– А чай? – спросил он.
Но Белозар уже скрылся, а дверь за ним словно сама закрылась, причем, вопреки обыкновению, почти бесшумно.
Олег не стал повторять своего предложения, поскольку гость уже не мог его услышать, а с облегчением повернул ключ в замке. Вернулся в комнату. И сразу же лег в кровать, под одеяло, пытаясь согреться. Но дрожь не оставляла его, а спать уже не хотелось. Тогда он поднялся, накинул халат и пошел на кухню. Там он вскипятил воду, налил в чашку горячего чая и, вместо того, чтобы выпить ее, надолго задумался. Мысли в его голове роились, как растревоженные пчелы. И ни одна из них надолго не задерживалась. Что удивительно, он думал о чем угодно, только не о таинственном незнакомце со странным именем Белозар, посетившем его в это утро.
Когда Олег очнулся от своих раздумий, чай уже безнадежно остыл. Оставив чашку на столе нетронутой, он неожиданно для себя направился к входной двери. Отворив ее, вышел на лестничную площадку, спустился на первый этаж, где висели почтовые ящики. Открыв свой, Олег увидел плотный конверт с напечатанным на нем изображением пурпурного щита, внутри которого находились серебряное перо и свиток с гербовой печатью на шнуре. Здесь же располагалась колонна, увенчанная короной и надписью «Закон». Под щитом на пурпурной ленте золотом было написано некое латинское изречение, но и без перевода Олег уже понял, что это письмо прислано ему из нотариальной конторы. Очень солидной нотариальной конторы, судя по конверту. Подниматься в квартиру, чтобы прочитать письмо, Олег не стал. Им овладело нетерпение, которому было невозможно противостоять. Стоя у почтового ящика и чувствуя, как учащенно пульсирует на виске жилка, предвещая головную боль, он вскрыл конверт.
Глава 2. Оглашение завещания
Кабинет нотариуса был дорого и солидно обставлен антикварной мебелью. Это была не бьющая в глаза роскошь, истинную ценность которой мог понять только тот, кто посвятил коллекционированию или приобретению предметов старины всю жизнь. Даже стул, на котором сидел Олег, был произведением искусства, достойным занять место в Эрмитаже или Лувре. Все предметы интерьера здесь выглядели старомодными, надежными и бесценными.
Сам нотариус, крошечный сухой старичок, одетый неброско, но чрезвычайно презентабельно, казался одним из экспонатов этой лавки древности, отличающимся от остальных тем, что он обладал даром речи. На взгляд Олега, ему было лет девяносто, не меньше. У него были припудренные временем ничего не выражающие глаза, изборожденное глубокими морщинами личико и высохшие ручки, напоминавшие птичьи лапки. Звали его Мстислав Иванович, и когда он не говорил, то напоминал вырезанного из дерева идола, посаженного за массивный стол из драгоценного мореного дуба, чтобы приводить в священный трепет клиентов. В этот кабинет, святая святых нотариальной конторы, допускали, как понял Олег, лишь избранных. Но его провели сразу, как только он представился.
Его, несомненно, ждали, и с большим нетерпением. Но Олег готов был поклясться, что в глазах Мстислава Ивановича, когда нотариус его увидел, промелькнуло изумление, сменившееся разочарованием. Старичок явно был обманут в своих ожиданиях. Невольно Олег почувствовал себя виноватым, сам не зная в чем.
– Так это вы Олег Витальевич Засекин? – с удивлением произнес старичок. И это было единственный раз, когда в его голосе проскользнуло подобие каких-то эмоций. – Наследник по завещанию Святослава Вячеславовича Полоцкого?
Олег дважды молча кивнул. Сначала утвердительно, потом отрицательно. Тем самым он признавал, что является Олегом Витальевичем Засекиным. Но выражал сомнение в том, что может быть наследником совершенно неизвестного ему Святослава Вячеславовича Полоцкого. Ему до сих пор казалось, что это какая-то ошибка, и его просто перепутали с другим человеком. Олег все время ждал, что заблуждение раскроется, и его ославят, как афериста, посягнувшего на чужое имущество. Поэтому, на всякий случай, он держался настороже и старался быть очень осторожным.
Но мысли Олега были противоречивы. В то же самое время он допускал, что именно ему несказанно повезло и на него, как манна небесная, свалилось наследство, о существовании которого он даже не подозревал. Это было сродни чуду, но такое случалось и раньше, о чем даже сообщалось в мировых таблоидах и выпусках теленовостей. Поэтому ему очень хотелось узнать, кто такой этот таинственный Святослав Вячеславович Полоцкий, внезапно решивший его облагодетельствовать без каких бы то ни было, как казалось Олегу, оснований. С человеком с таким именем он никогда в жизни не встречался. Среди родственников, даже дальних и уже совсем отдаленных, что называется, седьмая вода на киселе, его Олег тоже не нашел, хотя и перерыл все семейные архивы, оставленные ему давно почившими бабушкой и матерью. Впрочем, архивы были скудными. Бабушка была сиротой, чему виной оказалась война. В возрасте всего нескольких лет от роду она очутилась в детском доме. И все, что было до этого, скрывала тьма неизвестности.
Быть может, в этом мраке и скрывался некий Святослав Вячеславович Полоцкий. Но это требовало доказательств, которые Олег хотел получить в нотариальной конторе. Ему как-то не приходило на ум, что это его желание переворачивало все вековые традиции с ног на голову, ведь обычно наследникам приходилось доказывать, что они имеют основания претендовать на наследство. Но Олег был совершенно несведущ в этой сфере. Для него это была поистине terra incognita, и потому он сам устанавливал законы – по праву первопроходца и открывателя новых земель.
Нотариус обратил внимание на несоответствие в движениях головы Олега и скрипуче поинтересовался:
– Как вас понять, молодой человек? Вы сомневаетесь в том, что вы – это вы?
– В этом-то как раз нет, – ответил Олег. – А вот во всем остальном…
Старичок был умудрен жизненным опытом. Он понял то, что было не досказано. И, несмотря на свое разочарование, попытался успокоить Олега, сказав:
– Я думаю, что ваши сомнения рассеются после оглашения завещания. И так как мы больше никого не ждем, то, может быть, приступим? Если вы не возражаете, конечно.
На этот раз Олег ограничился взмахом руки. От волнения у него пересохло в горле, и он предпочитал помалкивать. Слова из его рта продирались наружу, словно дикобразы через слишком узкую для них нору, раздирая своими колючими иглами гортань.
Он даже не заметил, как в руках нотариуса появился большой запечатанный пакет, услышал только треск разрываемой бумаги. Внутри пакета лежали два конверта. Старик, воспользовавшись крошечным серебряным ножом для бумаг с ручкой, инкрустированной разноцветными драгоценными камешками, вскрыл один из них.
– Завещание с завещательным возложением на наследника, – произнес нотариус неожиданно звучно, словно подчеркивая этим значительность момента. Но это было мимолетное усилие, стоившее ему, по всей видимости, большого напряжения. Сразу же после этого голос Мстислава Ивановича снова стал тихим и скрипучим, напоминая звуки, издаваемые засохшим от времени деревом под порывами ветра.
Олег слушал, боясь глубоко дышать, чтобы ненароком не заглушить голос нотариуса и не услышать написанного в завещании. Ему почему-то казалось, что переспрашивать будет сродни кощунству – все равно, что наступить, пусть даже ненароком, на могильную плиту.
– Я, Святослав Вячеславович Полоцкий, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим завещанием делаю следующее распоряжение, – читал нотариус, интонационно выделяя каждое слово. Это было непривычно и мешало восприятию текста, и Олегу приходилось напрягать все свое внимание, чтобы понимать смысл каждой фразы в целом. – Все мое имущество, движимое и недвижимое, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чем бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю…
Нотариус сделал паузу и поднял глаза от бумаги, которую он держал перед собой в подрагивающих от старческой слабости руках, на Олега, словно желая в последний раз удостовериться, что не совершается роковой ошибки и перед ним именно тот человек, о котором идет речь в завещании. В его глазах снова просквозило разочарование, как показалось Олегу. Однако затем их снова затянула бледная пленка, и они стали беспристрастны и непроницаемы, как стальной сейф, надежно хранящий мысли и чувства своего хозяина.
– …внуку своей родной сестры Олегу Витальевичу Засекину, единственному оставшемуся в живых после моей кончины потомку нашего рода.
Нотариус снова смолк и опять взглянул на Олега, словно желая увидеть, какое впечатление произвело на него это сообщение. По всей видимости, увиденное удовлетворило его. Олег выглядел человеком, изумленным до крайности. Тайное стало явным, и произошедшее погребло его под собою, как снежная лавина, спустившаяся с гор в долину, где он до этого жил в счастливом неведении и безмятежном покое.
– Так, значит, Святослав Вячеславович Полоцкий – это родной брат бабы Маши, – пробормотал Олег растерянно, подчиняясь требовательному взгляду нотариуса, который как будто принуждал его высказать свое мнение о новости. – Она никогда не говорила, что у нее есть… то есть был брат. Мы все думали, что она круглая сирота.
– Возможно, у вашей бабушки были причины скрывать этот факт, – равнодушно предположил Мстислав Иванович.
– Или она была так мала, что забыла об этом, – высказал догадку Олег. – Ведь бабе Маше было всего четыре года, когда ее поместили в детский дом. Детская память очень ненадежна.
– Да, дети забывают многое, – подтвердил Мстислав Иванович неожиданно сочувственным тоном. Могло показаться, что была затронута тема, искренне его волнующая. – А порой даже своих родителей-стариков.
Неожиданно в голову Олега пришла мысль, которая поразила его еще больше, чем только что открывшаяся истина.
– Но если он знал о существовании своей сестры, то почему не объявился, когда она еще была жива? – задумчиво спросил Олег вслух, ни к кому не обращаясь. – Баба Маша всю жизнь считала, что война отняла у нее всех родных, и страдала от этого. Представляю, как она была бы счастлива, нежданно-негаданно обретя родного брата…
– Возможно, у Святослава Вячеславовича Полоцкого были свои причины скрывать этот факт, – заявил Мстислав Иванович, не заметив или забыв, что повторяется. Возможно, благодаря своему возрасту он давно уже пришел к убеждению, что бессмысленно осуждать людей за их поступки, какими бы странными или даже чудовищными те не казались. И даже не пытался доискаться до смысла этих поступков, лишь безразлично констатируя сам факт. Однако на этот раз он все-таки не удержался и, невольно выдавая свое критическое отношение к Олегу, нравоучительно заметил: – Не вам судить, молодой человек. И если позволите, то я продолжу чтение завещания вашего, как уже стало понятно, двоюродного деда. А то мы так никогда не закончим.
– Да, конечно, – смутился Олег, уловив осуждающие нотки в голосе нотариуса. И почему-то даже извинился: – Простите меня, пожалуйста. Постараюсь впредь не прерывать вас.
Старичок удовлетворенно кивнул и продолжил чтение.
– Я возлагаю на своего наследника по настоящему завещанию определенные условия, которые он должен неукоснительно исполнить.
Во-первых, он должен развеять мой прах над озером Зачатьевским, находящимся неподалеку от Усадьбы Волхва, как ее называют местные жители, где я проживал до своей смерти.
Во-вторых, он должен разрешить пожизненное проживание в доме, который ему перейдет по наследству, моему старому другу Тимофею, пока тот сам не решит покинуть этот дом и переселиться в другой.
В-третьих, он должен продолжить дело всей моей жизни, а в чем оно заключается, он узнает, прочитав письмо, написанное лично для него, и которое ему будет передано после оглашения завещания…
С каждым новой фразой недоумение Олега только усиливалось. Он едва дождался, пока нотариус закончит чтение завещание. И не успел тот смолкнуть, как Олег буквально возопил:
– И как прикажете все это понимать, уважаемый Мстислав Иванович?!
– Как написано, – невозмутимо ответил тот. – И незачем так волноваться, молодой человек. А тем более кричать. Вы хотите, чтобы ваш дедушка услышал вас там, где он сейчас находится?
– Но ведь это абракадабра какая-то, – пожаловался Олег уже намного тише, признавая правоту старичка. – Прах над озером, старый друг Тимофей, дело всей жизни… – Он помолчал, а затем с сомнением произнес: – И все это, скорее всего, ради какой-то развалюхи с протекающей крышей у черта на куличках, не стоящей даже ломаного гроша?
Олег разговаривал сам с собой. Однако нотариус, решив, что этот вопрос косвенно адресован ему, сухо сказал:
– К завещанию прилагается список движимого и недвижимого имущества, включая банковские вклады, акции и прочее, принадлежащего Святославу Вячеславовичу Полоцкому, заверенный нотариально. Состояние вашего деда на момент его смерти оценивается в пятьсот миллионов рублей. И это по самому скромному счету.
Олег от изумления едва не присвистнул, но вовремя сдержался. Он понимал, что проявить подобную несдержанность в стенах этого кабинета значило окончательно и бесповоротно погубить свою репутацию в глазах человека, который родился в мире, где превыше денег ценили приличные манеры. Это была безвозвратно канувшая в небытие эпоха, и, возможно, Мстислав Иванович остался единственным ее представителем, но это ничего не меняло. Олег не хотел выглядеть в его глазах невоспитанным и вульгарным молодым человеком. Он понимал, что после этого старичок надолго, если не навсегда, закроется от него, как устрица, в своей раковине. А Олегу еще многое хотелось от него узнать, и не в отдаленном будущем, а уже сейчас.
– Впрочем, Олег Витальевич, вы можете отказаться от принятия наследства, если у вас есть сомнения, – сказал нотариус. – Это ваше законное право.
Олег вспомнил ранний визит Белозара и его предостережение. Он с подозрением посмотрел на нотариуса и едва не спросил, не знает ли тот человека, представляющегося жрецом Перуна. Но сдержался. Едва ли этот старичок, стоявший одной ногой в могиле, мог быть замешан в интригах какого-то безумца.
– В завещании говорится о некоем письме, – задумчиво произнес он. – Вы не могли бы… Вернее, не мог бы я… Прежде чем принять решение…
– Разумеется, – кивнул Мстислав Иванович, беря со стола и передавая ему второй конверт, который до этого извлек из пакета вместе с завещанием. – Где вы хотите ознакомиться с ним – в этом кабинете, в моем присутствии, или, быть может, в отдельной комнате, чтобы вам никто не мешал?
– Лучше, чтобы никто не мешал, – подумав, ответил Олег. И спохватился: – Если вас это не обидит, конечно.
– Ничуть, – равнодушно сказал нотариус. – Вас проводит моя помощница.
Он поднял серебряный колокольчик, стоявший перед ним на столе, и позвонил. Звук был слабый, но почти тотчас же дверь распахнулась, и в комнату вошла женщина средних лет с гладко причесанными тусклыми волосами и кислым выражением лица старой девы, одетая настолько же бесцветно, как и безвкусно. Она замерла у порога, глядя на нотариуса преданными глазами собаки, готовой без раздумий и сомнений выполнить любое распоряжение хозяина.
– Эльвира, проводите нашего гостя в комнату для совещаний, – сказал Мстислав Иванович. – И предложите ему что-нибудь выпить.
Женщина кивнула, давая понять, что все будет исполнено.
– Прошу вас, – обратилась она к Олегу. – Пройдите за мной.
Она привела Олега в небольшую комнату, обставленную намного скромнее, чем кабинет нотариуса, но тоже со вкусом и претензией на роскошь. Вокруг стола с мраморными прожилками на столешнице были расставлены мягкие кресла с круто изогнутыми, как лебединые шеи, спинками. На стенах, обшитых темными дубовыми панелями, висели картины с красочными пейзажами, явно подлинники.
– Что будете пить? – спросила Эльвира. – Чай, кофе, горячий шоколад? Быть может, коньяк, абсент или ром?
– Ничего, – ответил он. – И я был бы вам очень благодарен…
Олег не договорил, указав взглядом на дверь. Он хотел как можно быстрее остаться один и приступить к чтению письма. Тонкие губы женщины изогнулись, скрывая за улыбкой обиду. Однако Эльвира не ушла, а неожиданно, понизив голос, словно опасаясь, что ее могут услышать, сказала:
– Я бы вам не советовала.
Олег с удивлением посмотрел на нее. Но ничего не произнес, выжидая, что последует дальше.
– На этом наследстве лежит роковая печать, – продолжала Эльвира все тем же таинственным шепотом. – Оно проклято. Откажитесь от него. Вы еще так молоды! Зачем вам подвергать свою жизнь смертельной опасности?
– У вас есть причины так говорить? – спросил Олег тоном, в котором не было ни тени страха. Если увядшая старая дева думала его напугать, то она просчиталась. По своей натуре он был антагонист и обычно совершал именно те поступки, от которых его пытались отговорить окружающие – близкие, друзья, коллеги по работе. И чем сильнее был натиск, тем крепче становилось его желание сделать все наоборот. Не всегда это шло ему во благо, он и сам это знал. Но ничего не мог с собой поделать. «Натура – дура», – только констатировал он, в очередной раз пожиная горькие плоды своей противоречивости, но по-настоящему не раскаиваясь никогда.
– У меня есть предчувствие, – заявила Эльвира, обидчиво поджимая тонкие губы. Она явно ожидала другой реакции. – И я ему верю. Мои предчувствия никогда меня не обманывают.
Олег снова вспомнил Белозара. Однако предполагать, что эта увядшая старая дева была близко знакома с могучим, полным жизненных соков, жрецом Перуна и действовала с ним заодно, казалось ему противоречащим здравому смыслу. Одна мысль об этом вызвала у него улыбку.
– А вот мне моя интуиция часто морочит голову, – сказал он, не сумев скрыть насмешку. – И не только она. Случайно не знаете, почему так? Неужели я выгляжу таким простаком?
Эльвира поняла его и оскорбилась. Однако ничем не выдала этого. По всей видимости, ее часто обижали в жизни, или она сама обижалась, и женщина привыкла и научилась скрывать свои чувства. Она кисло улыбнулась и вышла.
В комнату не проникало ни звука извне. Было очень тихо, настолько, что Олег слышал биение своего сердца, когда вскрывал конверт.
Глава 3. Письмо волхва
Гладкий лист бумаги был исписан ровными крупными буквами с витиеватыми завитушками на старинный манер. У того, кто писал это письмо, был почти каллиграфический почерк, свидетельствующий в его пользу. Несомненно, это был человек целеустремленный, с большой силой воли, мужественный, добрый и щедрый. А еще очень консервативный. Олег не был профессиональным графологом, но несколько лет работы учителем в школе научили его с большой долей вероятности определять характер человека по почерку. А еще он сразу понял, что автор письма хотел, чтобы все написанные им слова легко читались и не отвлекали внимания на усилия их разобрать. В этом послании каждое слово имело значение, и лишних не было.
«Мой мальчик, ты читаешь это письмо, значит, я умер, и пришло время тебе узнать о том, что ты не обычный человек, а потомок великого древнего рода волхвов, уходящего корнями во тьму веков. Ты – потомственный волхв по праву твоего рождения.
Твоя бабушка – моя родная сестра скрыла от тебя эту тайну, тем самым надеясь изменить твою судьбу. Точно так же некогда она прокляла наше с ней родство и отреклась от меня, считая противником христианской церкви. Но это не так, поверь мне.
Задолго до того, как Русь приняла крещение, существовала языческая вера, жрецы которой исповедали культ разных богов – Велеса, Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Сварога и многих других. Люди были близки природе, зависели от нее, и потому они поклонялись земле, солнцу, ветру, дождю, грому, прося у них милости и принося им жертвы. Разве можно их за это осуждать?
Но наступили другие времена, и языческую веру объявили вне закона. Волхвы обладали способностью заклинать стихии, прорицать будущее, предсказывать судьбу. Их обвинили в том, что этот дар они получили от врага рода человеческого сатаны, и начали обличать как лжепророков, гнать и преследовать. Капища волхвов разрушались, их самих безжалостно убивали. Пользуясь поддержкой народа, волхвы поднимали восстания, которые жестоко подавлялись. То были смутные времена на Руси, и не надо сейчас искать ни правых, ни виноватых, потому что это не приведет к добру.
Знай, что родоначальником нашего рода был князь Всеслав Полоцкий. Он считался великим кудесником и ведуном – умел излечивать болезни, принимать звериный облик, появляться неведомо откуда и неизвестно куда исчезать, и совершал, с точки зрения современного человека, много других чудес. О нем слагал песни Боян, вещий внук бога Велеса. Славен князь Всеслав Полоцкий в веках и поныне. И ты, как и я, его потомок.
Да, я жрец Велеса по имени Ратмир. Вернее, был им. А теперь, после моей смерти, ты должен продолжить служение нашему древнему языческому богу. Именно это твоя судьба, а не жалкое бесцельное существование, на которое тебя обрекли. Но я никому не судья. Не суди и ты никого.
Бог не дал мне жены и законных наследников. Я завещаю тебе все, что имел. Свое имущество и свое служение. Прими от меня этот дар и используй во благо. И будь достойным потомком нашего славного древнего рода.
Прощай, мой мальчик! И до встречи в лучшем из миров, где нет ни невзгод, ни ненависти, ни бед, и где, быть может, мы не узнаем друг друга.
С любовью и верой в тебя,
твой дед, Святослав Вячеславович Полоцкий,
жрец Велеса волхв Ратмир».
Олег успел прочитать письмо дважды – сначала бегло, снедаемый нетерпением, а потом медленно и вдумчиво, прежде чем буквы начали бледнеть, становиться прозрачными, а потом и совсем исчезли, словно по волшебству. Перед ним лежал совершенно чистый лист бумаги, как будто на нем никогда ничего не писали. «Чертовщина какая-то», – пробормотал он и даже перекрестил бумагу. Но ничто не изменилось. Текст не вернулся.
Вероятно, волхв Ратмир не хотел, чтобы кто-нибудь еще, кроме внука, прочитал его послание, и наложил на него заклятие, подумал Олег и невольно усмехнулся. Он не верил в колдовство и чудеса, считая это суеверием и мракобесием. Более вероятным он счел то, что чернила, которыми писал дед, становились невидимыми при ярком свете, но это было не чудо, а определенная химическая реакция, точный расчет ученого, а не магия. Если существуют чернила, которые проявляются только после того, как бумагу нагреют, то почему бы не быть обратному процессу, когда они исчезают при определенных химических или физических условиях…
Придя к такому выводу, Олег успокоился и смирился с потерей послания. Впрочем, беда была невелика – обладая хорошей памятью, он запомнил текст наизусть, почти слово в слово. И теперь начал размышлять над прочитанным письмом.
В одном дед был, несомненно, прав – жизнь Олега нельзя было назвать интересной и занимательной, он и в самом деле жил скучно и, в общем-то, бессмысленно, не имея определенной цели. «Существование» было наиболее точным словом, характеризующим его жизнь. И он не помнил времени, когда бы это было иначе. В детстве он был лишен многого из того, что имели и чем жили другие дети. Он жил в семье, непререкаемой главой которой была бабушка, а тихая, покорная мама Олега во всем ей подчинялась. Отца он не знал, на памяти Олега его никогда не было, и это служило поводом для постоянных упреков, которыми бабушка держала свою «распутную», как она выражалась, дочь в повиновении, словно накинув на нее узду. Но главное, бабушка была очень религиозна. Это началось после того, как умер ее муж, еще молодым, от инсульта. Посчитав это божьей карой за ее атеизм, она начала часто ходить в церковь, а когда внук немного подрос, стала брать его с собой. Первые детские впечатления Олега были неразрывно связаны с запахом ладана, заунывными молитвенными песнопениями и холодными каменными плитами храма. Веселыми эти годы назвать было никак нельзя. Кроме того, бабушка неукоснительно и строго соблюдала все посты, предписанные церковными канонами, а иногда, по собственной инициативе, вводила дополнительные, принуждая себя и остальных членов семьи отказываться от скоромной пищи – быть может, еще и потому, что денег им катастрофически не хватало. И маленький Олег, часто недоедая, испытывал постоянное чувство голода. Он чувствовал почти физическое отвращение к постной пище, которую обычно обильно приправляли дешевым, дурно пахнущим подсолнечным маслом. По этой ли, или по другой причине, он рос худеньким и низкорослым мальчиком, которого обижали сверстники, потому что он не мог дать им сдачи. Учился Олег в православной гимназии, и не миновать бы ему семинарии, если бы бабушка к тому времени не умерла. Но даже после этого их жизнь с мамой не стала веселее или сытнее. Теперь уже его мама зачастила в церковь, привычно считая себя виноватой во всех смертных грехах, к которым прибавилась преждевременная, как она считала, смерть матери по ее вине. Но зато она не настаивала на том, чтобы ее единственный сын избрал церковное поприще. Она вообще ни на чем и никогда не настаивала, и казалось, что была безразличной ко всему миру, погрузившись с головой в пучину раскаяния. Она угасла, как свеча, тихо и незаметно, как и жила.
К тому времени Олег успел закончить исторический факультет местного университета и начал работать в школе учителем. Он выглядел молодым человеком среднего роста, узкоплечим и костлявым, а еще, воспитанный двумя очень своеобразными женщинами, нерешительным и слабовольным, что, разумеется, было очень далеко от общепринятых представлений о настоящем мужчине. А потому, даже на фоне повального дефицита представителей мужского пола в учительской среде, он не пользовался особым интересом женщин, которые в массе своей воспринимали его как коллегу, но не объект матримониальных притязаний. А те редкие женщины, которые обращали на Олега внимание, не вызывали интереса у него. Как правило, они были некрасивы и озлоблены на жизнь, которую винили во всех своих неудачах.
Так он и существовал до этого дня – в одиночестве, в том числе душевном. Скучал, не видя радости в рутинной работе в школе. Не находил в себе силы восстать против привычного порядка вещей. А главное, не верил, что его жизнь может измениться в лучшую сторону, и потому не предпринимал никаких попыток, чтобы это случилось. В общем-то, Олег и сам понимал, что к своим тридцати годам он стал законченным неудачником. Но он не понимал, почему это произошло. Он был неглуп, что доказывал университетский диплом с отличием, трудолюбив, как муравей, настойчив в достижении цели. Он мог добиться многого в жизни, если бы захотел… Но в этом-то и была главная закавыка. Олег не испытывал сильных желаний, которые мотивировали бы его. Даже в юности Олега не терзали страсти, не мучило самолюбие. То, что для других было пределом стремлений и вожделений, ему казалось незначительным и не стоящим усилий. Он был созерцатель, а не практик. Жил в реальном мире, но зачастую ему казалось, что он словно спит и все, что происходит вокруг него – это лишь сновидения, редко цветные и радостные, а чаще черно-белые и скучные. Если бы он проснулся, то, возможно, все было бы по-другому. Но он не хотел просыпаться, по крайней мере, не испытывал к этому позыва.
Так что дед был в чем-то прав, думал Олег. Он действительно влачил жалкое бесцельное существование. Но с одной поправкой – не его обрекли, а он сам себя обрек на него, не желая тратить сил на жизнь, в которой он не видел и не находил, потому что не искал, цели и смысла. Это и была горькая правда.
Но посвятить свою жизнь служению какому-то языческому божеству казалось Олегу еще более странным и не стоящим занятием. Религиозного фанатизма он досыта нахлебался ребенком. Когда вырос, в бога верить не перестал, но храмы обходил стороной, испытывая те же чувства, что человек, в детстве испугавшийся темноты и с тех пор испытывающий невольный страх перед комнатой, в которой не горит свет. То, что он оказался потомком какого-то волхва, пусть даже великого и прославленного в прошлом, Олега не вдохновило. Это было умозрительное знание, навязанное ему, а не прочувствованное. Он привык к мысли, что генеалогическое древо его семьи начинается с бабушки, а дальше простиралась тьма, из которой оно произрастало. Впустить в свое сознание одного деда, о существовании которого он даже не подозревал, было еще куда ни шло, но запустить туда же целую ораву предков – это было выше его сил. До этого дня он чувствовал себя сиротой, таким хотел и остаться, чтобы не тратить душевных сил на неожиданно обретенных родственников, к тому же давно уже мертвых. Горизонты его знания расширились, а души – не успели. Она оставалась все такой же скукоженной и жалкой, как когда-то его детское тельце, не получающее достаточного пропитания. Для того, чтобы его душа увеличилась в размере, нужно было время и вволю пищи, которой она могла бы питаться. Олег был еще не готов.
– Извини, дед, – произнес он вслух, желая нарушить гнетущую тишину в комнате, в которой был заперт, как его душа – в маленьком и худосочном теле, и где им обоим было тесно. – Но вынужден буду тебя разочаровать. На мне древний род волхвов прервется. Не повезло князю Полоцкому с потомком. Мог бы и предвидеть, кстати, если умел прорицать будущее.
Олег пытался шутить, но на душе у него было пусто и гадко, как в детстве в желудке, когда он, принуждаемый бабушкой, наполнял его скудной невкусной пищей, обильно приправленной дешевым подсолнечным маслом.
Он вышел из комнаты, взяв зачем-то чистый лист, на котором прежде было написано письмо, адресованное ему дедом. За дверью он увидел Эльвиру. Она терпеливо дожидалась его, стоя у стены. А, быть может, приникнув ухом или глазом к замочной скважине, внезапно подумал Олег. Но отмахнулся от этой мысли, потому что она противоречила выражению лица старой девы, на котором, словно вырезанная резцом по камню, навечно застыла гримаса отвращения ко всем земным слабостям, включая любопытство. Не проронив ни слова, она провела Олега к нотариусу, но на этот раз не вышла из кабинета, словно дожидаясь дальнейших распоряжений.
Перед Мстиславом Ивановичем на письменном столе лежали какие-то бумаги, которые он изучал до того, как вошел Олег. Опустив на них свои крошечные птичьи ручки, он равнодушно произнес:
– Так какое решение вы приняли, молодой человек?
Неожиданно Олег спросил, как будто это имело для него значение:
– А что бы вы мне посоветовали?
