Алехандро, скрипя зубами от ненависти, без труда убедил себя в том, что продолжать поиски книги в его состоянии – только даром тратить время и силы. Сначала следовало обратиться в травмпункт, где ему подлечили бы руку. Потом он вернется в этот дом. А в промежутке между этим у него появится возможность обезопасить себя на будущее, ликвидировав причину своих бед. Это было бы только разумно. Иначе бедствия будут только нарастать, как снежный ком, и, в конце концов, так или иначе, он погибнет. Умереть самому или убить другого – такого выбора перед ним даже не стояло. Он не сомневался ни мгновения. Участь парня из придорожного кафе была решена.
Алехандро почти выбежал из комнаты, а затем из дома. Когда он оказался на крыльце, дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.
– Я еще приду, – злобно сказал он, обращаясь неизвестно к кому. – Рано радуетесь!
Колено болело все сильнее, каждый шаг давался с трудом. Алехандро прошел по двору, вышел за ограду. И замер в нерешительности. От калитки вели две тропинки, но он забыл, по какой из них пришел. Они были одинаковы с виду и, извиваясь, словно змеи, исчезали в сумраке, расходясь в противоположные стороны. Алехандро попытался вспомнить, но вскоре понял, что это ему не удастся. Надо было положиться на авось или ждать рассвета.
Однако его терпения, как обычно, хватило ненадолго. Одна из тропинок показалась ему знакомой, и Алехандро пошел по ней, подумав, что если ошибся, то вернется к калитке и пойдет по другой, на этот раз верной. Если бы не покалеченная рука и ноющее колено, то прогулка была бы пустяковой и даже приятной после душной затхлости заброшенного дома. Только пройдя несколько десятком метров и споткнувшись о камень, лежавший на тропинке, Алехандро вспомнил, что забыл в доме фонарь. Но возвращаться за ним не стал. Луна светила достаточно ярко, чтобы освещать путь вместо фонаря. А он все равно еще вернется в дом, чтобы закончить начатое дело.
«И на этот раз никто мне не помешает», – подумал Алехандро со злобой.
Внезапно ему в голову пришла мысль, что было бы неплохо – после того, как он найдет книгу, – поджечь этот проклятый дом. Пусть сгорит вместе с капищем Велеса и всей чертовщиной, которая в нем творится. Идея понравилась Алехандро, и он даже рассмеялся, предвкушая, как претворит ее в жизнь. Это была прекрасная месть, и, обдумывая ее, он на время забыл и о мучившей его боли, и о Белозаре, который, конечно же, не одобрил бы этого.
Тропинка уводила Алехандро все дальше от усадьбы и заводила в лес, оставаясь все такой же проторенной. А потом она внезапно резко вильнула в сторону, но он, размечтавшись, прошел достаточно далеко, прежде чем заметил это. А когда захотел вернуться, то не смог ее найти. В этом месте луну скрывали верхушки густо растущих деревьев, и тропинка будто затерялась в обступившей его тьме. Алехандро раньше никогда не бродил по лесу, тем более, ночью. Ухоженные городские парки отличались от лесных зарослей настолько же, насколько домашняя кошка – от своего дикого сородича рыси. Он что-то слышал о поросших мхом с северной стороны деревьях, которые могли стать ориентиром для того, кто заблудился, но это едва ли могло помочь ему сейчас. Даже если бы Алехандро определил, где север, а где юг, он все равно не знал, откуда и куда он шел – с севера на юг, или с юга на север. А, может быть, это были восток и запад. Алехандро знал одно – он находился в незнакомом ему лесу, и где-то была тропинка, которую он потерял. А еще он догадался, что это была не та тропинка, по которой он дошел до Усадьбы Волхва. Она вела в лес, а не к оврагу, где он оставил свой автомобиль. И он бы давно заметил это, если бы не размечтался о том, как спалит дом. Эта фантазия сыграла с ним злую шутку. И как все это можно было объяснить, если не тем же сглазом?
Алехандро струсил. Наведенный на него сглаз одолевал его, он чувствовал себя бессильным перед ним. Ему стало жалко себя. Возможно, он бы даже заплакал, если бы вдруг что-то не блеснуло между деревьями. Это мог быть отблеск костра, однако запаха дыма он не ощущал. Тем не менее, Алехандро направился в ту сторону, ведомый внезапно проснувшейся надеждой.
Неожиданно деревья расступились, словно пропуская его, и он вышел к небольшому озеру, затерявшемуся среди леса. На небе снова появилась луна, и в ее бледно-желтоватом свете Алехандро увидел картину, которая потрясла его. Сначала он даже не поверил своим глазам, настолько видение было необычным. На берегу озера, наполовину уходя в воду, лежал огромный валун, а на нем сидела обнаженная девушка с коротко подстриженными волосами зеленоватого оттенка и что-то тихо напевала, глядя на луну. Алехандро невольно прислушался, стараясь разобрать слова, и вот что до него донеслось:
На душе печаль,
Над землей туман.
Ничего не жаль,
Словно дух мой пьян…
Внезапно у него под ногой хрустнула ветка, и девушка, сразу замолчав, обернулась. Она не вскрикнула и не испугалась, увидев незнакомого мужчину, а только звонко рассмеялась, словно ее насмешил его изумленный вид.
– Что, никогда не видели голой женщины? – спросила она чуть глуховатым, но от этого не менее манящим голосом.
Алехандро не нашелся, что ответить. Действительно, такого он не видел никогда в своей жизни. Впрочем, все, что с ним происходило в эту ночь, можно было назвать непривычным. А если быть более точным, то необыкновенным. И к этому еще надо было привыкнуть. Но на это требовалось время. А события происходили так стремительно, что он не успевал даже осмыслить их, не то чтобы свыкнуться. Поэтому он стоял растерянный и молчал.
Девушка нетерпеливо плеснула опущенными в воду ногами.
– Вы так и будете стоять столбом и пялиться на меня? Ну, подойдите хотя бы ближе!
Подчиняясь ее завораживающему голосу, Алехандро подошел к валуну. Она похлопала ладонью по камню рядом с собой и потребовала:
– Садитесь! Я не укушу вас, не бойтесь.
Он присел на валун. Теперь Алехандро мог хорошо рассмотреть девушку. Она была красива. Но от нее веяло каким-то холодом, словно она долго купалась в озере и еще не успела согреться. Даже несмотря на то, что она была голой, Алехандро не чувствовал желания прикоснуться к ней. Она сама взяла его за руку и приложила к своей груди.
– Слышите, как бьется мое сердце? – спросила она, заглядывая ему в глаза. – Вы встревожили его. И теперь должны успокоить. Поцелуйте меня!
Алехандро ощущал под своей рукой ее мягкую грудь, но не слышал, вопреки утверждению девушки, биения сердца. Однако он подчинился ее то ли просьбе, то ли приказу, и поцеловал ее в губы. Губы девушки были влажными и холодными, как и она сама. Словно пытаясь продлить поцелуй, девушка обняла его. Ее руки обвили Алехандро, как лианы, сковали движения. Губы стали жесткими. Внезапно она опрокинулась спиной в озеро, увлекая его за собой. Но, даже оказавшись в воде, она не выпустила Алехандро из объятий, наоборот, обхватила еще и ногами. Он попытался вырваться, но его ноги и руки словно зажали в тисках. Девушка нырнула, и Алехандро ушел в глубину вместе с ней. Он попытался закричать, но в открытый рот хлынула вода, и крик захлебнулся. А затем его грудь пронзила боль, какой он еще не испытывал, легкие наполнились водой, и Алехандро уже не сопротивлялся, когда его повлекли на дно…
Только луна равнодушно взирала на происходящее. Поверхность воды при лунном свете казалась серебристой, и ничто не нарушало покоя озера, даже легкая рябь.
Глава 9. Ночной разговор в поезде
Вагон покачивало, словно колыбель. Колеса поезда мерно и усыпляюще постукивали на стыках рельсов. Но сон не шел. Олег сидел на нижней полке и смотрел в окно. Ему было как-то неспокойно и даже тревожно. Он понимал, что его жизнь меняется, и что бы ни случилось в будущем, но такой, как прежде, она уже никогда не будет. Он, Олег Витальевич Засекин, тридцати двух лет от роду, школьный учитель истории, не имеющий ни жены, ни детей, словно рождается заново. И видит окружающий его мир совсем другими глазами. Даже небо за окном вагона выглядело иным, чем еще вчера. Накануне его застилали тучи, а сейчас оно было ясным, безоблачным и каким-то бесконечным. При взгляде на него не хотелось думать, что жизнь человеческая всего лишь суета сует, и «нет смысла жить, любить и верить». Однажды Олегу довелось прочитать стихотворение, которое начиналось с этих строк, и оно запомнилось ему, потому что как нельзя более точно соответствовало состоянию его души на тот момент и показалось пророческим. Полностью оно звучало так:
«Нет смысла жить, любить и верить…
Но все ж, рассудку вопреки,
Я в мир распахиваю двери,
Живу, люблю и слепо верю,
Что счастье ждет нас впереди,
И Вечность распахнет объятья,
Все люди будут словно братья,
А мы с тобою – не враги.
О, Господи, благослови!»
Сейчас, глядя в окно вагона, Олег пытался вспомнить, как давно уже он не смотрел в небо? Не затем, чтобы узнать, что его ожидает, когда он выйдет из дома – дождь или снег, а просто так, без всякой практической цели, думая ни о чем и в то же самое время обо всем на свете. И не мог. Возможно, в последний раз это было в детстве. Но это тоже была другая жизнь, забытая, а, быть может, даже и преданная со всеми ее идеалами, мечтами, надеждами…
Олег печально вздохнул. И, как заклинание, вслух повторил:
– О, Господи, благослови!
– И тебя благослови Господь, – вдруг раздалось над его головой, и на верхней полке послышалось сопение и шум, словно кто-то тяжело и неловко повернулся с бока на бок. – Хотя ты и не даешь спать добрым людям по ночам.
– Я не хотел, – повинился Олег. – Простите, батюшка.
– Бог простит, если тебе так уж приспичило посреди ночи получить его благословение, – ответил невидимый собеседник.
– Спите спокойно, батюшка, – попросил Олег. – Я больше вас не потревожу, обещаю.
– Прогнал ты уж мой сон, – грустно произнес красивый могучий баритон, привыкший, по всей видимости, сотрясать стены храма, а теперь вынужденный смирять свою мощь. – Чайку если только попить. Чай-то у тебя имеется? Или идти будить еще и проводницу, подвергая себя опасности анафемы?
– Имеется, батюшка, – улыбнулся Олег, доставая термос из дорожной сумки. – Спускайтесь.
Он чуть было не добавил «с небес на грешную землю», но вовремя прикусил себе язык, подумав, что это могло показаться насмешкой. А обижать батюшку он не хотел. Тот был славный, несмотря на свое ворчание и брюзжание.
– Только телеса прикрою, чтобы не срамиться, – послышалось в ответ. И на полке снова раздался шум, словно там завелась большая мышь.
– Мертвые сраму не имут, – машинально произнес Олег по своей неискоренимой учительской привычке приводить точные цитаты.
Шум над его головой ненадолго стих, а затем послышался изумленный голос:
– Эк, тебя, человече, понесло! С чего бы?
– Да это не я, – смутился Олег. – Это князь киевский Святослав обратился к своим воинам с такими словами перед сражением под городом Доростол. Полностью его фраза звучала так: «Да не посрамим земли Русской, поляжем костьми тут – ибо мёртвые сраму не имут!» Об этом упоминает Нестор Летописец в «Повести временных лет». А произошло это в девятьсот семидесятом году от Рождества Христова.
Батюшка опустил ноги с верхней полки, а затем осторожно спустился и сам. Накануне он садился в поезд в черной рясе с золотым крестом, положенным ему по сану, но затем переоделся в длинную домотканую рубаху и спортивные брюки, став похожим на простого сельского жителя. Теперь его принадлежность к церкви выдавала только борода, густая и окладистая, как у постоянного клиента барбершопа, модной и очень дорогой парикмахерской для мужчин. Борода значительно старила батюшку. Ему едва ли было больше пятидесяти лет, но выглядел он почти стариком.
– Я погляжу, мудр ты не по летам, – с ноткой уважения произнес он.
– Это не мудрость, а образованность, – со вздохом ответил Олег. – Я учитель истории. Много лишних знаний, только и всего. Вот бы обменять знания на ум, было бы неплохо.
– Зовут-то тебя как, многознающий, но малоумный отрок? – спросил батюшка, насмешливо блеснув глазами.
– Будете поминать меня в своих молитвах? – спросил Олег, немного обидевшись. – Но ведь Бог должен знать, о ком речь, и без имени.
– Так я не Бог, – отпарировал батюшка. – Зови меня отцом Климентом. И не богохульствуй… Как, бишь, тебя?
– Олег Витальевич Засекин, – представился Олег официальным тоном. – Прошу любить и жаловать.
– Бог есть любовь, – сказал отец Климент. – Так что любить буду. А вот жаловать – это мы еще посмотрим. – Он пригладил пятерней бороду и благодушно спросил: – Так будем чай пить или только байки травить?
Олег налил ему из термоса в стакан, потом себе. Они пили, отхлебывая чай маленькими глоточками, и смотрели друг на друга. Только во взгляде Олега сквозило недоверие, а в глазах отца Климента – умиротворенность. Батюшка был рад поговорить со случайным попутчиком без всякой цели, чтобы не скучать, у Олега же цель была.
– Так как вы думаете, отец Климент, – спросил он, когда стаканы наполовину опустели, – есть-таки смысл жить, любить и верить?
– А то как же, – охотно ответил тот. – На то человек и создан был по образу и подобию божьему и получил в дар душу бессмертную.
– Это все софистика, – отмахнулся Олег. – Искусство красноречия, зародившееся еще в Древней Греции. А вот как вы сами думаете, не мудрствуя лукаво и не прячась за слова?
– Так и думаю, как говорю, – ответил отец Климент. – Не двоедушничал никогда.
– Так-таки и вправду? – с сомнением произнес Олег. – Хорошо, тогда небольшой тест на правдивость. Какие мысли приходят вам в голову, когда вы смотрите на небо? О чем вы думаете – о Боге или о том, что может пойти дождь и замочить вашу рясу?
Отец Климент не замедлил с ответом.
– Если сие будет позволительно в нашем ученом диспуте, я выскажусь стихами. Они точно выражают мое жизненное кредо, выражаясь светским языком. Или, другими словами, которые мне больше по душе, основу мировоззрения.
Олег кивнул. Но отец Климент и не ждал его позволения. Закрыв глаза, словно заглядывал себе в душу, он произнес:
Я в небе вижу ангелов, не птиц;
И Бога взор сквозь сомкнутые веки
Свинцовых туч; и сполохи зарниц
Как жизнь на миг – и тихий сон навеки.
Они помолчали, глядя во мрак за окном, изредка прорезаемый светом фонарей.
– Завидую вам, – наконец сказал Олег. – А вот мне все видится иначе.
– Сочувствую тебе, человече, – сказал, вздохнув, отец Климент. – Я и сам, пока не пришел к Богу, мучился сомнениями и страдал.
– Получили ответы на все вопросы? – усмехнулся Олег. – Вот уж не поверю!
Отец Климент взглянул на него с укоризной и кратко спросил:
– Почему?
– На то есть причины, – неопределенно ответил Олег. – Вот, например, как быть с язычниками? Ведь они не ведали о существовании вашего Бога, если верить историческим источникам.
– Нашего Бога, – мягко поправил его отец Климент.
– Ну, пусть будет нашего, – не стал спорить Олег. – Они молились своим языческим богам, в существование которых искренне верили. Такая уж у них была тогда жизнь, всецело зависела от природы. Какая жизнь – такие и боги. Но если языческие боги – ересь, то, следовательно, и сами язычники должны быть искоренены из будущей жизни вечной. Так ведь, батюшка?
– Вот и ты, отрок, грешишь софистикой, – снисходительно улыбнулся отец Климент. – Приводишь доказательства, основанные на нарушающих формальную логику доводах. А отсюда и неверные выводы делаешь. Ибо сказано в евангелии от Иоанна: «В доме Отца моего обителей много». Найдется, думаю, и для тех язычников, которые жили до Спасителя.
– А как быть с современными? – настойчиво спросил Олег.
Отец Климент внезапно рассердился.
– Гореть им в геенне огненной, – рявкнул он, ударив кулаком по столу. Жалобно зазвенели ложечки в стаканах, словно маленькие колокола, растревоженные бурей. – Неоязычество – то же самое, что терроризм и другие губительные явления нашего времени. А неоязычники – пособники сатаны, призванные искушать человека, чтобы сбить его с пути истинного. Нет им прощения! И ныне, и присно, и во веки веков!
Олег почувствовал, как в нем разгорается дух противоречия. До этого он и сам думал почти так же, как отец Климент. Но после его слов захотел возразить. Однако не успел. Дверь в купе неожиданно распахнулась и появилась дородная женщина в форме проводницы. У нее было заспанное лицо.
– Что шумим? – спросила она возмущенно, однако не повышая голоса. Было видно, что ей это стоило больших усилий. Ее взгляд остановился на стаканах с остатками чая и выразил понимание. – А, коньячок… Постыдились бы! Вроде приличные люди.
– Храни тебя Господь, дщерь неразумная, – негодующе ответил отец Климент. – Чай мы пьем, не коньяк. И ведем споры богословские. А что пошумели немного, так на то была причина. Сам Господь прогневлялся деяниями нечестивых. Как сказано в евангелии от Матфея, греховен только напрасный гнев. И святые апостолы говорили: «гневаясь не согрешайте». И потому не согрешил я, что гнев мой праведный.
Проводница была явно ошеломлена потоком слов, которые обрушил на нее отец Климент. Она не поняла из них и половины, но переспрашивать не стала.
– Так ведь ночь, батюшка, – сказала она почти извиняющимся тоном. – Спят все пассажиры. Понимать бы надо!
– И то правда, пора и нам на покой, – произнес отец Климент. Его раздражение схлынуло, уступив место обычному снисходительному благодушию. – Вот только чай допью. А то от разговоров в горле пересохло, яко в пустыни, где Спаситель наш провел сорок дней и ночей без пищи и воды и был искушаем от диавола. Верно сказано, что во многом глаголании нет спасения. Иди с Богом, матушка!
Проводница ушла, ничего не сказав и осторожно прикрыв за собой дверь. Отец Климент обратил свой взор на собеседника, но в нем уже не было прежней ярости, вызванной вспышкой гнева против неоязычников.
