– Ульяна. Ульяна Власова, – едва слышно выдавила девушка, испуганная столь пристальным вниманием к своей персоне.
– Потрясающее имя. Вы восхитительны, Ульяна. Позвольте угостить вас чем-нибудь?
– О, нет, нет, спасибо, – девушка испуганно отодвинула пустую чашку и, схватив сумочку, резко вскочила. – Мне пора идти.
Мужчина крепко ухватил хрупкое запястье.
– Вы торопитесь, Ульяна? Или я вам неприятен?
Девушка сглотнула. Нет, этот молодой человек весьма приятен. Но его заоблачно дорогой костюм и золотые запонки на манжетах, такая же булавка на галстуке выдавали в нём либо бандита, либо магната. А Ульяна опасалась связываться с подобным людом. Удивительно, как, имея такой презентабельный и, можно сказать, экзотический вид, он до сих пор не схвачен контрольными комиссарами и не отведён на допрос?
Карие, почти чёрные глаза смотрели на неё снизу умоляюще, с неким намёком на беззлобную насмешку, с ироничным вызовом. Впервые за всю свою жизнь она видела столь притягательно красивого и одновременно отталкивающего ледяными глазами-дулами мужчину.
У него странные глаза. Мертвые? Нет. Гулкие. Словно порванный барабан. Свет не отражается в них, а проваливается в бездонную пропасть. Страшные глаза человека знакомого со смертью, и пьющего с ней чай на досуге… Что за глупости лезут в голову?
На фоне бледного, измученного лица с удивительно улыбчивым, крупным ртом классического очертания, глаза зияют двумя чёрными дырами, растворяя в себе свет, словно преобразуя его в живительную энергию гибкого и сильного тела…
– Перестаньте, я не кусаюсь, Ульяна. Присядьте, если не торопитесь. Честно, я не бандит и не магнат. Я доктор. Вы русская?
И очень мелодичный голос. Бархатный перелив интонаций завораживает, проникает в каждую клетку тела, резонирует, будто цепляется за любое препятствие, чтобы отразиться и вновь звучать повторением или бесконечным эхом в голове. Будто демоны, завороженные его игрой света и тьмы не отпускают его слова, а фанатично играют ими, боясь упустить каждый звук или ноту. Он мог бы стать певцом, услаждающим божественным баритоном миллионы людей.
Девушка облизнула пересохшие губы и едва заметно кивнула.
– Мои родители из Москвы.
Мужчина тихо засмеялся и, дождавшись, когда девушка снова сядет, подвинул к себе принесенную официантом чашку с кофе. Конечно, она русская. Только русские могли позволить себе вот так, просто, сидеть в кафе и мечтательно смотреть в окно. Рядовые немцы сейчас вкалывают, чтобы потом и кровью отрабатывать репарационные отчисления Советскому Союзу и, получая невероятно нищенские оплаты за свои труды в виде трех сотен марок, которых не хватало вообще ни на что. Килограмм сахара стоит сейчас двенадцать марок…
Впрочем, он не знал, что русские точно также вкалывают, восстанавливая свою страну после ужасающей войны.
– Очевидно, ваше имя в СССР считается самым красивым, я абсолютно уверен в этом. Ваше имя мне импонирует. Оно напоминает имя Владимира Ильича Ульянова, то есть Ленина. А я, просто, наследник рода Лимберг. Слышали о таком? – деланная гримаса таинственности и загадочности и, девушка едва сдержала улыбку, пытаясь придать лицу выражение серьёзности и знаменитой русской суровости, что крайне развеселило собеседника.
Нет, не слышала. Но Ульяна кивнула головой из вежливости, нервно сминая край юбки под столом. Собеседник улыбнулся тепло и доброжелательно.
– Вы ничего не слышали об этом роде, потому что я его только что выдумал, чтобы придать себе значимости в ваших глазах и обратить на себя ваше внимание. Серьезно, только это и ничего более, – Эдгар шаловливо подмигнул, рассмеялся и заказал кофе для девушки.
После его шутки Ульяна, выдавив принужденную улыбку, утайкой вытерла вспотевшие ладони салфеткой и сделала вид, что поглощена принесённым напитком. Что ему нужно от неё? Может это владелец публичного дома? Ищет девушек в свой бордель? Это, наверняка, американский бандит…
Странный звук отвлёк Ульяну от ужасающих предположений – мужчина фыркал, сдерживаясь от смеха. Он читал её, словно открытую книгу.
– Почему вы смеетесь?
– Вы забавно пьете кофе. Прихлебываете, как маленькая, – сходу придумать причину веселья оказалось не столь уж и сложно.
– О, – Ульяна растерянно поставила чашку. Нет, это не владелец публичного дома. Те слишком придирчиво осматривают девушек с ног до головы, будто пытаются взглядом раздеть их и оценить их фигуры. Этот же смотрит со спокойной уверенностью руководителя. Он смотрит только в глаза или в свою чашку. Его манеры безупречны. Ровная спина, приятный голос, невозмутимый взгляд умных, проницательных глаз под соболиными бровями.
Неловкое молчание затянулось, что не давило на Эдгара. Он привык, что люди в его обществе теряются в догадках и боятся заговорить первыми.
– Чем вы занимаетесь, Ульяна?
– Учусь. В университете экономики на Унтер-ден-Линден.
– Есть любимый предмет?
– Да. Одна из самых захватывающих дисциплин в нашем университете позволяет изучать работы Франца Оппенгеймера. Наш профессор гер Зейлер говорит, что скоро введут новый предмет – марксизм-ленинизм.
– Если не ошибаюсь, его догма о кооперативном владении ресурсов? Политика по-русски?
– Простите, – Ульяна испуганно заёрзала. Как она могла так опростоволоситься?! Он же рядовой немец, а не член Союза Свободной немецкой молодежи! Такие ненавидят евреев и русских, и ищут любой способ, чтобы переметнуться, сбежать в ФРГ!
– Полноте вам, Ульяна. Я не участвовал в войне в силу юного возраста, и не успел впитать с молоком матери ненависть к евреям и русским, так как воспитывался у родственников в Лондоне. Наша страна тонет в помоях и нищете, решая задачу возмещения Советам нанесённый войной непоправимый ущерб. По вине одного харизматичного безумца обе страны пострадали страшно. Ваши соотечественники героически отстояли свою землю ценой ужасающих жертв. Русские – самый самоотверженный и храбрый народ. Хотел бы я увидеть Москву, погулять по Красной площади, полюбоваться знаменитыми куполами собора Василия Блаженного и живописными, остроконечными куполами Кремля. Я слышал, там есть ещё немало восхитительных достопримечательностей. Лобное место, к примеру, или Воскресенские Ворота и Мавзолей В. И. Ленина.
– Да, Москва прекрасна. Не знала, что кто-то в Германии знает о Воскресенских Воротах, – Ульяна смущённо опустила глаза. Уголки губ дрогнули в робкой улыбке.
Собеседник рассеянно кивнул и нахмурился на несколько минут. Задумчиво смотрел в чашку, крутя её длинными, изящными пальцами. Он помнил не одну войну на Земле. Их были сотни на его памяти. И тысячи тысяч жертв, их крови, их криков… Сотни лет воспоминаний научили его не разделять народы. Для него люди – жители одного мира, которые в угоду чьих-то амбиций и жадности шли на смерть, восторженно вопя, потрясая над замутнёнными головами стягами и мучительно умирая. Он помнил их глаза, когда души покидали тела, чтобы вновь возродиться, оглушённые болью страха. Да, страх – это боль для души. Нестерпимая, более ужасная, чем любая боль тела. И эта боль лишает души памяти прошлых воплощений. Наверное, эту боль вкупе с угрызениями совести и привязанностями к любимым и близким и зовут адом. Душе больно отрываться от всего, что при жизни было дорого. Это, как живьем оторвать конечность…
– Как вам учеба? – Эдгар опомнился и насторожился – формы ведьм рядом. Они в этот раз приблизились слишком близко. Он чувствовал их запах и видел тени за своей спиной.
Он действительно рос в Лондоне, и все ужасы Второй Мировой войны прошли почти незаметно. Но он помнил рёв самолетов и оглушительный свист падающих бомб и снарядов – Лондон тоже бомбили беспощадно. Презрения к врагам Рейха доктор не ощущал вовсе. Так же, как и не ощущал своей причастности к столь жёсткой форме политики военной Германии. Всей душой он ненавидел только Фюрера, который возглавил Совет Игроков на целых семь лет и за это время успел натворить страшных дел не только на землях социалистических стран. Ещё предстоит выяснить, что он успел сделать в своих прошлых воплощениях и куда ушёл в новом теле. С какими знаниями и воспоминаниями он ушёл?
“Как их зовут?” – молодой человек сверлил взглядом сидящую напротив девушку, делая вид, будто внимательно слушает истории про университет. “Как их зовут?” – ещё раз повторил мысленно он.
– Мне нравится учиться, узнавать что-то новое… Гельма, Мария, Вельтрак, – сорвалось с губ удивленной Ульяны. Она непонимающе уставилась на собеседника, округлив глаза. – То есть, я не это хотела сказать…
2. Новый знакомый тепло потрепал её по щеке и молча направился к выходу, бросив несколько монет в руки подоспевшего официанта. Лишь на мгновение остановился и оглянулся на девушку. Пахнет ключом, будто он прямо здесь, в сумочке Ульяны… Нет, этого быть не может. Девушка не ведьма.
– Допивайте кофе, фрейлейн Власова. Я вынужден откланяться, срочные дела. Надеюсь, мы увидимся, когда вы станете доктором наук. Всего наилучшего.
– Гельма, Мария, Вельтрак, значит? – Эдгар рассмеялся, выйдя на улицу. А Ульяна оказалась игроком, которая не знает собственной силы и своих возможностей. Как мило и трогательно. Она вряд ли помнит свои воплощения прошлых жизней. И наверняка, вообще ничего не знает об Играх.
– Гельма, Мария, Вельтрак не давали мне сотни лет забрать ключ? Девочки, как это низко с вашей стороны путаться у меня под ногами. Неужели вы думали, что сумеете меня удержать? Думали, что я никогда не узнаю ваших имен? Гельма, жди меня в гости. Я иду.
Теперь он знал о них всё: как выглядят, где живут и работают. Их имена стелились красными нитями в разные стороны, изгибаясь в полотнах Игры и оставляя чёткий след. Гельма ближе всех. Она почувствовала его приближение. Зовет на помощь остальных. Они не успеют.
Эдгар быстрым шагом прошёл арку и толкнул дверь парадной. Второй этаж тёмного, чумазого подъезда, мужчина преодолел за секунды и с силой ударил плечом в деревянную дверь, которая с грохотом отлетела в сторону, скрипя вырванным косяком.
Гельма расширенными от ужаса глазами смотрела на ворвавшегося аутсайдера, пятилась, шаря рукой по столу в поисках тяжёлого предмета. Но дрожащие пальцы лишь снесли с телефонного аппарата нелепого канареечного цвета, явно выкрашенного вручную трубку. Её суть, несколько мгновений назад следящая за ним, светящимся облаком ворвалась в её тело, вернув подобие румянца на щёки и живого блеска глазам.
– Я вернусь, если ты убьешь меня! – взвизгнула она и начала творить перед собой атакующее, смертельное заклинание.
– Мне известно об этом! Кто тебя послал за мной следить? – Доктор сходу вцепился сильными пальцами в бледную тонкую шею и опрокинул женщину на пол, ударив головой о старый, затёртый паркет – только так можно было остановить завершение заклятия. – Говори!
Заклинание разбилось о его тело, зазвенев битым стеклом с оглушительным эхом. Если бы ведьмы объединились, созидая магическую атаку, он не смог бы приблизиться ни к одной из них, а погиб, корчась в муках.
– Царица! Мне нечего бояться! Убивай! Я больше ничего не скажу! – Гельма не сводила бешеный взгляд с его груди, где под белоснежной, накрахмаленной сорочкой висел амулет, который защищал владельца от колдовства ведьм. Но он не в силах был противостоять зову смерти. И, этот амулет некогда был кольцом того, кто сумел собрать три души падших ангелов! Только кольцо собирателя звенит эхом битого стекла! Откуда он у этого игрока?! А если это и есть собиратель душ – крылатый бог, о котором ходят легенды? Если это тот, кто собирал в незапамятные времена Искры в Великую Книгу для цивилизации пта, чтобы воссоздавать Миры? Надо предупредить остальных!
– Какая царица? Говори!!! – Эдгар прижал горло валькирии, но та захохотала, не отрывая безумного взгляда от бледного лица доктора. В его намерении не было убивать её душу. Он не хотел, чтобы даже его враги мучились в межреберье Мироздания, лишённые возможности вновь возродиться в другом теле. Никто из людей не заслуживает подобной смерти без надежды, кроме одного человека. Если его враг ещё человек…
– Я же сказала, что больше ничего не скажу. Царица тебя знает. Она видела тебя. Она была рядом с тобой! Она всё знает…
Ведьма внезапно вывернулась из его рук с удивительной скоростью и силой, словно что-то вспомнила. В её руках метнулась полоса яркой вспышки, и Эдгар едва увернулся от удара ножом. Лезвие жадно разрезало воздух у самого горла мужчины, зацепив тонкой полосой чуть ниже кадыка, оставив жгучий след.
Эдгар, скрывая отчаянную досаду, вывернул перехваченную руку женщины, отнимая нож, и нехотя полоснул им по её горлу. Гельма – доктор видел это, – уже выпустила свою суть в поисках нового тела, и боролась в этот момент лишь из сожаления, не желая оставлять тело, трепетно тренируемое много десятков лет. Он едва успел отдёрнуть руку, как из раны хлынула зыбкая золотая пыль. Глаза ведьмы потухли, и тело рассыпалось той же золотой пылью и исчезло. Странно, почему воительница не включила доспехи? Запаниковала? Нет, бойцы Лунной роты не паникуют. Они боятся только эмиссаров Ферзей. Разум воительниц всегда ясен и холоден. Их тщательно выбирают, их тренируют в самых суровых условиях. Они способны дать отпор даже будучи запертыми в крошечном ящике. Они знают только свой долг перед Родиной, своим командиром и гильдией. Воздух, которым они дышат – это любовь к стране. Кровь в их жилах – это любовь к стране. Иным не место в рядах Лунной роты. Валькирии не выходят замуж и редко рожают детей. Если и рожают, то только девочек, которых впоследствии отдают на обучение в кадетский корпус гильдии русских волхвов. И муж у них на всех один – пограничник Михаил – сильнейший ас Игры, охраняющий границы реального и игрового мира. Он не способен творить Миры, как Эдгар, волхв Дмитрий или Лансе. Но он может держать границы и предотвращать проникновение врагов в пространства Игры волхвов. Ведьмы же не могут позволить себе связываться с простыми людьми, дабы не пострадали способности их детей. А игроки боятся связываться с ведьмами, опасаясь, что те проникнут в их событийные ряды и похитят секретные, персональные сведения.
– Царица нави!
Некоторое время мужчина, нахмурившись, растерянно наблюдал за струями золота, тающими в воздухе. Эта золотая пыль – среда мира мёртвых. Из неё же состоит тот мир, куда попадают души после гибели тел. Он был там сотни тысяч раз. Но о том, что этот мир имеет царицу, не припоминал. Выходит, три ведьмы не являются живыми людьми. Гельма права, они вернутся снова за ним. Они будут выслеживать его снова и снова, пока не заберут ключ от Фердмах и Войора. Нет смысла убивать их.
Если Гельма хотела напугать его, то ей это удалось. Царица была рядом с ним? Когда? Где? Почему он не ощутил её присутствия?
– Чёрт! Синтетические суки! Кто ж вас создал?! – Со свистом выдохнул доктор и захлебнулся болезненным кашлем.
Он согнулся, опираясь о крашеную стену, и прижимал к лицу затвердевший от засохшей крови платок. В глазах темнело от боли, когда ткань в его руке стала снова мягкая, пропитанная влагой. На пол падали тёмные пятна и отдавали звоном в ушах. Почему кровь красная? Она должна быть лиловой…
Теперь стало ясно, почему он, едва ступив на земли побережья Корнуолла, тут же погибал раз за разом – Царица нави или ведьмы не пускают его к ключу. Но являются ли искусственные сути ведьм порождением царицы нави? Или они создавались для другого проекта? Души ведьм больше похожи на сути для киборгов-волков, но никак не людские. Они наверняка знают о местонахождении ключа. Но почему сами его не забирают? Не могут? В этой жизни он отслеживал свой тайник в старинном замке вплоть до того момента, как его родственники не решили вернуть его на родину, в Берлин шесть лет назад. Всё время проживания в Лондоне он никак не мог приблизиться к ключу, памятуя о прошлых своих гибелях. В этот раз его пощадили лишь по причине его собственной осторожности. Ему не хотелось снова терять почти двадцать лет, пока новое тело не достигнет совершеннолетнего возраста и определённого положения в обществе.
Отведя глаза от кровавых пятен на полу, заставлял себя думать. Анализ ситуации и размышления не позволяют кануть в пучину надвигающейся боли. Думай, давай, думай. Надо вытереть свою кровь на полу, нельзя оставлять следы.
Жил же спокойной жизнью, как все. Что его дернуло пойти к алхимику? Зачем он возжелал всегда помнить все свои воплощения? Конечно, с воспоминаниями, опытом и знаниями живётся значительно интереснее. Жизнь кажется божественной без страха раствориться в забвении. Но постоянно ощущал, что некоторые воспоминания неполные, будто в памяти некогда образовались белые острова, туманы которых скрывали более важные события из его прошлого. И каким-то неведомым образом он связан с ведьмами, русскими волхвами, волками Мохвана, угзи Войора и проклятыми Ферзями Фердмах. С Фердмах, конечно, всё проще: он их сам создал. Но ниточка связей тянется куда дальше в прошлое и в будущее. Где-то должен быть узел, связывающий воедино все события. Этот узел и даст ответы на все волнующие вопросы. Но где его искать? В каком времени, на какой планете, в каком теле?
Он вышел на улицу, вытирая с лица пот, бросил нож в урну, не особо заботясь о том, что кто-то его может найти – на нём нет следов крови, а значит, он не улика. Оглядевшись по сторонам и, убедившись, что никого нет, вынул пачку сигарет и закурил, прикрыв глаза. После разрывающего кашля первый вдох ударил болью-молотом по всей грудине. Так. Теперь мы знаем друг друга, ведьмы. В Англию они снова его не пустят. Они никогда не позволят ему подобраться к замку Тинтадель. Как вырваться из их хватки и избавиться от вездесущих ведьм?
Он снова и снова мысленно возвращался к псам богов, не находя ответов на свои вопросы. Где же они? Сахме увела их. Но куда? С помощью псов он мог беспрепятственно проникнуть в замок, чтобы забрать свой ключ. С их помощью он мог остановить Совет Игроков. С их помощью он мог вернуться на Войор и остаться там навсегда.
В данное же время он не мог себе позволить снова создать псов и отвоевать Войор, защитить Землю от жадных ублюдков. Нет ключа. И нет того, что все называют оружием его сгинувшей игровой фигуры. Снова смонтировать такую занимательную штуку не выйдет, потому что изначально объект собирался для обеспечения пути побега всех землян в случае апокалипсиса. Да, именно собирался как конструктор. Из душ ангелов, заражённых загадочной пылью. Этих душ с каждым годом становилось всё меньше и меньше – они, попросту, растворялись в золотом огне царства нави. Их существование в материальной среде Земли поддерживали тёмные инфернальные энергии Ада Игры Алигьери и община инквизитора Иннокентия. Пока люди верят в Ад, он успешно питается их неосознанной Игрой и питает существование больных скверной ангелов. Что бы, о чём бы ни думал человек, он тем самым создает плотные событийные ряды, имея все шансы воплощать их в реальности. Но у одних это получается с завидной лёгкостью, у других ничего не выходит. И эта Игра в Ад не первая и не последняя. Когда-то люди придумывали и создавали тем самым другие загробные миры, ждущих своих грешников с распростертыми объятиями. Пока люди способны испытывать чувства и эмоции, мечтают, думают, визуализируя свои мысли, Игра будет существовать, а её событийные ряды беспрестанно разрастаться, создавая вокруг планеты плотный шар энергии Игры.
Найти уцелевшую душу падшей сущности, фактически, не представляется теперь возможным. Каждую душу Эдгар отлавливал на границе нави, в промежутке между своей смертью и последующим рождением и, рискуя заразиться, приманивал их, искушая благоденствием своего нового физического тела. И он нёс эти души по очереди в своё новое тело, каждый раз испытывая адскую боль отчаяния демона, стремящегося отвоевать тело лишь для себя одного, а не делить его с душой игрока. Три раза пройти истинный ад, чтобы собрать один уникальный объект. Найдёт ли он в себе силы, чтобы ещё раз пройти этот путь, и собрать не три души, а, к примеру, семь?
Падшие некогда были теми богами, что миллионы лет назад первыми шагнули на Землю, чтобы спустя время извлечь из дольменов кремниевых скиров новые формы жизни и поднять на сизых ладонях первое человеческое дитя. Они основали города, где люди не ведали боли и страданий…
– Вы потеряли это.
– Да, потерял, – ответил шёпотом, полным горечи Эдгар, открыл глаза и удивленно уставился на Ульяну. Опять она?
Девушка держала на открытой ладони его золотую запонку. Такая малость по сравнению с риском потерять целую планету и чистоту человеческих сердец!
Взял запонку и медленно, вдумчиво застегнул её на манжете, снова с тревогой ощутив близость ключа. Вряд ли она видела, как он убил телесный носитель ведьмы, отправив ту искать себе новое тело и, тем самым отсрочив её возможность снова преследовать его. Уж, не в квартире Гельмы спрятан артефакт?
– Спасибо, Ульяна, – тихо поблагодарил он, снимая ради приличия тёмные очки.
– Вы не назвали своего имени. Это не вежливо с вашей стороны, – её голосок дрожал от волнения, а ресницы нервно трепетали, скрывая смущённый взгляд. Но и сквозь ресницы золото её глаз сверкало ярко, почти ослепляюще, тонко, осторожно касаясь белых пятен памяти доктора.
– М-м, да? Эдгар фон Рохау. Рад знакомству, фрейлейн Ульяна. Вообще-то, у вас не принято называть собеседника гер. Вы называете и мужчин и женщин смешным словом “товарищ”, – последнее слово доктор произнес на русском и сощурился от удовольствия, заметив произведенный эффект.
– Так, вы тоже русский?
– Нет, фрейлейн Власова. Я родился немцем. И да, я говорю по-русски. Мне нравится язык вашей страны.
“И не только” – подумал он, продолжая сдержанно и самодовольно улыбаться.
– Вас проводить? – с мягким, чуть заметным акцентом спросил он, перейдя на язык своей новой знакомой.
– Нет, – девушка мило улыбнулась. – Я здесь живу.
Мужчина опасливо посмотрел на окна квартиры, где жила Гельма и выдавил:
– У вас есть телефон? Можно я позвоню вам завтра? Хочу пригласить вас на прогулку в городской парк.
Ульяна зарделась и, вынув из сумочки ручку, быстро написала свой номер прямо на его ладони. Чернила частично поплыли по линиям руки, но, бросив мимолетный взгляд на кривые цифры, запомнил номер.
– Это номер хозяйки квартиры, у которой я снимаю комнату. До завтра, гер фон Рохау.
– Может, всё-таки, товарищ Рохау? И Эдгар?
Синий край юбки мелькнул за дверью. Ответа не последовало. П-ф, сделала вид, что не услышала? Её легкие цветочные духи заставили сердце биться в два раза чаще. Сирень. Русская сирень. Стоп, нельзя влюбляться. Она, по сравнению с ним, дитя. Но прикосновение её теплой и невероятно мягкой ладошки к его коже ударило в голову, как крепкий бренди безо льда.
Облизнув внезапно пересохшие губы, Эдгар выбросил окурок к грязной обочине и, водрузив очки на тонкую высокую переносицу, пошёл домой, намеренно поддевая носками начищенных туфель всякий мусор. Он внезапно осознал своё беспросветное одиночество.
Почти бессознательно протянул несколько марок полной женщине на углу и сжал пальцами протянутые “Берлинер Цайтунг” и “Дас Фольк”. Задержал взгляд на пожилой паре, собравшей из кирпичей разрушенного дома печь и готовящих ужин прямо на улице. Далеко не все берлинцы нашли приют и крышу над головой после войны. Ютятся семьями в сырых и холодных закутках полуразрушенных зданий и в уцелевших углах руин, среди обугленных брёвен, истлевшего хлама и битого стекла. Кажется, их фамилия Беккер. На хозяине свисал знакомый пардессю благородного золотисто-бежевого цвета с позолоченными пуговицами. Пальто явно ему велико, но старику в нём тепло. Он носит его почти полгода. Бережно носит, даже пуговицы все сохранились. Эдгар улыбнулся одними уголками губ.
Вокруг стариков стала собираться стайка местной ребятни. Они тёрли грязными пальцами чумазые лица и заглядывали через плечи друг друга в мятую кастрюлю, в надежде на угощение.
Эдгар снял очки и протёр их быстрым и чётким движением, размышляя над своим неожиданным намерением. Впрочем, ему это сегодня по силам. Но каждый день он не может этого делать. Он закрыл на несколько секунд глаза, прижав газеты к груди. Его сознание с громким хлопком “упало” в чёрную, маслянистую сферу, отрезав его от всего мира. Быстро и резко взвились из смолы силуэты: владелец паба выбросил на край тротуара по ошибке не испорченные продукты, а свежие. Некоторые из них подкатились к ногам стариков, миновав волшебным образом испуганных прохожих. И продавец их не заметил. Конечно, он спохватится через пару мгновений и соберёт всё с дороги. Но ужин старикам обеспечен. Даже мальчишки отвлекутся на проезжающий новый EMW.
Он улыбнулся, когда открыл глаза. Проводил взглядом убегающую за машиной толпу детей. А старики растерянно поднимали с мостовой куски колбас, хлеба, овощи и удивленно озирались по сторонам. Толпа зевак смеялась над пышным владельцем паба, лихорадочно собирающего результат своей ошибки. Владелец паба не обнищает от такой незначительной потери, а старикам будет ещё один день с сытной едой. Ничего, скоро, очень скоро Берлин вернёт себе своё величие, богатство и красоту.
Мимо прошагали подтянутые русские солдаты с офицером во главе. Все четверо остановились и с улыбками понаблюдали за толпой, двинулись дальше и исчезли за углом, что-то сдержанно обсуждая. Один из солдат задержался, чтобы помочь женщине выжать рычаг водяного насоса высотой до трёх метров. На Эдгара они не обратили никакого внимания – Игра Лансе закрывала доктора от внимания русских спецслужб.
Эдгар развернул первую газету и медленно поплёлся домой, останавливаясь периодически, чтобы откашляться в уже бурый от крови платок. Сплошная пропаганда и портреты партийных деятелей с описанием их заслуг и достижений. Всё пронизано цензурой: каждое слово, каждый призыв, каждая попытка просвещения… Тоска, да и только. Даже премьера спектакля в театре пронизана пропагандой. Ничего человеческого, искреннего и живого. Бездушная машина теперь уже новой власти вдалбливает своими чугунными, многотонными шестерёнками буквы политической идеи. Как прежде. Воздействие на умы после поражения Фюрера не изменилось. Все те же методы и те же приемы. Только идеалы-идолы преобразовались, сменив маски. Вся страна в едином порыве, опираясь на могущество победителя, медленно и верно поднимается с колен. Всем немцам хочется верить, что всё наладится, что никогда больше на их дома не упадут бомбы, а их сыновей не заберут на верную гибель в лесах и степях чужих стран. И СССР держит слово. Но когда-нибудь всё может круто измениться, и тогда Германия объединится, а русские покинут её города, озабоченные проблемами в собственной стране. Это закономерно. Никогда, ни в одной стране не бывает тихо и благополучно более ста лет. Если нет проблем, люди создают их себе сами. Политика, болезни, природные катаклизмы – что-нибудь да подставит подножку дружно марширующему сознанию человечества.
Коммунизм – лишь политический, общественный строй. Строй делают люди. Людей делают эмоции и чувства. А эмоции и чувства меняются. Значит, когда-нибудь изменится и строй под напором жажды нового.
Нетерпеливо скомкав газету, Эдгар со стоном снова её развернул, опуская глаза, потому что всю улицу украшали новые плакаты, и ему не хотелось смотреть на них. Город готовился к празднованию Дня ударника. Тринадцатого октября на площади будет выступать всеми ненавистный бывший шахтер Адольф Хенекке, по чьей вине были подняты нормы выработки, а соответственно снижены оплаты труда и увеличено время работы в опасных шахтах со старым оборудованием и сломанными ленточными конвейерами. Готовясь к массовым демонстрациям, город шипел и бурлил, покрывая полуразрушенные здания транспарантами и плакатами. Всем рабочим за участие в демонстрации обещали выдать премию, а отказавшимся гарантирован выговор или позорное, прилюдное осуждение на партсобраниях.
Пустая квартира. Невообразимая, неказистая фигура одинокого и очень старого кактуса на подоконнике. Грязная сковорода с безнадежно присохшими останками яичницы и недоеденным, давно мумифицированным трупиком куриной лодыжки в раковине. Дохлые змеи несвежих носков небрежно свисают с края просторной кровати в обнимку со вчерашним галстуком, указывая на затерявшуюся где-то в бесконечных далях под кроватью кем-то забытую вечность назад деталь женского белья из нежнейшего французского кружева. Стены пропитались ароматом очень дорогой туалетной воды, дефицитной пены для бритья и роскошного, сладковатого табака одного из самых труднодоступных сортов Вирджинии F-12, проникнув, казалось, в самые потаённые уголки холостяцкой квартиры. Покрытая пылью телерадиола “Штазфорт” с небрежно взгроможденным сверху устаревшим граммофоном. Несколько пустых чашек из-под кофе сиротливо жались друг к дружке на полу у любимого кресла. Там же давно немытая пепельница, словно карикатурный рог Амалфеи, извергающий застывшие потоки кривых, нещадно смятых окурков, напоминающих жёлтых, согбенных стариков-шахтеров, устало плетущихся со смены на долгожданный отдых…
Сбросив туфли из хорошей крокодиловой кожи, со вздохом облегчения хозяин обул домашние мягкие тапочки и упал в глубокое кресло. Пальцы натруженных ног сами собой потянулись в стороны, вызвав стон неземного удовольствия. Не было желания включать свет. Формы оставшихся двух ведьм нервно трепетали за окном, опасаясь после гибели своей соратницы проникать в его жилище. Суть Гельмы сейчас, наверняка, уже в объятиях Царицы нави, которая запускает лихую свою рулетку для выбора нового тела ведьме. Никто из Игроков не ведает, сколько у каждого из них в запасе воплощений, сколько тел они могут менять, как перчатки. И не истощается ли душа после каждого воплощения? Вроде, нет. Эдгар, напротив, с каждым воплощением чувствовал себя всё сильнее. Казалось, близится момент, когда его душа сможет беспрепятственно вселиться в воина с неуязвимым, сильным телом.
– Привет, старый амиго, – обратился Эдгар к кактусу. – Ты по-прежнему на посту. Рад снова тебя видеть. Прости, забыл полить вчера. Утром полью, напомни.
С улицы донеслись почти слаженные шаги марширующих пионеров. Голубые галстуки и пилотки. Детские голоса рвали воздух патриотической песней на немецком языке. Транспарант с портретом Эрнста Тельмана в руках малышей изгибался на ветру, кривя лицо потешными гримасами.
Мысли доктора неуклонно возвращались к Ульяне, её нежной коже, легкому аромату духов, стройным ногам, выпуклой груди, мягких, чувственных губах…
С трудом заставив себя поужинать и обмыться в старой медной ванной, Эдгар упал на огромную кровать. Долгое время слушал ругань соседей сверху, пока не погрузился в черную, звенящую муть сна, наполненного картинами прошлых жизней и лицами тех, кого знал сотни лет назад.
– Завтра нужно встретиться. Мы узнали кое-что о твоём ключе.
– Понял, – Эдгар бросил трубку телефона, которая гулко ударилась о пол и закачалась на закрученном спиралью проводе. До слуха донеслись гудки.
