись и посинели, а плач умолк, на руки. Появилась под Ягиней ступа. Без слов взмыли пленница и хозяйка ее в небо ночное. Агафии захотелось помочь сироте несчастной. Но краем глаза уловила княжна движение Бортэ. Всплыли в памяти желтые пузыри на мокром теле, шалаш из веток еловых, вьюга, бред одной и мука общая.
– Воик… Слетай за Воиком, разбуди осторожно. В лесу меня поищете. Быстро! – прошептала Агафия, радуясь, что нож оставлен за сараем у Прасковьи и облик зверя любого принять получится.
Не убедившись толком, куда Бортэ полетела, кинулась княжна догонять Ягиню и Аксютку. Старуха и не беспокоилась о том, что кто-то ее преследовать осмелится. Она прижимала к груди обвислой нежное девичье личико и о чем-то думала. Вдруг свалилась на путниц сверху медведица с шерстью светло-бурой! Рев раздался над вершинами берез да сосен. Лапа когтистая к носу крючковатому потянулась. Только обхватили шею Агафии из воздуха взявшиеся руки, из одних костей состоявшие! Вывалился из ступы зверь, но напала на Бабу-ягу орлица. Засверкали перед лицом старухи уродливой когти острые и перья светло-коричневые. Осерчала та, хлопнула по крылу сильному – и ослабло оно! Упала Агафия-птица на дерево, ветром давнишним пополам переломанное, обернулась волком и по лесу за ступой припустилась. Бросила старуха что-то вниз. Не сразу княжна опасность почуяла. Как коснулись лапы зеркальца Бабы-яги, начала под телом светло-серым гора расти хрустальная! Заскользил зверь вниз. Как ни старалась Агафия, не могли когти волколака тело тяжелое остановить. Росла и росла твердь прозрачная, словно капля росы. Перевернулась уже княжна на спину. Все деревья лесные в глазах хороводы завели… Пропали ступа с пленницей из виду. Лишился зверь чувств.
Глава 12
Жалость – со слезами, а доброта – с мозолями.
Пословица
Когда княжна в чувство пришла, то увидела лица с узкими косыми глазами, как из оклада иконы, из платка зеленого выглядывавшее. Воик и кередка нашли подругу свою! Но нет. В горнице ничего знакомого не было. И мечтать не смела Прасковья о таких подушках пуховых да постели широкой! На палке над девицами горели дыры черепа лошадиного. Агафия резко подняла голову с колен Бортэ и села.
– Мы в Новом Волчке?
– У Ягини, – ответила кередка бодро и довольно.
Подбодрить хотела. Плохо вышло. Обе это поняли.
– Как же она вас с Воиком поймала?
– Пф! – фыркнула Бортэ. – Воик в избе во сне сил набирается. Ему еще нас выручать.
– Ты меня не послушалась!
– А коли Ягиня не в лесу живет? Мне бы хоть знать, где ты нас дожидаешься. Я далеко летела. В бой не вступала. Приблизилась, когда ты с горы хрустальной вниз покатилась. Подобрали тебя… куколки! Вроде тех, которых я в Светлоровске у детушек малых видела. Положили они тебя в возок низкий да длинный, петухами черными запряженный. Я все за вами летела, смотрела на волка серого неподвижного. Ох, долго путь длился! Явились мы на широкий двор, вокруг частокол, на каждом бревне череп светящийся. Посреди изба – большая, нарядная, только на лапах куриных. Унесли тебя куклы в горницу. Я вокруг повертелась, мышью обернулась – мой-то нож при мне. Забралась в дом – а он внутри палатами оказался! В одной светлице окна ставнями загорожены, а на двенадцати цепях мужик тощий – только кости кожей и обтянуты – висит. Глаза злые и бесцветные. Загремел звеньями ржавыми, позвал меня: «Принеси, волколак, три ведра воды! Утоли жажду мою!» А я ему: «Как же я это сделаю? Мышь ведро не поднимет!» Он тогда просить принялся: «Поищи у Бабы-яги от цепей моих ключи. Коли волю получу – что угодно для тебя сотворю!» Знать, сила есть. Стала бы такая хозяйка мелочь какую на цепях в своей избе держать?
– Бортэ, ты же не освободила его?
– Кого?
– Кощея Бессмертного! Ягиня жизнь сама не отбирает. А вот он за людей решит – как травушку косит. Лютый, лукавый – никого злее и хуже его не знаю!
Княжна задрожала. Голос ее стал тоньше – от испуга. Кередка поняла – дело могло стать еще хуже, чем сейчас. Никогда подруга ее не была в таком страхе и смятении!
– Агафия, я за ключами в горницы полезла, да меня старуха приметила. Так я здесь и очутилась.
– Бортэ, почему нельзя сделать то, о чем просят? Мы пытаемся спасти чадо слабое, а не причинить всем людям и волколакам зло великое! Не можешь хорошо – иди к Воику на лавке сидеть, хоть там ничего не натворишь. Эх! Да кабы не ты!..
Кередка приподняла удивленно брови. Что случилось? Разве могла княжна вспылить так?
– Ага. Из-за меня в плен к Ягине ты попала? Из-за меня вянем мы в Беркуте? Из-за меня ушла ты из Светлоровска?
– Поминай старое. Оно нынче как корове седло!
– Не понимаю!
– А ты рот закрой да подумай – хоть раз! Не в своей юрте прихорашиваешься – здесь все сильнее и злее. Не хочу помереть оттого, что одним путем с тобой по жизни иду!
– А коли такая умная – дай уйти отсюда. А потом я уж выберу себе другую дорожку, – сказала Бортэ, встав с кровати и направляясь к двери.
Агафия услышала, как обозленно застучала кередка каблуками сапог по половицам, и заметила наклон головы решительный. Княжна как от удара вскочила и, бросившись к подруге, обняла ту сзади крепко-крепко. Глаза расширились у Бортэ от удивления и неожиданности. Дыша тяжело у самого уха, платком зеленым скрытого, Агафия сказала, словно взмолилась:
– Прости! Смилуйся… Ты хорошая, ты умная! Как без тебя? Не знаю…
Кередка прикрыла глаза, улыбнулась, откинула голову назад и положила свои ладони на руки подруги.
Вдруг дверь отворилась, и обе девицы вздрогнули. Никого за ней не было! Только опустив глаза, увидели Агафия и Бортэ поднос, словно над полом парящий. Чего только не принесли пленницам! На круглом серебряном блюде, чернью – гравировкой по фону темному – украшенном, дымились рябчик, жаренный со сметаной, щи со свининой, калачи мягкие, душистые. Из-под подноса выплыла куколка величиной с ладошку детскую. Собранная из скрученных пестрых лоскутков, «одетая» в длинную юбку, платок да передник, с белым «лицом» без глаз, рта и носа, обратилась прислужница Бабы-яги к девицам:
– Откушайте! Милостиво просим.
Поднос широкий и длинный скрывал под собой еще много куколок. Когда девицы снова одни остались, Бортэ спросила, отстраняясь мягко:
– Не опасны ли яства эти?
– Какая радость Ягине нас травить? Раз в горницу богатую привела, а не в подвал с цепями да крысами. Прислала нам еду добрую – вон, калачи-то дымятся, – а не объедки, как свиньям, кору древесную да траву лесную. Угощайся.
Лопали девицы с жадностью, да и немудрено.
– Бортэ, только в тереме в Светлоровске я так сладко и кушала! – воскликнула Агафия, пальцы облизывая.
– А я один переход племени нашего хорошо помню. Зима тогда суровая выдалась, а за лето до нее пало много овец. Лошадей мы съели – только и осталось, чтоб повозки тянуть, но что это были за звери: тощие, сухие, как ваши деревья зимой! Знаешь, чем я, ханум, любимица Бату, трапезничала?
– У-у, – промычала княжна, качая головой.
– Кровь лошадиную пили. Отделку из шелка от сапог отпарывали – а голенища варили! Даже гордая тетка моя ела, хоть вздыхала и сетовала на долю нашу – но так, чтобы только я и няня Горинка слышали. Кередов она не жаловала, а прислуга из Хуа-го, приехавшая с ней и моей матушкой, либо сбежала, либо умерла от тягот жизни кочевой.
– Бортэ, ты похожа на Донгмеи?
– Я люблю народ Бату-хана, Агафия. И я красива, как моя мать Лан и… как Толуй. Видно, тетка сестру свою осуждала за связь эту – ведь случайно узнала я правду о том, в кого во мне бежит кровь волколака. Я помню, как белели косточки на руках Донгмеи, когда та сжимала драгоценности свои или кисть для письма. Голос ее был всегда ясным и неторопливым. А как завидовала я всегда ее мудрости! Эта царевна знала так много, что высоко бы взлетела, родись она мужчиной или красавицей. В моей юрте ее парсуна[28 - Портрет.] хранилась.
– Донгмеи была очень нехороша собой?
– Увы! Без своих волос, с морщинами глубокими на лице узком, лопоухая… Но с умными черными глазами. Вы бы друг другу понравились, Агафия. Я гордилась знатностью рода и красотой моей матери, но любила я тетку Донгмеи и няню Горинку. Они мертвы. Кажется, я их больше никогда не увижу – мы все-таки в разное верили.
Княжна испугалась, что на подругу ее надавит одиночество и польются горькие слезы.
– Когда мой батюшка князь Юрий преставился, такой плач стоял, что в соборе певчих слышно не было. Но погибель не всегда ко злу. Помнишь, какая я была в Красноозерном? Узнавши, что княгиня Авдотья из окна терема выбросилась, когда Валгеду взяли. Глаз не отводи, иначе я не смогу докончить, а мне сейчас так важно сказать. Тетка моя умерла. Но хуже доля невесток и дочерей ее, в плен попавших. Что ждет их теперь, кроме падения, позора, бесчестья, унижения, – после наших палат, после особого места за завесой в соборе! Не только к кередам относится – любая девица или баба жизни с врагом предпочтет смерть! Послушай, Бортэ…
– Мгм.
– Коли не только зло от Ягини, почему же мы на нее напали, а не попытались уговорами али дарами какими Аксютку выручить?
У кередки изо рта, широко открытого, выпал на колени кусок калача. Девица закашляла, захлопала руками по полу, где подруги сидели, ноги подогнув, по обычаю, из юрт пришедшему. Агафия начала по спине наклоненной стучать ладонью. Так Бортэ в порядок пришла. Княжна ожидала, что зашипит кередка, закричит, ногами затопает, да красавица только головой потрясла и пошла к двери.
– Нам бы с государыней Ягиней свидеться!
Тишина. Побежал ли кто о встрече просить? Не вымерла ли вся изба разом? Обернулась Бортэ к Агафии, плечами пожимая, да так и застыла, словно чего испугалась. Княжна немедля назад взглянула и с пола вскочила на ноги резвые. В тени от изножья постели, где девица из Светлоровска очнулась, сидела на корточках красавица. Ни одной черты правильной не было в лице ее, но оно казалось приятным, пленительным. Не надела незнакомка дорогих уборов, не украсила рубаху белую, легкую, будто из того полотна сшитую, что в ушко игольное пролезет, узорами, а волосы цвета снега да облаков не заплела в косу длинную да крепкую. Первой Агафия взяла себя в руки.
– Матушка Ягиня, прости, что напала на тебя в лесу.
– Никому, княжна, встречи со смертью искать нельзя, – ответила красавица, вставая, руку правую в кулачок сжав и ноготь пальца большого к губам своим приложив.
Голос ее чем-то походил на детский, в одно и то же время отрадно, легко и печально на душе становилось от слов Ягини. Агафии показалось, что многие монахини в обителях, где девица с матушкой, братом и верной мамкой боярыней Варварой была, говорили в этой манере.
– Я не вред тебе причинить хотела – только сиротку спасти. Нельзя ли миром договориться?
Ягиня засмеялась беззлобно.
– Коли на людей нападать со спины перво-наперво, много ли кто потом с тобой беседы вести пожелает?
– Нет… – смутилась княжна.
– То-то же, Агафия. На ус мотай. Впрочем, я согласна буду на одно дело. Эй! – И хлопнула Ягиня в ладоши.
Отворилась дверь. К удивлению княжны и кередки, вошли в горницу тринадцать Аксюток! Только умытых, причесанных гладко и в хорошие темно-серые рубахи одетых. Встали девочки, замерли, словно перед собой не видели ничего. Каждая к животу прижимала череп конский с глазницами пылающими.
– С трех раз угадаете, которая из них – ваша? – спросила Ягиня, усаживаясь на постель.
Агафия ответила быстро, на удачу свою понадеявшись:
– Третья справа!
Но Аксютка, указанная княжной, растворилась в воздухе – один череп остался висеть в горнице и светить. Ягиня прикрыла глаза. Бортэ сглотнула, косясь на богиню опасную.
Агафия дальше искала вдумчиво, внимательно каждую девочку осматривая и ожидая знака какого-нибудь: хоть волоска, из косы выбившегося, хоть мухи, у глаза настоящей Аксютки пролетавшей, хоть движения одним пальцем. Только ничего не было. Затянулись поиски заметно. Агафия сказала:
– С левой стороны пятая!
Но и та растаяла безмолвно. Страх княжну охватил, к подруге она бросилась:
– Бортэ, твой черед!
– А как?..
– Сердце сердцу знак подает.
– Я ж Аксютку хуже твоего знаю!
– Может, день сегодня для тебя удачливый? – спросила Агафия, пальцы кередки перебирая.
Бортэ плечами пожала и взглядом ряд зачарованный окинула. Княжна дыханье затаила. Подруга ее недолго выбирала.
– Та, что посередине!
И третий череп конский просто повис в воздухе. Ягиня улыбнулась, встала и к девицам притихшим подошла.
– Не судьба.
– Матушка Ягиня, – залепетала Агафия, – не губи Аксютку!
Богиня смерти обняла княжну и кередку за плечи и повернула быстро к постели. Но там уже не было перины пуховой и горки подушек лебяжьих! Чудом попали все трое в другую горницу, высокую-превысокую, с большой белой печкой и черепами конскими под потолком. У подпечка[29 - Углубление у основания печи, где хранят и сушат дрова.] и на шестке[30 - Полка перед горнилом печи, куда ставится приготовленная или разогретая пища.] сидели куколки пестрые, охраняя чего-то. За заслонкой[31 - Лист железа, которым закрывают вход в горнило.] огонь гудел. У стенки стояли ухват да лопата, а еще лесенка наверх. Поднялись Ягиня, Агафия и Бортэ на лежанку[32 - Верхнее перекрытие у печи, где спят.], где спал преспокойно кот черный, большой, как кабан лесной. Хозяйка черепом конским, в ее руках из воздуха взявшимся, стукнула по белому верху печи, и не стало вдруг кирпича! Увидали Агафия и Бортэ под собой пламя лютое, испугались, друг за друга схватились. Но не жалили ног девичьих и подолов рубах языки желтые и алые. Над горнилом стояли Ягиня и гостьи ее на хрустале!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69270562&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
